- Хорошо. Что изменилось от того, что я признал в себе присутствие такого желания?
Щенок стал серьёзен:
- Подожди, не торопись, а что порождает в тебе такое желание?
- Смешной вопрос. Природа. Понимаешь? Природа мужчины.
- А ты думаешь, женщины не хотят сделать тебе такое же предложение?
- Думаю, нет.
- Спешу тебя разуверить, - нахмурился пёс, - ты не единственное существо на земле, желающее заняться сексом.
- Почему же тогда люди всё так усложняют?
- По той же причине, что и ты, потому что считают себя особенными. А ещё, и это пожалуй самое главное, они, как и ты, где-то в глубине души понимают, что секс не приведёт их к той цели, которой они хотят добиться с его помощью.
- Тебе не кажется, что ты сам уже запутался в своих псевдоумозаключениях.
Я решил, что настал мой черёд издеваться.
- Совсем нет, - серьёзно продолжал щенок. – Я думаю, что человек чувствует себя постоянно одиноким и ненужным. Из-за этого он полон страхов и ощущает себя жутко ущербным. Но, ведь это так больно! Необходимо избавляться от такого ощущения. Мало что прогоняет зловредные чувства. Человек нашёл для себя секс. А так как облегчение наступает временное, то секса человечеству всегда нужно ещё и ещё. Только в сексе он может забыть о себе.
- Бред какой-то… Если бы так было на самом деле, то…
- То что?
- То… Ты считаешь я пришёл сюда, чтобы избегать оставаться собой?
- Ты такой тупой! Когда ты с кем-то занимаешься любовью, в какой-то момент становишься совершенно открытым, с одной стороны - беззащитным, с другой - у тебя по этому поводу не возникает никакой тревоги. Ты счастлив, пускай мгновение, но и оно дорогого стоит. Конечно же, ты не избавляешься от одиночества, нет. Оно просто перестаёт на какие-то секунды твоего существования являться причиной твоих страхов. Ты в эти мгновения своей жизни не чувствуешь необходимости быть принятым всеми. На секунды, тебе всё равно кто ты и какой. В эти секунды, ты способен просто быть. Быть без придуманных себе самому границ. – Щенок вздохнул. – Но, к сожалению, всё длится лишь мгновения, после чего почти всегда возникает опустошённость. Страхи вновь хватают тебя в свои загребущие лапы. – Щенок замолчал, задумавшись, - да - продолжил он, уже озорно щурясь, - есть ещё одно. Соглашаясь со мной, ты избавляешься от необходимости постоянно себя оправдывать.
- Чего?
- Я пошёл, - последние слова я слышал, видя лишь его хвост из мерцающих глубин бессознательного.
- Подожди! – закричал я. – Я так ничего и не понял, в смысле, не совсем понял про … границы… да и про одиночество тоже.
- Она идёт – услышал я лишь эхо из чёрного лаза собачьей конуры.
Лиза подошла к столику:
- Будем пить кофе здесь или в другом месте?
- Здесь или в другом месте, мне без разницы, - ответил я, пытаясь изобразить равнодушие, на самом деле, был жутко и непонятно чем раздражён. На неё, и на себя, конечно. Лиза улыбнулась, казалось, она понимала моё состояние. На мгновение в голове появилась и тут же исчезла, не успев стать осознанной, мысль, что девушка заранее предчувствует всё, что со мной происходит. Буд-то волна жёлтой краски выплеснулась из солнечного сплетения в мозг, погрузив его на миг или навечно в пустыню молчания. Щурясь, я смотрел, как Лиза села напротив, давая понять, что пить кофе здесь её вполне устраивает.
- Скажи, откуда ты всё знаешь? – спросил я.
- Что всё? – удивилась девушка.
Я пожал плечами. Окурок в пепельнице, тлея, отпускал на волю сизую душу умирающего табака.
- Про меня… всё.
Я смотрел, как она качала головой из стороны в сторону, не отрываясь, глядя мне в глаза, словно говорила "нет, ты ошибаешься". Черты её лица стали подрагивать, словно воздух над раскалённым горизонтом пустыни. Они изменялись, деформировались, погружались в туман. Лишь глаза отчётливо существовали в потоке моего восприятия. Её глаза. Их цвет менялся, словно расходящиеся по воде круги от брошенного камня. Из серо-голубых они превращались в желтые, карие, потом, вдруг чёрные – цвет радужки слился со зрачком. Мир поплыл в неизвестность. Радуга глаз затмила происходящее вокруг.
***
- Называй меня Господин, - сказало что-то, словно разговаривало с несуществующим, никчемным и ненужным.
- Как, как? – переспросил Адам.
