***
Я лежу в своей кровати. Рядом жена. Спит. Или делает вид, что спит. Мы под разными одеялами. Давно ли мы под разными одеялами? Нет. Точно. Раньше мы спали под одним. Прикасались друг к другу. Сплетались друг с другом даже во сне. Раньше кровать была уже. А чувства шире.
Да было ли это?!
Ну и Бог с ней, с женой. Бог с ним с Каином, убившим в себе Авеля. Если я и схожу с ума, то постепенно. У меня ещё есть время пожить. Сейчас я думал о Наташе.
Чёртов щенок, заскулил у меня в голове.
- Ну, и как ты?
- Что как? – зашипел я.
- Разогнал ты себя до бессонной ночи. Ведь ворочаться сейчас будешь с боку на бок. Жене мешать. Мозги выжимать до рассвета будешь.
- А вот и не угадал, сукин сын.
На самом деле, ещё как угадал. Я каждые две минуты переворачивал подушку на "холодную сторону", кряхтел, откашливался и не мог закрыть глаза.
Наконец, Ленка взорвалась:
- Сколько можно?! – Прорычала она не, открывая глаз, но оторвав голову от постели.
Будет мне покой в этом доме?!
Я ушёл спать в другую комнату. Уснул лишь под шелест шин первых утренних автомобилей. Встал разбитым, истерзанным, замученным, с дыркой в голове. Вспомнил, что сегодня только вторник, и захотел умереть, чтобы отоспаться от души.
По утрам кофе не пью, кофе убивает сердце. Только зелёный чай. Чтобы заваривался в чайнике, настаиваясь полчаса. И никаких пакетов! Водой не разбавляю.
Опять рефлекторный маршрут. Теперь я ехал в вагоне и вглядывался в лица входящих.
Кажется, всё произошедшее со мной – дурной сон. Вагонов много, конечно, но часто бывает так, что человек, приноравливаясь к суете переходов, выбирает себе ту часть состава, от которой путь будет короче, путь в новые рукава подземелья. Путь в сегодня. Путь в долгое, нескончаемое сегодня.
Я полагался только на рефлексы. Хотя с другой стороны, прошло уже много лет… Может, это вовсе не она? Конечно, это не она, просто показалось. Просто понедельник, как всегда труден, и моя память решила дать мне развеяться. Вытащила из старого сундука сказочный роман, а я слишком реально всё воспринял. Да, наверняка.
В среду я был уже спокоен. Ни дебильных снов, ни Каина, ни собаки в голове, ни Наташи. В четверг думал о пятнице. В пятницу размышлял о том, как завтра высплюсь, а потом мы с Ренатом и Леной пойдём в цирк. Я не люблю цирк. Цирк и цирковой запах. В его здании я чувствую себя как в навозной куче. Но! Лене и Ренату нравится. Я не понимаю жизнь на колёсах с запахом животной шерсти и переваренной соломы. Пляска медведей на сцене меня волнует мало. Грациозность кобыл на арене и эквилибристов под куполом, тоже не вдохновляет.
А, жене и сыну нравится! Я вижу, что находится за кадром, причем по моему стойкому убеждению, за кадром всегда очень плохо.
Зоопарки не привлекают меня по той же причине. Разглядывая слонов, я думаю о том, кто и как убирает за ними центнеры дерьма ежедневно. Часто ли меняют воду в бассейне с пингвинами? А Ренат в это время радостно кричит:
- Папа, папа, смотри какой у него хохолок.
- Ну, да. Хохолок, - растерянно отвечаю я, глядя на маленького, чёрно-белого как жизнь, пингвина.
А ЧАСТО ЛИ ЕМУ МЕНЯЮТ ВОДУ!?
Уикенд я запланировано не провел. Пятницу вечером, в вагоне метро, предвкушая сытный ужин и сладкий сон, я вновь увидел её.
***
- БА-А-А-А-БАХ-Х-Х!!!! Раздался большой взрыв.
Вселенское ничто сжалось до неимоверно малых размеров (до убийственно малых размеров.). Антиматерия – Великое НИЧТО, вворачиваясь в саму себя, не смогла больше совершать такое самонасилие. Хотя старалась, кряхтя и тужась, словно беременная, изнывающая от позднего токсикоза, пытается покончить со своей беременностью раз и навсегда. Тужась от вворачивания, антиматерия создала невиданное количество энергии… И всё ахнуло. Перевернулось с ног на голову, а может с головы на ноги. И теперь уже Великое ЧТО–ТО стало собираться в атомы, молекулы, звёзды, галактики, планеты. Они же, затем, начали разбегается в стороны друг от друга, как тараканы. Тараканы на кухне неряшливой хозяйки, когда та выйдет в час ночи с глубокого похмелья хлебнуть воды и включит сороковатную лампочку.
