***
Неизвестность мира, подаренная радугой Лизиных глаз, не была такой уж неизвестной. Сам по себе мир остался, но словно, очистился, обелился, если говорить не о цвете, а о чём-то другом, цвет лишь в себя включающем. Бытие очистилось от моего сознания. Предстало девственным, нетронутым. Оно не возродилось, ему не нужно было возрождаться, оно не умирало. Оно не умираемо и не рождаемо. Оно СУЩЕСТВУЮЩЕЕ всегда, независимо ни от чего, даже от слова "всегда". Нет времени, которое люди раскрашивают в чёрный и белый цвет. В "да" и "нет", в "грех" и "праведность". Тем самым, низводя мир до себя самого, упрощая его до собственного примитива. К сожалению, человек умеет только так, по другому, может и смог бы, да не представляет себе такой возможности. Постольку, поскольку для самого такого происшествия человеку нужно, как минимум, прикоснуться чувством своим к пониманию существования мира без чьей либо воли, а более всего без воли человеческой, которая заставляет мир существовать, ментализируя формулы и законы.
Замкнутый круг. Возводя себя в ранг демиурга, homo sapiens берёт на себя слишком много, но не может представить себе даже такую малость, как бесконечность. А ведь бытие – это бесконечность бесконечностей. Я смотрел ей в глаза и понимал, что уже слушаю обещанную историю. Я слушал её рассказ своим сердцем, стучавшим в висках, рассказывающем мне о чем-то действительном, чём-то настоящем. Через её глаза вся лёгкость мира взваливалась на меня, я видел и слышал всё, и мне не нужно было что-либо понимать, я был самим пониманием.
- Эй, - наклонилась она ко мне через стол и едва коснулась ладонью моего правого плеча, вернись.
И в миг, мир вновь втиснулся в треугольники, шары, окружности – шаблоны. Я перестал быть пониманием, но ощущение возможности существования таковым, осталось, как послевкусие хорошего вина.
- Так, чем же тебе нравятся хризантемы? – спросила Лиза.
Я удивился:
- Нравятся… А как ты узнала?
- Ты только что об этом рассказывал.
- Рассказывал? Разве я, вообще, что-либо говорил?
- Только и тараторил о них целых, - она посмотрела на запястье правой руки, где на аккуратном браслете синели маленьким циферблатом часы, с блестящим камешком в месте, где должно быть число 12, для остальных цифр не было даже делений – два часа.
- Два часа о хризантемах? - удивился я.
Лиза улыбнулась.
- Шучу. Конечно, не только о хризантемах ты говорил. Но, и о них тоже. Только вот так и не сказал, чем они тебе нравятся.
- Да? – задумался я. – Скажи, а как ты определяешь по ним время, они чудные такие, - кивнул я на часы..
- Часы – это красивая роскошь, и всего лишь. А время я не определяю, мне совершенно ни к чему заниматься подобными вещами.
Я посмотрел по сторонам и увидел, что кафе давно опустело, мы остались вдвоём за столиком, накрытым тёмно-бордовой скатертью. Раньше, я не замечал её цвет. Лиза, хитро улыбнувшись, посмотрела на меня. Она подмигнула, будто что-то знала, какую-то тайну, объединявшую нас обоих.
- Мне пора, - сказала она, вставая из-за столика – не провожай меня, сегодня нам больше не о чем говорить.
Подойдя, она наклонилась и поцеловала меня в лоб.
Как покойника – пронеслось в голове.
- Мы ещё увидимся? – спросил я, не зная зачем, потому как был уверен, что увидимся. Не знал когда, может завтра, а может, через сто лет.
Лиза, ничего не ответив, повернулась и пошла к выходу.
Мой щенок улыбался ей в след. Впервые в жизни я смотрел на женщину и видел мир.
Я схватил книгу подмышку и вышел вслед за Лизой. Естественно, её уже не нашёл.
Сумятица в душе. Почему именно в этот период жизни, когда, казалось бы, всё протекает размеренно и спокойно, словно река, устоявшаяся в русле, вдруг нахлынуло наваждение. Вдруг нахлынули воспоминания давно минувшего, вдруг появились новые люди, вдруг возникли странные, неизведанные чувства.
