Ева решила, что человек чувствует её неловкость и хочет ободрить. Он открыл глаза, улыбался и смотрел на неё, словно впервые увидел.
- Что ты так на меня пялишься, - ещё больше смутилась она.
- Помнишь, я говорил тебе о пустоте? – Спросил человек.
Ева удивилась:
- О какой пустоте?
- Не говорил?.. Хм… Странно, значит не тебе. – Человек рассматривал её фигуру. Красивые бёдра, лоно, высокая грудь. – Можно, я прикоснусь к тебе. – Его глаза были стеклянными.
- С тобой всё хорошо? – тревожно улыбнулась человек-она. – Ты меня пугаешь.
- Не бойся,, - улыбался в ответ человек-он, - просто ты заполнила мою пустоту. Человек подошёл к Еве и прикоснулся к её руке. Погладил бархатную кожу предплечья, на секунду остановился, охватив локоток подушечками пальцев, затем, осторожно провел по плечу. Коснулся шеи, щеки, подошёл ещё ближе и медленно губами коснулся её губ.
- Вкусно, - прошептала она.
- Ты – это я, прошептал он.
МУЖЧИНА и ЖЕНЩИНА лежали рядом под яблоней и тяжело дышали.
- В общем, как-то так! – сказал он.
- Ну, не знаю! - сказала она.
***
Грёбаная объективная реальность вернула воспоминания о событиях прошедшей ночи.
- Ты проснулся? – Спросил щенок из чёрной дыры бессознательного.
Я ничего не ответил. Я услышал шёпот Ленки в другой комнате.
- Тихо, не шуми, - говорила она сыну, - папа сегодня всю ночь не спал.
- А почему он не спал? – Звенел наивный детский голос.
- Работал, - ответил шёпот.
- Всю ночь? – Звенел голос.
- Всю ночь, - отвечал шёпот.
- Неужели и мне так придётся, когда ни будь? - не унимался звенеть сын.
- Когда ни будь, - ответила его мать, - главное, что не сейчас.
- Да, хорошо, - не спорил сын. - Я пойду гулять во двор, - доносилось из другой комнаты.
- Иди, через час придёшь, покажешься.
Что-то неприятно переворачивалось над диафрагмой.
- Стыдно? – спросил щенок.
- Хм, не знаю, - видимо, вслух ответил я.
Наверное, громко ответил, потому что сын услышал, и его семилетние топалки застучали в направлении спальни.
- Эй, шёпот Ленки был похож на гудение ветра, - стой, ты куда?
- Мама, он проснулся. - С этими словами сын ворвался в спальню и бросился мне на шею. – М-м, колючий. - Поцеловав меня в щёку, он потёр губы. - С добрым утром.
- Приветики.
- Ты сегодня всю ночь работал, да?
- Ну, отвечай, отвечай, - упирался в меня изнутри мой щенок.
- А-га.
- Молодец, - похвалил меня Ренатка, - я бы так не смог.
- В смысле, не захотел бы, - улыбнулся я.
Сын нахмурил брови:
- Я так и хотел сказать. – Он тыкал меня пальчиками в грудь. – А в цирк сегодня не пойдём?
Я прищурил правый глаз оттого, что жестокий щенок зубами вгрызался в моё сердце.
- Не-а.
- Ну и ладно, - ответил сын, - потом. Ты ведь устал?
- Есть немного.
Вошла Лена.
- Кто-то, кажется, собирался гулять – Обратилась она к Ренату.
- Чего мне одеть-то? – похлопал он Лену по бедру.
- Я всё положила на кресле.
Мальчишка поскакал на одной ножке в направлении двери.
- Выспался? – Присела на кровать супруга.
Я взял её руку в ладони. Вспомнил, как раньше нежность стучалась в сердце, когда я касался её тела. Сейчас не стучалась. Глядя ей в глаза, я пытался вызвать это чувство вновь. Пытался заполнить пустоту в груди, которая теперь называлась отношением к жене. Сейчас туда, словно в чёрную дыру улетало моё "Я". Но ВСЁ ПРОХОДИТ. Беспощадное время не позволяет застывать ничему.
- Ты куда улетел? – спросила Лена.
- Тут я. Пошли завтракать.
- Пошли.