- У – у – у, - вдохнуло ЧТО-ТО душу.
- М – м – м, - немое тело почувствовало, как в каждую молекулу его проникла та самая душа, впиваясь укусами змеи.
- Это всё тебе, - послышался голос ЧТО-ТО.
- Мне? – Удивилось тело.
- Тебе, - прогудело ЧТО-ТО.
- Спасибо конечно, но мне очень больно. Ужасно больно. Задыхаюсь от боли. Скажи мне, что я и зачем мне это всё?
- Ты не что, ты кто, - вздохнуло ЧТО-ТО, - а зачем, мне самому пока не ясно. Наверное, просто, если есьм Я, значит должно быть и Тебе.
- Непонятно… Непонятно и жестоко…
ЧТО-ТО опять вздохнуло. Тяжело, горько, тоскливо вздохнуло.
- И мне непонятно, мне грустно просто.
- Я чем-то могу помочь? – превозмогая боль, спросило тело. Душа ещё не успела заполнить все его тёмные закоулки.
- В каком-то роде.
Грустное ЧТО-ТО заплакало дождём. Капли его упали прямо на лицо, плечи, на землю под ногами. Голос стал ещё тише.
- Я не знаю как. Ты это потребность моей души. Потребность создать.
- Трудно понять тебя, - тело покрылось мурашками под холодными проливными слезами ЧТО-ТО.
- Мне самому не просто. Когда-то я было точкой, у меня не было таких проблем. Но, увеличиваясь в размерах, я становлюсь шире и разреженней, во мне появляется пустота, которую заполняет потребность. Я не пойму, что это за потребность! Что это за ужасная тоска! Она мучает меня, разъедает изнутри, рвёт на части, требуя действий.
Человек молчал и слушал, растирая по телу капли дождя. Холодного дождя.
- Ты видишь, как я с тобой откровенен? – Спросило ЧТО-ТО.
- Откровенен? – переспросил человек, - Что такое "откровенен"?
- Когда душа приживётся в теле твоём поймёшь… поймёшь, наверное, - задумчиво произнесло ЧТО-ТО и замолчало. Оно понимало, что лжёт. Понимало, что душа никогда не будет откровенной. Она никогда не раскроется человеку. Понимало, что душа, как раковая опухоль. Разрастается и разрывает всё на части. Что от души всё зло.
Человеку не нравилась возникшая пауза. Он чувствовал себя тревожно и неуютно. Тревога поднималась от самых ступней, стоявших в луже слёз, и медленно ползла вверх. Задрожали колени. Сжались ягодицы. Живот, словно сковало железным панцирем. В груди что-то стало переворачиваться, мешало дышать. Жар прилил к щекам, ушам и вгрызался в затылок изнутри.
- Эй! - закричал человек, - Не уходи! Где ты?!
Тишина.
- Где ты, закричал человек громче. Страх исказил его лицо. Хотелось кричать ещё и ещё. Но гортань одеревенела и испускала лишь отчаянные свистящие хрипы. Казалось, вечность обрушилась со всех сторон, пытаясь раздавить тело и вырвать ещё не окрепшую душу.
Планета уносилась дальше по своей орбите со скоростью шестьдесят километров в секунду. Человек стоял на ней, удерживаясь на такой бешеной скорости во вселенной, и не ведал, что с ним творится.
***
Я ощутил её запах, затерявшийся в бесконечных просторах памяти, где-то на отрогах вселенной моего "Я", и сейчас, с быстротой мысли, возникший перед моим обонятельным центром. Он вернулся, вскружил мне голову и втащил за собой галактику воспоминаний, в которой все звёзды мнезиса разом вспыхнули, став сверхновыми, и меня шатало от подобных катаклизмов.