- Господин – повторило Что-то. Звук падал откуда-то свысока, из облаков, раздражая слух. Совсем не так как раньше, нежно обволакивая со всех сторон, укутывая в пелену безопасности.
- Что за новое слово такое? – наивничал Адам.
- Вот такое вот новое слово, - облако в вышине превратилось в два белых предплечья и скрестило руки на груди неба.
- Что это значит?
Господин возмутился, голос сверху ещё больнее стал врезаться в уши, порождая головную боль:
- Какая тебе разница-то – нечего разговоры разговаривать, пустой болтовнёй заниматься, сказали называть ТАК, значит называть ТАК.
- Хорошо, хорошо, - согласился человек, схватившись за затылок, - как скажешь, так и будет. Но, я, в общем-то, по делу пришёл.
Облако превратилось в ладони, разошедшиеся в сторону по ухмыляющемуся небу.
- Что, опять просить пришёл?!
- Почему просить, разве я тебя когда-нибудь?…
- "Господин", - перебило Что-то, - произноси это слово почаще.
- Хорошо, Господин, - на висках человека от боли выступил пот.
Ладони облаков на небе соединились, словно всплеснули друг о друга.
- Ты же птица гордая, ты же ничего не просишь, ты только спрашиваешь.
Человек не выдержал и в сердцах топнул ногой.
- Да почему ты злишься то?!
- Нисколько, нисколько, - облако превратилось в веер и стало демонстративно помахивать на рассерженное небо. – Короче, не умничай! - раздражённо прервал Господин, - говори, чего хочешь и проваливай.
Человек стал заикаться от волнения:
- Я просто пришёл…
- Я уже это слышал! – раздражённо лилось с неба.
- Совет пришёл спросить, - мялся Адам. – Не знаю, что с ней случилось, - пожимал он плечами, - не разговаривает со мной, ночами не спит, мечется, боится. А то, тихо стоит у окна и смотрит куда-то в пустоту. Иногда говорит, что хочет сына убить. Любит его очень, понимает, что такое не то, чтобы говорить нельзя, а и мысли такой допускать невозможно. А они, мысли, будто сами собой возникают. Оттого, к ребёнку не подходит, не прикасается. Кормить его нужно, молока просит, кричит, а она тоже в плач. Руками лицо закроет и лишь сквозь слёзы прощение просит у младенца. Я его козьим молоком поить пробовал, но что козье, когда ему мать нужна. Что делать – ума не приложу, – человек развёл руками.
- Так, значит ты все-таки, помощи просить пришёл, - усмехнулось небо, весело играя облаками то, ускоряя, то, замедляя их бег.
Лицо человека залилось краской, он опустил голову, глядя исподлобья, топнул ногой и заговорил громко, вбивая в воздух каждое слово:
- Ты стал очень злым, - Адам тяжело дышал, - невыносимым, грубым и противным. Мне не доставляет никакого удовольствия говорить с тобой с некоторых пор, совсем не доставляет. – Ведь это ты, сказал ей, что я был с другой женщиной раньше!!! – Не выдержал он. – Ты, бесчеловечное, ввергнуло её в печаль!!!
- Ха – ха – ха, - раскатилось по небу ЧТО-ТО. – Я - злой? Нет, я совсем не злой, вот твой сын, вот он будет злой, а я очень добрый. – Ха – ха – ха, - заливался Господин, я очень добрый, сладкоежка ты мой. Говорил тебе не кушать яблок. Конечно, ты мог их грызть, но пока не было Евы, понимаешь, - ветер ураганом дул в лицо Адаму. - А теперь я злой. Тьфу, дурь какая. Убирайся вон. А в наказание за распущенность твою, принесёшь мне то, что находится у сына твоего между ног, понял?!– небо было в гневе.
- Но, как же?! - взмолился Адам. – так не должно быть. В чём он, мой сын, виноват?! Я?! Ева?!! Как же род мой дальнейший. Ненавижу тебя!!!
- Но-но, полегче!!! Смотрите-ка на него, - всплеснуло руками небо, - тебе бы с голоду не умереть, да жене твоей совсем ума не лишиться, а он о продолжении рода думает.
Адам, чувствовал, как по его щекам текут горячие слёзы тяжёлой обиды.
- Эй–й–й, услышал человек шипение сквозь звон обиды в ушах. Обернувшись, Адам заметил спрятавшегося в зелёной листве купины Змея.
- Не печалься, согласись с ним, - прошипел тот, - я тебе помогу.
- Тебя не хватало, - буркнул Адам, ты и так уже помог… достаточно, - прошептал мужчина, он стоял, не поднимая головы, и слеза блестела на кончике его носа.