Лена встала, запахнула халат и молча вышла из комнаты.
- Я ушёл, - зазвенел голос сына, - дверь хлопнула.
Когда я пришёл на кухню, она молча ковыряла яичницу глазунью, размазывая желток по тарелке. Мне совсем не хотелось есть. И, почему-то не хотелось заваривать ей чай, просить, чтобы приготовила его она, мне тоже не хотелось.
- Позавтракал? - Ехидно спрашивал щенок, когда я брился в ванной.
В ответ я лишь водил бритвой по подбородку.
- Вкусно? - Продолжал он издеваться.
- Отвали.
После обеда мы бродили втроём по парку.
- Жара, классно, - разговаривал вслух Ренатка. Он шёл между нами и держал нас за руки. – Пап, а ты любишь лето?
- Ага.
- Мам, а ты? - обратился он к супруге.
- Наверное.
- Что значит "наверное"? Можно любить или не любить, - рассуждал мальчишка.
- Можно, - отвечала мать, - а можно "наверное".
- Не понимаю, - бился над проблемой ребёнок.
Он прав, подумал я… И она права. Он потому что ему семь лет. Она, потому что "наверное" лучше, как никакое другое слово защищает от щенка, грызущего изнутри.
Щенок скулит:
- Ты чувствуешь, как всё дерьмово? Понюхай, понюхай – это твоя жизнь, чувствуешь?
А ты в ответ равнодушно пожимаешь плечами и говоришь:
- "Наверное", - продолжая пребывать там же, где находился. Щенок напуганный таким равнодушием поджимает хвост и лезет в конуру.
И так можно избавиться не только от жары, духоты и лета.
Гуляя втроём, я и Лена общались только с сыном. Друг с другом не разговаривали – не то чтобы не хотели, просто не о чем. Но впечатление складывалось, что радуемся жизни все. Со стороны может показаться – семейная идиллия. Мне казалось – атомная бомба с часовым механизмом детонации. Щёлкнет секундомер, и заряды сольются в критическую массу. БА – БАХ!!! Какой провод перерезать? А может, не резать? Пускай всё к чертям!
***
После тогдашнего разговора с Наташей я стал растерян. Я не понимал, как мне теперь себя вести. Она, Наташа, вызывала теперь во мне вселенскую жалость. Трагедия её жизни, казалась мне столь велика, что я постепенно, незаметно для себя самого, стал относиться к ней словно старший брат или отец. В ответ же, она стала замыкаться, всё больше молчала и чаще проводила время, уединившись с книгой. После проведённой вместе ночи я чувствовал какой-то дискомфорт. А однажды, колом в голове у меня застряла мысль, что я сплю со своим пациентом, хотя пациентов как таковых, на тот момент, у меня не было вовсе. Чувство долга легло между нами в постели. Я ощущал себя её опекуном. В то же время, гадкое ощущение недопустимости, неэтичности сексуальных отношений с опекаемым, раздражали и оставляли неудовлетворённым. Секс стал утомительным и воспринимался, как бремя. Как-то, вдруг остановившись, она спросила:
- Что с тобой, Эдик?
Что я должен был ей ответить? Конечно, соврать про усталость, про головную боль, про напряжённый день. Я же, считая себя знатоком-психоведом, взял и вывалил ей на голову (искренне, как пишут в книжках) все свои переживания по этому поводу.
- Я поняла, - сказала она, выслушав, - думаю, со временем всё пройдёт.
Чёртово "всё пройдёт"!
Куда же оно денется?! Испарится? Улетит? Исчезнет? Можно сжечь листок бумаги и развеять пепел по ветру, можно сравнять с землёй город, но как испепелить, развеять чувства?! Нужно удалить нечто их вызывающее – расстаться с ..(мне не хотелось даже думать об этом), или уничтожить место, где они рождаются –вырвать собственное сердце. Ни так, ни иначе, я поступать не хотел.
- Давай спать, - предложила она.
- Угу.
А что я мог ещё ответить?
