Таймер на DVD плеере зелёными прожилками показывал 23:45. Её голова лежала у меня на плече. Я тихо достал руку. Встал. И при свете неоновых ламп, прорывающемся в окно, стал одеваться. Я решил не будить её. Зачем? Что я мог ей сказать? Или, ещё хуже, каких вопросов ожидать от неё?
В метро я вошёл за пятнадцать минут до закрытия. Домой приехал на последнем поезде. Когда вошёл в квартиру, никто не проснулся. Лена опять спала. Она опять спала. Неужели она не может проснуться, побыть со мной?! Она так мне сейчас нужна?! Она так спасается от меня?! От нас вместе!
На кухне, на столе, в сковороде стояло жаркое, прикрытое крышкой. Рядом записка:
"Всё равно люблю тебя. Жаль, что не ужинал с нами".
Умывая лицо, перед тем как пойти спать, мне захотелось сделать резкий, глубокий, вдох и наполнить лёгкие холодной водой из ладоней. Сразу и до краёв. Чтобы тут же потерять сознание и никогда его больше не найти.
***
Я всегда был болваном. С самого начала моей самостоятельной жизни.
После занятий в институте я всё чаще стал задерживаться с друзьями. Мы таскались по забегаловкам, пили коньяк, курили анашу и, резонёрствуя друг с другом, думали, что открываем новые непознанные грани человеческой психологии. Мы были круче Айзенков, Маслоу, Фрейдов и Перлзов вместе взятых. Кровь бурлила, гормоны молодости благотворно влияли и на мозг и на все остальные органы и системы. В комнату общежития я стал приходить, а в большинстве случаев, приползать поздно, порой после закрытия главного входа, карабкаясь по балконам нижних этажей. Как не убился, одному богу известно.
Наташа, конечно, жутко огорчалась, но внешне свою взволнованность пыталась никак не показывать. Я понимал, что такая задача ей не под силу. Я видел, как она всё больше беспокоится и замыкается в себе. Я вползал в комнату и слышал.
- Привет, ужин на столе.
Наташа брала в руки книгу и старалась делать вид, что читает. Я не извинялся. Если был ещё способен, молча, садился за стол и принимался за еду. Краем глаза следил за тем, как она смотрит в книгу, глядя в одну точку и не переворачивая страницы. Если способен уже не был – падал, не раздеваясь, на кровать и громко храпел.
Клянусь, мне доставляло удовольствие терзать её подобным образом. Зная, что она будет вести себя так, я нарочно пил, нарочно приходил позже, даже когда ни того, ни другого делать не хотелось. Для себя, тогда, внутри я прикрывался благими намерениями. Я решил, будто таким долбаным поведением помогу ей выплеснуть накопившиеся эмоции, реализовать гнев, агрессию, помогу раскрепоститься, избавиться от комплексов, которые, опять таки, сам ей придумал, помогу стать самой собой, в общем, придумывал себе всякую хрень из неживых слов в качестве оправдания. Жестокого, глупого такого оправдания.
Иногда я догадывался о более реальном положении вещей. Мысленно я часто осуждал её, считая, что ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять своих детей, тем более использовать их для достижения каких-либо своих целей, своих собственных нелепых целей. Нельзя совершенно не думать о том, как будет чувствовать себя маленький человечек после того, как ты его бросишь, лишив с детства половины жизни. После того, как он, появившись на свет, узнает, что появился на него не просто случайно, а для того, чтобы мать сбежала из собственного дома и обрекла его (чадо своё) на пожизненное одиночество. Одиночество из-за постоянной, проходящей колючей проволокой через всю жизнь тоски по матери, которую никогда не знал и не видел.