Каждую ночь я купался в аромате её тела. Я заплывал далеко за буйки, и отдавался волнам, желая навсегда остаться в бездонности окружающего. Поначалу я даже во сне не расставался с Наташей. Мы были вместе всегда. Мне казалось, что я вижу её глазами, слышу её ушами, чувствую её кожей. Я растворился в ней, как сахар растворяется в горячем молоке, и сам становится горячим, сладким молоком. Впервые я не думал о будущем. До этого, все мои юношеские влюблённости влачили за собой тяжесть грёз о любви до гроба, счастливой семейной жизни, представления свадебного обряда, фантазии о безбедной сытости в окружении семьи. С Наташей, подобные ментальные галлюцинации ко мне не приходили. С Наташей я вообще не фантазировал, с Наташей я был здесь и сейчас. Чувствовал постоянное напряжение и испытывал от этого счастье.
Когда психохимизм любви бурлит в сознании, важно не выпускать огонь наружу, не расплёскивать, бурля, священную магму. Тогда, под воздействием времени произойдёт великая алхимия взрыва, которая вытолкнет нас на новый виток бытия. Я понял всё интуитивно, бессознательно, инстинктом жизни и смерти я открыл для себя формулу любви.
Часто, по выходным, утром, мы лежали в постели. Я просыпался раньше, открывал глаза и любовался её красотой, когда Наташа ещё видела сны. Она спала на животе, сложив ладошки под головой и повернув лицо на бок, глаза под её прикрытыми веками быстро двигались, губы подрагивали в едва заметной улыбке. Казалось, ничто в этом чокнутом мире не может нас разъединить. Я прекрасно понимаю, что у каждого человека, сны, пожалуй, самая личная, глубинная, единовластная составляющая. Рыться в чужих сновидениях, без ведома хозяев, если бы такое было возможно, это крах всей вселенной. Но! Больше всего на свете я хотел бы тогда видеть её сны!! Что за пределами яви в было в её головушке?
Она открывала глаза и продолжала улыбаться.
- Ты снился мне, – пела Наташа. У неё был высокий тонкий голос. Если не прислушиваться, что она говорила, можно было действительно подумать, что она поёт,
- Ты снишься мне каждую ночь, - отвечал, чувствуя приятное покалывание в спине от её слов.
Мы, молча, пили кофе с бутербродами, и всё время смотрели друг другу в глаза. Вместе выходили в шумный, пыльный город, держась за руки, и не было для нас ни шума, ни пыли.
Однажды, повинуясь какому-то порыву, я засучил рукав её белой рубашки. До сих пор не понимаю, почему я это сделал, всё произошло импульсивно, спонтанно. На бледной коже предплечья виднелись несколько белых рубцов.
- Что это? – Я сделал вид, будто не замечал их никогда раньше. До этого момента я всегда избегал этой темы. Не знаю зачем, откладывал разговор на потом.
- Глупость, ответила тогда Наташа.
Мне было больно так, словно я сам порезал только что себе предплечья. Скажи мне, как это случилось.
Теперь я видел, как она напряжена. Как покраснело её лицо. Казалось, она борется сама с собой, заставляя себя рассказать и запрещая себе говорить. Моё сердце колотилось, словно потеряло связь с реальностью, оторвалось от тела и бежало само по себе, все, ускоряясь и ускоряясь. Наташа, смотрела на меня и нервно улыбалась.
- Ты застаёшь меня врасплох. Сейчас я расскажу тебе, а потом буду жалеть.
- О чём? – Пожал я плечами.
Наташа склонила голову набок.
- Ну, как же? Может быть, если бы ты меня спросил тогда, давно, когда я это сделала. – Задумчиво проговорила она. - Тогда мне очень хотелось всё выговорить кому-то. Может быть тогда, я избавилась бы от мерзкого чувства тоски и стыда от своего поступка. А сейчас…
- А что сейчас?
- Проходит время, и постепенно привыкаешь жить в новом качестве. Наверное, "новое качество" – не совсем подходящий термин… Просто, смиряешься с тоской. Она становится, как бы частью тебя, а потом не замечаешь её, как не замечаешь, что ешь правой рукой, читаешь слева направо, не замечаешь, как большинство свершений повседневности. – Она задумалась ненадолго. – А если сталкиваешься, если кто-то или что-то возвращает тебя в прошлое, вдруг становишься беспомощной, растерянной. Попробуй удерживать внимание на своей правой руке, когда ешь, думать только о ней, замечать лишь её, как она подносит ложку или вилку к твоему рту – гарантирую, что такой обед тебе не понравится.
Несмотря на её слова, мне не расхотелось выяснить причину, по которой в области её правого предплечья белели шрамы. Я просто был уверен, что она должна мне всё рассказать. Всё то, что она рассказывала, воспринималось мной не больше чем нелепым оправданием её собственного страха оказаться глупой в моих глазах, оказаться не такой, какой она мне нравилась, какую я любил.