Правда ли, что воды Иордана в ночь на Крещение вдруг поворачиваются и несутся вспять?! И так продолжается целую ночь.
- Даже если и неправда, то очень красивая неправда, - заговорил щенок. –нужная неправда.
- Нужная? – переспросил я. - Ты сказал, нужная?
- Для того, чтобы не забыть, что живёшь, нужно иногда поворачивать вспять.
- Ты имеешь в виду происходящее со мной? – спросил я, чувствуя от чего-то горделивость.
Щенок пожал плечами:
- Я имею в виду Иордан.
Я брёл по улице. Солнце высоко. Облака низко. Прохожие безликие. Я безучастный. Часто бывает, когда желаешь, кого-нибудь увидеть, все ноги изобьёшь в поисках. Даже если это сосед по твоей собственной лестничной клетке, не факт, что встретишься с ним в нужное время. А бывает, что не собирался, не намечал, не хотел, в общем-то, а в многомилионном городе, столкнешься, нос к носу, с человеком, которого никак не собирался встретить и от неожиданности не знаешь что делать.
Я брёл по улице, кишащей людьми. Людьми, которые, по словам моего щенка, жаждали только одного - еды и секса. У газетного киоска я увидел Каина, тот внимательно разглядывал журналы в витрине, что-то шевелил губами, слегка жестикулировал, в общем, был похож на сумасшедшего. Мне стало любопытно, что именно вызывает в нём интерес. Подойдя ближе, я остановился чуть в стороне, чтобы он не мог меня увидеть, и стал за ним наблюдать. Каин, погружённый в размышления, водил пальцем по стеклу, потом подсчитывал что-то в уме, хмурил брови, улыбался. Затем, подошёл к окошку и, достав из внутреннего кармана пиджака мятые купюры, сунул их продавщице. Мне не было слышно, что он просит. Затем он достал из окошка пачку глянцевых журналов, разложил их веером в руках, проверяя, всё ли приобрёл, что хотел. Удовлетворившись, сунул их под мышку и зашагал неспешно прочь.
Странный он человек. Непонятный. Таинственный. А, иногда, вот, как сейчас, какой-то простецкий. И ведь теперь я увидел его не случайно. Он наверняка знает, что делает. Мне бы так. Кто он всё таки? Я пошёл за ним.
Он свернул во двор многоэтажки, окружённой забором-решёткой. Возле въезда стоял охранник, сунув руки в карманы чёрных брюк, и внимательно наблюдая за входящими. С Каином он тепло поздоровался, слегка наклонил голову и улыбнулся. По всему видно было, что он давно его знает и подозрений на его счёт никаких не имеет. Они перебросились ещё парой слов, которых я не расслышал. Я видел, как Каин подошёл к железной двери подъезда. Набрал код и под зуммер открывающего устройства, нырнул внутрь. Моё любопытство не уменьшалось. Вот, значит, где он проживает? Дорогой домик. А прикидывается нищетой перекатной. Мне тоже нужно было попасть вслед за ним. Охранник смерил меня подозрительным взглядом.
- Вы в гости к кому?
- Да, я, просто… – Я совершенно не продумал, как миновать охрану. Но, как говорится, было бы желание. – Понимаете, - я старался придать голосу как можно больше уверенности, - человек, который сейчас вошёл сюда, а затем прошёл вон в ту дверь, потерял бумажник. – Я быстро достал из кармана свой, демонстрируя его охраннику. – И я хотел бы его отдать.
Охранник не стал менее подозрительным в отношении меня:
- И долго вы собирались его отдать? Небось, через весь город шли и всё собирались, собирались, собирались, так что ли?
Охранник хитро и грозно улыбался.
- Ну, почему через весь город? Нет, вот только что, он вышел здесь недалеко из трамвая и обронил кошелёк, в смысле бумажник – поправился я. – А когда я его поднял, человек был уже далеко. Я не стал кричать, решил, догоню. Но, человек шёл очень быстро. В общем, успел догнать его только здесь, - виновато улыбнулся я.