Позже, размышляя о моём отношении к Наташе, я приходил к пониманию, что просто стал бояться её. Я стал бояться, что со мной она может поступить так же, как поступила со своим бывшим мужем и со своим сыном – использовать, а потом оставить в прошлом. Поэтому, в качестве защиты я избрал старый, давно проверенный способ: нападение. Я был напуган тем, что узнал о ней. Я был в панике и поступал ненормально. Я не задумывался над тем, что девушке нужна моя теплота моя, забота, любовь. О том, что человечности она просит от меня молчаливо, я не понимал. Не понял я, что она тогда хотела заново всё начать и рада была бы научиться в ладу с собой жить. С собой и с миром. Мой страх не давал мне понять происходящего и с ней и со мной.
Я стал думать о разрыве. Вначале исподволь, крадучись появлялись такие мысли, когда я смотрел на мою молчаливую Наташу. Щенок в голове тявкал, отгоняя их прочь. Те не отступали, притаившись, выжидали часа, когда собака устанет, и возникали вновь с ещё большей силой.
После очередного вечера в компании одногрупников и одногрупниц, одну из них я пошёл провожать домой. Супертело. На лице броский макияж. Сладкий истеричный шлейф духов. Вычурная демонстративная сексуальная раскрепощённость. Весь этот пафос звали Милена.
В будущем, читая какую-то медицинскую книжку, я узнал о термине "мелена". Так называется один из симптомов кровотечения в кишках. Я вспомнил Милену и подумал, что такая доведёт до язвы несомненно.
Мне не хотелось возвращаться в общежитие и смотреть на Наташино кислое лицо. Пьяный, я хотел слышать громкий вызывающий смех моей спутницы, хотелось дышать тошнотворной сладостью и, занимаясь сексом без предварительного душа, облизывать языком её пухлые густо напомаженные губы. Я шёл, и, время от времени, представлял себе страсть, заглядывая в Миленино двоившееся лицо.
Она была с массой тараканов в голове, как, впрочем, и все, поступившие на психфак. Как все истерички, флиртовала, словно проститутка в порту, в постели лежала, как спящая принцесса, причём поцелуи никак не влияли на её пробуждение. У неё дома я задержался не более получаса, когда уходил, слышал её пьяное сонное сопение. Чувство брезгливости оставляло ощущение, сродни удовольствию. Приятно было быть гадким и скользким. Ощущение собственной порочности щекотало в груди и липло в промежности.
В комнату вернулся поздно. Наташа делала вид, что спала. Я, не раздеваясь, упал рядом с ней и уснул, окружённый запахом приторносладкого парфюма.
Утром, приоткрыв глаза, я видел, как Наташа молча собиралась на занятия.
"Ну же", - думал я, - "скорее убирайся отсюда". Когда дверь закрылась, я присел на постели. Голова кружилась, тошнота подступала к горлу, отупение хуже, чем у пьяного. Резкий запах собственного перегара грубо бил в нос. Я достал из холодильника пиво. Открываясь, банка недовольно зашипела. Я сделал несколько глотков и попытался убедить себя в том, что становится легче. Допив до дна, как был в мятой одежде, не бреясь и не умываясь, пошёл к аудитории. Увидев Милену, подошёл к ней, взял за руку и молча потащил за собой. Она тоже молчала и не сопротивлялась. Вчерашний макияж на её лице местами растёкся, запах духов смешался с запахом пота. В таком виде незачем припираться в универ, я понимал, что она явно притащилась сюда не за знаниями.
Приведя девушку в нашу с Наташей комнату, ни слова не говоря, толкнул на кровать. Сначала она сделала вид, что отбивается, а через пару минут вновь заняла излюбленную позу каменного изваяния. Впрочем, мне это не мешало. Минут через сорок, мы спали, развалившись на кровати, раздетые, липкие и дурно пахнущие.
Я проснулся от скрипа закрываемой двери. Голова гудела ничуть не тише, чем утром. Часы показывали 17:30. В такое время должна была прийти Наташа. Милена лежала рядом и, широко раскрыв рот, громко сопела носом.
- Эй, вставай, - растолкал я её, - тебе пора.
- М-м, - она открыла один глаз, затем, чуть привстав на локте, попыталась меня поцеловать Я отстранился, дотянулся до спинки кровати, снял от туда её трусики и отдал хозяйке.
- Не мешало бы постирать. Ты в них со вчерашнего дня?