- Адам, - шумно сглотнул змей, - можешь думать, что я гад и на брюхе ползаю не потому, что мне так удобно, а из-за проклятия твоего нового господина, одно тебе хочу сказать – зла я тебе не желал и не желаю.
- Ненавижу, - словно Змей, прошипел человек, - всех ненавижу, - он смахнул слезу с кончика носа, и резко сорвавшись с места, пошёл в дом свой, где в безумии пребывала жена его, и плакало чадо, измученное голодом.
- Ишь ты, - небо раскатисто захохотало, облака образовали на синеве пространства, лицо подобное человеческому, лишь глаза на этом лице – человеческими быть не могли, пустые они были, глубокие и бесконечно пустые, а за пустотой где-то притаилась злоба. Змей подождал, пока облака рассеются и пополз вслед за человеком, прячась в листве.
Уже, подходя к жилищу, мужчина услышал плач ребёнка, войдя в дом, увидел истерзанную, измученную женщину: мать, жену. Она стояла у помутневшего окна, сделанного из натянутой ткани желчного пузыря буйвола, и смотрела вдаль, на дорогу, туда, где земля соприкасается с небом. Смотрела и кусала губы свои.
Адам не мог выговорить не слова. Нежность к жене своей и любовь к сыну окутала тоска. Зачем Он хочет таких страданий для них, неужели ему мало меня?! Что за радость, что за потеха Ему от наших тягот?! И неужели радость моя и жены моей будут ему печальны и гнусны.
- Малыш мой, - подошёл к яслям Адам.
Маленький розовый комочек с ещё мутным взглядом, опушкой чёрных волос на тельце, молча лежал в кровати, неловко двигая членами, словно неумело балансируя в новом, неведомом ему мире. Он ещё не имел никакого представления об объективной реальности, а она, реальность, уже заставляла его думать, двигаться, жить.
- Что же Ему от тебя надо? – уныло мотнул головой Адам, - не знаю, почему, но, вероятно, он имеет право измываться надо мной, пусть так и будет. Но что же ты Ему сделал сын? За что он с тобой так поступает?
Змей вполз через всегда открытую дверь хижины, подползши к кровати, бесшумно поднялся за спиной мужчины, и, не мигая, уставился на ребёнка.
- Представляешь, прошептал он Адаму, - пройдёт немного лет, и он станет таким же крепким и большим, как ты.
Казалось бы, мужчина должен был вздрогнуть от неожиданности. Но на самом деле такого не произошло, Адам, словно знал о присутствии Змея. Словно чувствовал, что Змей за спиной.
- Зачем ты пришёл? – спокойно спросил мужчина. – Хочешь, что бы на меня свалились новые беды и несчастия!? Хочу тебе сказать, что мне хватает, - тихо говорил Адам. Говорил без злобы. Хотя Господин и выставил его, Змея, чуть не причиной всех проблем, Адам не держал на Змея зла. Он помнил время, когда тот был его единственным другом, и не бросал в минуту отчаяния, потому, может, до конца и не верил в слова ЧЕГО-ТО. Из страха перед Господином, он теперь чурался Змея. И чувствовал себя перед ним виноватым, из-за того что должен был думать теперь о Змее плохо.
- Ну, если быть точным, - прервал Змей его раздумья, - не пришел, а приполз.
- Ах, да, Что-то сказало ведь, что ты теперь на животе ползать будешь, и врагом моим станешь… навсегда… - мужчина говорил и не смотрел на Змея. Ему стыдно было за слова свои, но не произносить их он не мог. Он скорее говорил для того, чтобы спросить Змея, так ли это, правда ли, что МЫ ТЕПЕРЬ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ВРАГАМИ?
Змей подумал, что он может летать, ползать, превращаться в пылинку и бесконечно огромную гору, он даже в отличие от Что-то, знает, как превращаться в НИЧТО, хотя никогда этого не пробовал, но человеку ничего подобного не сказал. Он понимал, что если разбить стройную картину жестокого человеческого мира и заставить его самого выбирать взгляды и мнения, любови и ненависти, то он, человек, обречёт себя на такую свободу, мама не горюй!.. Страшную свободу. Ведь тогда человек не мог ещё летать и ползать одновременно. Помыслы человеческие были разделены, рассечены его новым господином надвое: лучшие и худшие; хорошо – плохо; правильно – неправильно. И рана теперь будет зиять и не заживать долго – всю человеческую жизнь, всю жизнь потомков человеческих.
Даже если кому и удастся залечить её – останется рубец. Рубец, не позволяющий человеку быть свободным. Свободным от боли. Боли дуализма и порождаемого им страха. Человек, в лучшем случае, станет рабом боли, рабом разделения. Рабом иллюзии понимания мироустройства. Когда человек станет духовен и придёт к пониманию не иллюзии, но истины, он к тому времени будет рабом духа навсегда скрепляющего его с Господином.