Охранник был старше меня лет на двадцать. Годился мне в отцы. Мешки под глазами. Наверное, много пил. Седина в волосах. Наверное, много знал, оттого и пил. Он тяжело вздохнул, давая понять, что видит меня насквозь и знает как облупленного.
- Конечно, то-то я смотрю, вы бедный запыхались, вспотели. Здесь в радиусе десяти километров трамвайных остановок нет. А вы: "Трамвай". Эх, чего врать то?
Я смутился, понимая, что в своём вранье выгляжу, как конченый кретин.
- Понимаете… - начал я.
- Да понимаю, - перебил охранник, - идите.
Я, было, развернулся и, втянув голову в плечи, собрался уходить.
- Вы куда? – пробасил охранник.
- Я пошёл, - виновато посмотрел я в его сторону.
- Вам же нужно было к Николаю Адамовичу, - теперь уже лукаво улыбался охранник.
- К кому? – переспросил я.
- Эх, - вздохнул охранник, - он сказал мне, что вы идёте следом, и просил пропустить.
- Кто? – не понял я. Зародилась надежда, что охранник ошибся и пропустит меня внутрь.
- Чудак человек, - пожал плечами охранник, - Николай Адамович, кто. Тот, кому вы хотели отдать бумажник. Это ваш, кстати бумажник-то? Дорогой, наверное.
Я мысленно ругал себя за непроходимую тупость.
- Ну, конечно, конечно, - я быстро достал сотенную купюру и протянул её человеку в форме.
Охранник сделал рассерженный вид, протянув руку отстраняющим жестом, как на плакатах времён всепобеждающего социализма.
- Вот этого не надо, - потом осёкся, подумал, махнул рукой – хотя… эх, давай. – Забрал деньги с такой залихватскостью, словно не брал, а раздавал.
Я направился почти бегом к подъезду.
- Код ноль-сорок-восемь! - услышал я на бегу голос охранника.
Войдя в подъезд, я только тут понял, что дальше мои поиски бессмысленны. Как я найду его? Двадцать пять этажей. По четыре квартиры на каждом. Обходить все под видом водопроводчика? Да, и зачем он мне нужен-то Каин? Чего я добиваюсь? Вот, дурак! Собираясь было пойти обратно, я вдруг вспомнил, что в подъезд после Каина и до меня никто не входил и не выходил. Посмотрев на табло лифта, я увидел, что тот находится на двадцать шестом этаже. Круг поиска сузился до четырёх квартир. Похвалив себя за сообразительность, я нажал на кнопку вызова лифта. Поднимаясь в замкнутом пространстве кабины, я смотрел на себя в зеркало. Существа более жалкого представить было невозможно. Всклокоченные волосы. Грязные брюки. Узел галстука где-то сбоку. Мозг набекрень.
Двери открылись. Два коридора, ярко освещённых лампами дневного света расходились от кабины под углом, создавая распутье. Я совсем не чувствовал себя витязем с известной картины. У меня не было ни коня, ни пики, ни тяжёлого шелома. Не было уже прежнего любопытства, и затея казалась глупой. Зато были влажные ладони и тревога в животе. Несмотря ни на то ни на другое, я пошёл, повинуясь случайному выбору. Решив действовать наобум, я занёс палец над кнопкой звонка первой двери. Я почти почувствовал напряжение, с которым она отреагирует на мой палец, как вдруг за моей спиной раздался протяжный скрип. Резко обернувшись, я заметил, как открывается дверь, находящаяся чуть в стороне от лифта и ведущая в таких домах на лестничную клетку. За дверью что-то металлически брякнуло. Развернувшись, я медленно подошёл к ней. Вышел к лестнице. Ничего особенного. Только сквозняк, гоняющий бетонный запах. Снова что-то металлически лязгнуло. Я поднял голову и увидел, что решётчатая дверь на крышу не закрыта. Навесной замок распахнут, и болтается на петле двери, раскачиваемой заблудшим ветром. Я переложил книгу под другую руку и направился вверх. Осторожно, ступенька за ступенькой, я преодолел пространство, миновал решётку с разверзнутым замком и толкнул тяжёлую обитую железом дверь, выходящую на крышу.