- С позавчерашнего, - хмыкнув, ответила девушка. Взяла бельё, скомкала в кулачке и сунула в карман джинсов, натянула последние на голое тело.
- Когда повторим? – спросила она.
- Мне кажется, что тебе не очень нравиться заниматься этим, - увильнул я от ответа.
- А мне и не нравиться заниматься этим, - сказала Милена, и, увидев моё лёгкое замешательство, добавила, - мне нравиться понимать, что я этим занимаюсь.
Вот, дура! - оставалось лишь пожимать плечами.
- До завтра, - сказала она и выскользнула за дверь.
Я ничего не ответил. Тело поднялось с постели и направилось в душ.
Когда, смыв с себя дневное приключение, я вернулся в комнату, там уже была Наташа. Никогда я не видел, что бы она смотрел на меня так, как смотрела в тот раз. Сейчас её глаза были полны жизни. Жизни и гнева. Настоящего человечьего гнева.
- Как провёл время? – спросила она сдавленным голосом.
Тут я понял, что скрип двери, от которого я проснулся, не плод моего похмельного состояния. Она входила в комнату. Она всё видела. Ну что ж? Я не собирался ничего скрывать. Но и объяснять не собирался.
- Хорошо. Как ты?
Наташа пожала плечами. Её глаза вновь потухли. Опять ничего не выражали.
- Я приготовлю ужин, - прошептала она.
Грязность собственной личности перестала доставлять удовольствие.
***
Интересно - размышлял Змей – зачем всё-таки Что-то так меня подставляет? Зачем использует меня в своих корыстных интересах? Почему именно меня Оно сделало виновником всех бед в глазах Адама и Евы. Если у Него не получилось, не срослось, почему не может признать свои собственные ошибки. Посоветоваться, в конце концов. Ломает голову над человеческой проблемой и совершенно не задумывается над своей. Не понимает, что именно она и есть первооснова. Не с того конца берётся. В себе бы разобраться не мешало бы, ан нет, впадает в иллюзию всемогущества.
Теперь вот штампует себе подобных. Учит их миру и согласию. Как же люди могут пребывать в мире и согласии, когда созданы уже без согласия и без мира внутри себя, когда по подобию его созданы. Оно ведь само в себе разобраться не может. Внутри себя самого к единству не придёт. Вечно в депрессии, вечно в тоске. Чего же тогда от человека хотеть? Видите ли, угрозу в нём видит. Да в себе, в себе прежде угрозу искать надобно! А уж, разрешившись от неё, создавать, кого бы то ни было, по образу и подобию своему. Если внутри мира нет, а есть лишь смутное его желание, отдалённое представление о том, что есть "мир", как же можно создавать кого-то. Всё равно, что высоко в скалах искать источник, наобум разрушая породу, и надеяться, что когда-нибудь домашешься мотыгой до утоляющей жажду влаги. Шансов практически нет.
А тут ещё выходит, что виноват во всём Змей. Теперь ЧТО-ТО желает, что бы я его ошибки исправлял. С какой стати, скажите, пожалуйста?! Мне нетрудно в спектакле поучаствовать, но зачем в качестве врага, скажите на милость. Искуситель, соблазнитель, порок – сколькими названиями ОНО меня для человека наградило? Взял жизнь человеческую разрубил её пополам и сказал: "Это хорошо, а это плохо".
***
На работе я взял неделю за свой счёт. Нужно было что-то с собой сделать. Необходимо было собрать куски собственной вселенной. Словно квант в состоянии поля, я искал, требовал, жаждал схлопывания в частицу. Ленке ничего не сказал. Она продолжала считать, или делала вид, будто считает, что дневное время я провожу на работе. Я же, в свою очередь, заставлял себя быть хорошим мужем и отцом, когда находился рядом со своей семьёй. Наступало утро, я мылся, брился, выпивал чашку зелёного чая и уходил бродить по городу. Заходил в грустные скверы, шуршал жёлтой листвой под ногами, присаживался на одинокие, влажные от утреннего тумана скамейки, разглядывал тоскливое небо, пытаясь соприкоснуться там с чем-то, что позволит услышать собственный голос, который скажет: " Я есьм".