- Хорошо, - сказал я, - сегодня вечером буду только тем и заниматься, что следить за своей правой рукой.
По большому счёту, она могла бы и не отвечать, если действительно не хотела этого, однако, не остановилась, не перевела разговор на другую тему. Значит, ей нужно было выговориться. Возможно, стоит время от времени прослеживать, как правая рука подносит ложку ко рту – иногда это помогает есть аккуратно.
Она забралась с ногами на кровать. Обняла колени. И стала говорить.
Наташа рассказала, что не так уж давно, скажем лет пять назад, она вышла замуж. Конечно, сначала, около полутора лет она жила не расписываясь, так как не достигла совершеннолетия. Однако, за это время уже успев стать матерью. Она родила мальчика, соорудила более– менее уютное гнездо из квартиры мужа - мало ухоженной, пыльной, холостяцкой пещеры с немытыми окнами. С супругом они познакомились при обстоятельствах, которые для другой женщины стали если не концом света, то уж точно не превратились бы в брачные узы.
Наташа воспитывалась в строгости. Будучи единственным ребенком, в семье, она вопреки большинству единственных чад, не была всеобще обожаемой любимицей, принцессой, Нет, она была падчерицей при живой мамаше. Только в сказке Золушки добрые и счастливые, наяву они упрямые и брутальные. Она ещё в школу не пошла, а уже задумалась, почему она вообще живёт на свете, по чьей прихоти видит, слышит, осязает? И если уж, выпало, наказание родится, то почему именно человеком? Лучше быть деревом, думала она, травой, муравьём, или одинокой, всех избегающей змеёй, ползающей на брюхе в поисках лягушек.
Мать её была жесткой, деспотичной стервой. Которая могла тушить окурки на спине дочери, за то, что та смотрела "слишком своенравно". Отец - безвольным, давным-давно улетевшим и не желающим возвращаться человеком. Одним словом – художник. Ежедневно, его творения видело полгорода. Это были киноафиши показываемых местным небольшим кинотеатром лент. Ему, конечно же, хотелось чего-то большего. Дома он почти не ночевал, всё время пропадал в своей мастерской. Творил. Но эти его картины, кроме дочери никто не видел. Не Наташи, другой, от первого брака. Часто, в поисках окрыления, он тянулся за бутылкой. Крылья не вырастали, а алкогольная зависимость, в итоге, стала пожизненной спутницей. Была ещё бабка, мамина мать. Та звала к себе внучку, когда в доме нужно было убраться, постирать, приготовить еды. Часто путала или вовсе забывала внучкино имя, но всегда, после проделанной Наташей работы, давала девочке рубль, а то и три, на мороженное. Наташа брала деньги молча. Дома складывала в коробку из цветных открыток, склеенную, и обшитую по граням синими шерстяными нитками. Деньги откладывала на побег из дома. Рассчитав, сколько она сможет заработать, к тому времени, когда ей исполнится четырнадцать и, без сопровождения взрослых будет разрешено сесть в поезд, девочка каждый вечер ложилась в постель, мечтая о том, как уедет в самостоятельную злую и трудную, но свою собственную жизнь. Она не позволяла себе взять денег из копилки, даже когда во рту было, кисло-кисло от жизни и детская природа просила купить хотя бы молочное мороженное за десять копеек. Влачились годы. Наташа становилась старше. Окончила начальную школу. Получила пионерский галстук. Затем прошёл четвёртый класс, пятый. Училась она отлично, хотела быть лучше всех. Сама хотела. Вопреки матери, порядочной, интеллигентной стервы от которой слышала в свой адрес только одно слово "конченаядура".
Те, кого Наташа с натяжкой называла своими подругами, вряд ли могли понять её терзания и стремления вырваться на свободу, расскажи она им о своих проблемах. Детские любови были ей непонятны. Записки мальчишек, белые танцы на чаепитиях, переживания по поводу выскочивших прыщиков – были не для неё. Конечно, виду она не показывала, стараясь удержаться в стае. Живя, в клетке, она научилась быть хищником. Детским умом она понимала недетские вещи, например, что от неё хотят и как обернуть это в свою пользу. Поц Дейл Карнеги, с его искусством лгать улыбаясь, рядом не валялся с тринадцатилетней девочкой.