Высотный ветер коснулся лица. Пока я путешествовал по подъезду, небо разъяснилось, солнце ожило, отдавая тепло последним дням золотой осени. Птицы летали рядом с крышей, щебетали громко, радуясь мошкаре, пойманной на лету. Каин, не замечая меня, сидел на перилах у самого края крыши, неспешно отрывал листы из глянцевых журналов. Увлечённо складывал из них самолётики. Подносил их к губам, прищурившись от удовольствия, дул в хвостовое оперение и запускал в небо. Каждый из них тихо кружился несколько секунд над крышей, словно говоря "спасибо" создателю, а потом исчезал из поля зрения, улетая жить своей собственной жизнью.
- Ну, что, нашёл? – спросил Каин, не поворачивая лица и продолжая следить за полётом своих аэропланов.
Я вздрогнул.
- Ты мне?
- Тебе, кому же ещё. Мы же с тобой одни на этой крыше.
Я замялся, чувствуя себя незадачливым детективом. Неловко было держать подмышкой томик Маларме.
- Значит, ты знал, что я иду за тобой?
- А как бы тебя пропустил охранник? – спросил он в ответ.
- Я думал, он ошибся, в смысле…
- Какой же ты чудной, Эдик, – продолжал конструировать воздушных голубей Каин. – Ты часто в жизни совершаешь поступки и думаешь, что делаешь это самостоятельно, но на поверку оказывается, что у тебя просто не было никакого выбора. Иначе ты поступить не мог. И не ты решал, где быть и в какое время.
Каин вырвал очередной лист из Cosmopolitan с фотографией Оксаны Робски, держащей в руках свой новый опус – поваренную книгу с рецептами кулинарных изысков жителей Рублёвки. Я смотрел, как он стал аккуратно сгибать страницу с двух сторон под углом, тщательно приминал сгибы, расправлял крылья. Потом он вытянул, что было мочи, руку с зажатым в ней самолётиком и запустил его в осеннее по-бабьему небо.
Самолётик полетел ровно между домами, над проезжей частью, пролетая мимо окон офисов, над макушками деревьев, слегка покачивая крыльями, но нос держа ровно и по ветру. Я не видел, куда он приземлился. Расстояние было большое, а бумажный голубь слишком маленьким, чтобы остаться надолго в поле зрения. Я думал над словами Каина:
- То есть, ты хочешь сказать, что на самом деле всё было подстроено. Что это не я шёл за тобой, а ты меня вёл. Что не я случайно встретил тебя в городе, а ты выловил меня среди сотен тысяч.
- Тебе обязательно нужны слова?. - Каин слез с перил. Его журналы закончились, а бумажные самолёты разлетелись в разные концы света. Он расправил джинсы на коленях. – Интересно, - спросил он у меня, - если бы бумажные голуби умели думать, они считали бы, что сами выбирают траекторию своего полёта?
Я понимал, о чём он говорит.
- Надеюсь, ты не думаешь, что определяешь эту самую его траекторию? Ведь есть ещё ветер, сила притяжения, трения и куча всего остального.
- Ну, конечно же, нет, – ответил Каин. – Я не настолько волшебник, насколько бы тебе хотелось. Я прекрасно осознаю, что лишь складывалсамолётики из листков гламурных журналов. Но важно не это. Важно сейчас другое. Важно, чтобы самолётик помнил о важности всех сил, на него воздействующих и не забывал делать поправку на ветер, если не хочет окончить свою жизнь под колёсами мусоросборки, упав на бесконечно переполненное шоссе.
Что-то зазвенело у него в кармане. Он достал сотовый. Посмотрел на определитель номера, стал серьёзнее и сосредоточеннее.
- Алло! Да, это Николай Адамович…. Хорошо… Хорошо… Я понял… До встречи.
Он положил трубку. Я стоял у перил и глядел вдаль, пытаясь высмотреть хотя бы один бумажный самолёт.
- Мне пора, - услышал я за спиной голос Каина. – Пожалуйста, не провожай.
- А мне что теперь делать? - растерянно спросил я.
Каин улыбнулся в пустоту.