Оставь он дух на мгновение и тут же рана дуализма даст о себе знать. Что сделать сейчас? – размышлял Змей. – Пожалуй, можно только одно – помочь человеку не сделать рокового шага – не уйти из жизни бессмысленно, не познав иллюзорности всего своего миропонимания. Зачем - другой вопрос. А время, верный спутник его, поможет. Сгладит в памяти все неровности и шероховатости бытия. И слава, что человек смертен. Господин дал ему болезнь – разделённость, но дал и лекаря – время. А кем уж человек будет считать его, Змея, врагом, или просто недругом, для Змея было неважно, потому что у него не было раны, да и лекарь ему был не нужен. А ещё потому, что он, Змей любил человека, а любовь, настоящая любовь не жаждет жертв. Любовь хочет одного – не навредить. Поэтому Змей не ответил на вопрос Адама, а, просунув хвост с другой стороны кроватки, погладил голову младенцу серебристым кончиком.
- Я говорю, что он скоро будет таким же сильным и красивым, как ты.
Человек грустно хмыкнул:
- Не знаю на счёт красоты, а вот о бессилии своём знаю точно.
- Я знаю о твоём разговоре со Что-то…
- Теперь он просил называть его Господином, - чуть не плача, перебил Адам. - Ну, что же мне делать, скажи, - обратился мужчина к змею глазами, полными влаги от накопившейся обиды.
- Если ты спрашиваешь меня совета, - невозмутимо продолжал Змей, - отдай ему крайнюю плоть сына твоего. Вреда от того чаду не будет, а Господин твой новый порадуется и этому. - Змей поднял кончик хвоста, которым гладил ребёнка, потом опустив, ухватился им за маленький пенис, показав, что нужно сделать.
Адам улыбнулся на секунду, и тут же его лицо исказила гримаса страха:
- А если Он узнает?!
- Ай, - махнул Змей хвостом – вали всё на меня.
- Но, тогда меня ждут новые наказания, - Адам с ужасом посмотрел на сына, лежащего в яслях и со спокойствием младенца наблюдавшую их со Змеем беседу, посмотрел на жену, всё так же стоявшую у окна и не проронившую ни слова за всё время.
Змей грустно улыбнулся:
- Коль ты живёшь, борешься за жизнь, будь в ней, в жизни, до конца, а смерть всё равно расставит всё на места свои. Зачем суетишься раньше времени. Господин твой предлагает тебе умереть. Ну, скажем не тебе, а твоему роду. Такое, всегда успеется, а вот шанса побороться за жизнь, может, больше и не предвидится. Так что не делай поспешных выводов.
- Знаешь, - заговорил мужчина, - я с недавних пор думаю о смерти как об избавлении и хотел спросить тебя…
- Тсс, - перебил его змей, - для разговора о смерти, ты слишком мало пожил. Живи и думай. Думай, но живи. Иначе – никогда не поймёшь.
- Чего?
- То, что должен понять, живя.
Человек вздохнул, толи от облегчения, толи от недопонимания. Он не хотел больше слушать никаких ответов. Он услышал всё что мог. И даже больше, чем мог себе представить. Мужчина сделал шаг навстречу Змею, словно хотел подойти и обнять его, но вдруг замер.
- Ты размышляешь, можно ли обнять врага? – спросил Змей.
Сердце человеческое больно кольнуло при этих словах, ведь Змей был прав. Адам сделал ещё шаг на встречу и крепко обнял Змея. Он гладил ладонью по его холодной чешуе и теплее существа не мог представить себе на свете.
- Ну-ну, - ответил на поглаживания Змей, - мы же не расстаёмся, мы теперь всю жизнь человеческую будем друг с другом… или враг с врагом, - грустно усмехнулся он.
Адам медленно отстранился, а Змей повернулся и неторопливо, шелестя чешуйками по полу, направился к выходу.
- Да, - обратился Змей перед самим выходом, - крайнюю плоть пусть она отсечёт, - он указал на Еву, беззвучно стоявшую у окна. Она сделает это с Каином, ведь так зовут малыша, и с ней всё станет в порядке, разум вернётся к ней. Но только чтобы один раз подобное было в твоём роду, никогда больше женщина не должна касаться плоти маленького мужчины. И ещё, - Змей к этому времени выполз, и ему пришлось обратно поворачивать голову с частью длинного тела, - сделай обряд тем же ножом, которым ты зарезал животное, что бы в его шкуру укутать новорождённого.