Мой щенок впал в анабиоз. Мои мысли разбросались, рассеялись, разлетелись и находились далеко друг от друга, порождая тревогу и сумятицу в душе. Очень безрадостно вроде бы, быть, и вроде не существовать.
- Эй! - окликнула меня девушка с длинными волосами, разделёнными зигзагообразным пробором.
Я вздрогнул и понял, что стою у витрины цветочного магазинчика и пялюсь сквозь стекло на белые головы хризантем. Мне показалось, что в это мгновение я вспомнил всю вереницу мыслей промчавшихся у меня в голове. Показалось, что я пришёл к целостности и пониманию моего состояния. Но в том то и дело, что такое ощущение длилось миг. А потом всё… опять я не частица – я волна.
- Вы хотели выбрать цветы? – спросила она. Но, как-то равнодушно спросила, не заинтересованно, словно для проформы, будто была уверенна, что не получит положительного ответа.
Я не стал её разочаровывать и отрицательно покачал головой.
Тротуар, двигаясь подо мной, забрызгивал туфли водой из многочисленных луж. Ветер дул мне в лицо, нашёптывая: "Я люблю тебя". Я был падшим, я рассекал его чёртовыми рогами
Так я слонялся по городу день, два, три. Вечером приходил домой, цеплял на себя маску и исполнял роль любящего отца семейства, или думал, что так поступаю. Во всяком случае, Лена претензий не предъявляла. Щенок продолжал молчать, не реагируя на мою внутреннюю брань.
Нет, сейчас моё животное больше походило на безразличного гладкошерстного кота, который, положив мягкую лапу на нос в предчувствии холодов, мурлыча, дремал на тлеющем сердце хозяина.
На четвёртый день, убеждая себя, что совершенно случайно, я пришёл в кафе возле книжной лавки. Туда, где когда-то делал вид, словно читаю классика французской поэзии.
- Привет, - подошла ко мне Лиза, - Что читаешь на этот раз? – улыбнувшись, спросила она.
Чёрт, чёрт, чёрт! Это ведь из-за неё я сюда припёрся! А надо ли мне это? Что-то звякнуло у меня в голове. Мне совсем не хотелось изображать из себя рассеянного, забывчивого парня. Наоборот, я хотел, чтобы она поняла: " Я НЕ ЖЕЛАЮ ЕЁ ВИДЕТЬ"! Что может быть лучшим спасением, чем враньё самому себе.
- Мы с вами разве знакомы? – безобразно грубо спросил я.
- Конечно, нет. Просто я так знакомлюсь с незнакомцами, - ничуть не стушевалась Лиза. – Тебе плохо, да?
Я опустил глаза и пожал плечами.
- Всё-таки кофе, или что покрепче? - не уходила девушка.
- Вообще, я пью зелёный чай.
- Ну да, – продолжала она, - но это дома, в прошлый раз, здесь, ты пил кофе.
- Да, сегодня стоит выпить покрепче.
Через пару минут Лиза принесла коньячную рюмку с плескавшимся на донышке напитком чайного цвета. Я взял коньячницу в руку. Стекло было натёртым до блеска. Я приложил к нему большой палец, с силой надавил. Отпечаток был чётким, словно выгравированным на стекле.
- Каждый раз ты приходишь под конец моей смены. Думаю, что наверняка будешь не против проводить меня домой, когда допьёшь свой коньяк, - уверенно, не допуская возражений, сказала Лиза. - А я расскажу интересную историю, которая, думаю, приведёт тебя в чувство, ты не против?
Она повернулась и ушла, не дожидаясь ответа. Впрочем, я ничего не собирался отвечать.
Приблизив к носу коньячницу, я вдохнул аромат напитка. В дегустации коньяков я полный профан, как впрочем, и в дегустации всего остального. И не вижу никакой разницы между "Otard" и "Араратом", но социальные рефлексы обязывают.