- Можешь сделать голубей из страничек той книги, которую так жестоко сжимаешь под левой рукой.
Я демонстративно отвернулся.
- Пока, - послышалось за спиной.
Прощаясь, я небрежно поднял вверх руку, продолжая стоять спиной к Каину.
- Да, если надумаешь прийти в гости, моя квартира в другом подъезде. Слышишь?
В ответ я тем же жестом снова поднял руку.
Когда я вышел из подъезда, вечер опустился на город. Нужно было идти домой. К жене, к сыну. Очень хотелось сейчас к ним. Мне казалось, что я давно сошёл с ума. И большую часть жизни брожу в мирах, которые порождает моё больное воображение. И, только возвращаясь домой, я возвращаюсь к самому себе.
- Эдуард Павлович, - услышал я за спиной настойчивый голос. Улица, на которой я находился, была одинокой, сумеречной и пустынной. Я не сразу понял, где нахожусь, когда посмотрел по сторонам. Серый вечер разогнал прохожих и зажёг свет в большинстве окон, что бы чернота ночи долго не плутала в поисках улиц, требующих её теплоты.
Становится жутковато, когда тебя неожиданно окликают по имени отчеству в такой ситуации. Я обернулся. Человек стоял далеко. Так далеко, что черты его лица не были различимы. Не может быть, чтобы меня окликнул он, подумалось мне. Щенок во мне заскулил и нырнул в чёрную дыру бессознательного.
Фигура в пальто стояла неподвижно, казалось, устремив ко мне взгляд и ожидая ответного шага.
Мне стало страшно. Заставляя себя поверить в то, что мне "показалось, почудилось, послышалось" и в "не может быть", я напряжённо оглянулся, продолжая идти дальше.
- Эдик – вновь я услышал голос сзади.
Тело развернулось, я подумал о том, что стоило бы просто побежать прямо и подальше в противоположном направлении. Теперь человек стоял передо мной. Его перемещения в пространстве меня не напугали – напугать меня уже было невозможно – я весь состоял из ужаса.
Я никогда не был знаком с человеком, никогда его не видел. Такое лицо как у него, запомнилось бы даже однажды виденное в многотысячной толпе. Мужчина был чертовски красив. Это был тот внутренний идеал красоты, смутное представление о которой есть в глубине души каждого живущего. Смутное из-за того, что идеальное. Человеческая красота, чтобы быть привлекательной, должна иметь какой-то изъян, который часто называется "изюминка". Если же "изюминки" нет, то в безупречной правильности черт лица, которое, в общем-то, подпадает под понятие красивое – нет привлекательности. Такое лицо не завораживает, а часто, наоборот, отталкивает своей холодностью, безупречной правильностью.
Здесь же всё было иначе. Природа никогда бы не смогла создать такую внешность, как у незнакомца. Она могла лишь стремиться к такому, стремиться, что бы никогда не достичь. Он был более чем красив, он был бесконечно красив.
- Я застыл глаза в глаза незнакомцу.
- Испугался? – спросил он, непринуждённо улыбаясь, словно старого, доброго приятеля.
Я хаотично размышлял, как себя повести в такой ситуации, и первое, что пришло мне в голову, было решение подражать его поведению.
- Ну, конечно неожиданно, - как можно непринуждённей заговорил я, - совсем не ожидал тебя здесь встретить.
- Когда ты делаешь вид будто мы знакомы, ты меньше боишься? - спросил незнакомец.
- Не сказал бы, что совсем, но как видишь, я ещё не ударился в бега.
Ощущение обречённости сковывало члены. Спасаться бегством не хотелось. Будь что будет. Когда-то я читал, что единственный шанс спастись из водоворота, это позволить воде затянуть тебя на самое дно, и там, когда сила её ослабнет, попытаться проплыть под водой как можно дальше от воронки, а затем вынырнуть, но уже в безопасном месте. Вот только читал я подобное, в какой то фантастической повести. Тем не менее, выбора не оставалось.
- А ведь ты меня действительно знаешь, - незнакомец пристально смотрел на меня, словно призывая окунуться в пучины памяти и вытащить оттуда его образ – вот только вспомнить не можешь.