Алкоголь всасывался уже в полости рта, пощипывал язык, прорывался в мозг и легко кружил голову, привнося едва различимый звон. Из-за чего, мысли ещё больше запутывались, или ещё дальше разлетались, как угодно. Зачем я сюда пришёл?
- Понятно зачем, - вдруг протявкал щенок, проснувшийся полакать пьянящих молекул алкоголя.
- Думаешь, я пришёл к ней?
- А то?
- Ну, а к ней то зачем?
- К кому? – веселилось животное, хватая маленькой пастью, словно назойливых мух, лопающиеся воздушные пузыри паров спирта.
- Ты дурака-то не валяй! – раздражался я.
- Я хочу сказать тебе, просто - к ней.
- Ты имеешь в виду: к женщине?
- Я имею в виду...
- Псина, я тебя не понимаю!
Щенок, перевалившись вверх лапами и повизгивая от удовольствия, стал тереться спиной о мои извилины.
- Клоун! – прошипел я на него.
- Ты злишься, потому что считаешь себя полным дураком.
Противная мохнатая морда, как всегда, была права. Подобное мерзкое чувство имело место быть во мне.
- Посмотри, какие у неё бедра, - попросил он, кивнув в сторону Лизы, обслуживавшей в это время соседний столик. Улыбаясь, она о чём-то беседовала с молодой парочкой.
- Красивые, - наблюдал я за плавными движениями девушки, - это и без тебя понятно.
Щенок весело оскалился:
- А я разве сказал тебе своё мнение, разве я сказал тебе, что вижу их красивыми?
- А что, ты видишь их другими? - пытался я отбиться от противного пса, понимая, что тот меня поймал.
- Бёдра как бёдра, - продолжал он поддевать меня, встав на все четыре лапы и виляя хвостом.
- Тогда чего же ты от меня добиваешься, противная морда?!
- Мне хочется, услышать о том, что чувствуешь, глядя на "красивые бёдра", может быть, мы тогда поймём, зачем ты сюда пришёл?
- Фу, гадкое животное, ты не в мясном отделе, мне мерзко с тобой разговаривать, - возмутился я.
- И всё же? - не унималась собачонка.
Мне представилось, как пёс, наконец, издохнет. В моё истерзанное "Я" такой сюжет привнёс лёгкую радость.
- Удовольствие испытываю. Что же я ещё могу чувствовать, глядя на такую красивую женщину.
- Ну конечно, конечно, - ёрничал щенок, - ты ведь эстет, ты любуешься великолепием форм и гармонией построений, не так ли?
- Ну, хорошо, - я от злости прямо подпрыгнул на стуле. Да так, что на меня обернулась добрая половина посетителей, - я чувствую желание, сексуальное желание, желание обладать.
- Интересно, - серьёзно протявкал щенок, прикрыв лапой рот, чтобы спрятать улыбку, - очень интересно. Но, ты, конечно же, не подойдёшь и не скажешь ей этого?
- Конечно, нет. Только ты можешь спросить такую глупость.
- А если положить руку на сердце, тебе бы этого очень хотелось, не так ли? – прищурился щенок.
Я задумался. Задумался, ища оправдание готовой, уже желающей сорваться с языка, лжи. Пёс, не дожидаясь ответа, продолжал допрос:
- Чтобы тебе было легче ответить, я упрощу ситуацию: допустим, она тебе не откажет, если ты спросишь её об этом. Стопроцентно не откажет.
- Если так (что мне терять, в конце концов, я ведь всего лишь разговариваю со своим щенком). Если так, то, пожалуй, я бы смог спросить её об этом.
- Вот видишь. Зачем же ты пытаешься обмануть меня? Зачем ты пытаешься обмануть себя? Ведь я неотъемлемая часть тебя самого, ты это то понимаешь?
- Неужели ты будешь преследовать меня до самой смерти? – скривился я от одной мысли.
- Может и дольше, - пробубнило животное, присев на задние лапы и, равнодушно почесав правой за ухом.