Я не спал всю ночь и краем привыкшего к темноте глаза видел, что Наташа тоже не спит. Её дыхание поверхностно, почти неуловимо, а немигающий взгляд устремлён в потолок. На словах с чувствами она расправлялась куда проще. Мне не раз хотелось повернуться к ней, сказать, что всё ранее произнесённое чушь, глупость оторвавшегося от реальности студента первого курса психфака. Но я понимал – можно извиниться за выпаленное в гневе оскорбление. Крикнуть на человека, совсем не имея его в виду, а лишь расплачиваясь за свою собственную обиду. И его – оскорбление, скоро забудут. Но если говоришь о собственных переживаниях, о чувствах собственных, о страхах, порождаемых в тебе кем-то другим, о нетерпимости к нему - другому, о пристыженности перед собой самим, за его присутствие, сколько не бери слова обратно, их никто не отдаст.
Когда рассвет цвета талого серого снега медленно ввалился в комнату сквозь зашторенное окно, она встала, взяла полотенце, и накинув халат, пошла в душ. У меня застучало в висках, и щенок, который в то время ещё боязливо, робко, но всё чаще стал вылезать из конуры души, тихо зарычал:
- А ты не думаешь, что она прихватила с собой твою бритву? Лезвие достать там очень легко.
- Заткнись мерзкая тварь! Я и так чувствую себя прескверно. Какого хрена ты меня накручиваешь?!
В жизни я не раз видел такие маленькие щетинистые моськи. Сильно испугавшись, они ныряют к себе в будку. Из темноты лаза видна только их маленькая, озлобленная, с тонкими, но острыми клыками пасть. Чувствуя себя в безопасности, они начинают тявкать без умолку, разливая по улицам мерзкий животный страх. Мой был из той же породы. Я заткнул уши и зажмурил глаза. Бестолковый! От этого тявканье страха стало ещё громче и мучительнее. Я вскочил, и, надевая на ходу штаны, выбежал в коридор.
Душевая находилась, в общем, на четыре комнаты, холле. Дверь её, естественно была закрыта изнутри на щеколду. Я запаниковал. Хотя, если подумать, кто заходит в душ, не закрывая за собой двери, конечно, если он не проживает один в собственной квартире.
Дверь распахнулась от удара ноги. Звякнула о кафель сорванная щеколда.
Она вздрогнула, замерла широко раскрыв глаза и прикрыв руками грудь. Вода с шумом падала из смесителя. Несколько секунд мы, оцепенев, смотрели друг на друга. Я увидел, что с ней всё в порядке, но от этого (странно) не почувствовал облегчения. Наоборот, что-то похожее на разочарование растеклось по телу. Может быть, на самом деле, Я НЕ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ С НЕЙ БЫЛО ВСЁ В ПОРЯДКЕ?
- Ты с ума сошёл? – Спросила она своим высоким голосом. На этот раз она говорила медленно и тихо, словно напуганный ребёнок.
Мне стало жаль её, себя, всё человечество, за то, что оно не может жить, не причиняя себе боли.
- Переживал за тебя, - не стал лукавить я и придумывать оправдание своему поступку.
Наташа подставила лицо тёплым струям воды и умыла его ладонями.
- А я за тебя. Смотри, - указала она рукой, - ты намочил джинсы. Теперь нужно гладить другие.
- Да, бог с ними.
Я развернулся, вышел и прикрыл за собой дверь, потом понял, что если уйду, почти молча, и совсем просто – то только навсегда. Мог ли я так поступить с ней в то утро? Я вернулся. Она ждала.
***
- Теплеет, смотри, - услышал я, видимо от проходящей мимо, болтающей парочки. Эти слова вытащили меня из путаницы неосознаваемых мыслей, цеплявшихся одна за другую в моей голове. Действительно припекало солнце и грело безветрие. Хотя от земли уже веяло первым осенним холодом. Утро было зябким. Вечно лгущие синоптики обещали отсутствие дождя. Им хотелось верить, но верилось мало. Прищурив глаза, я посмотрел на солнце. Агония лета. В середине июля разве можно было запросто посмотреть на солнце? Едва взглянув на него, почувствуешь резь в глазах, прослезишься. Сегодня оно было тоскливым и нежным. Как провожающая на долгие месяцы разлуки мать.
Мне вдруг захотелось позвонить матери. Она жила в другом городе, далеко, за тысячу километров. Мне до головокружения захотелось услышать её голос, и сказать матери, что люблю её. Конечно же, я не позвонил, решив, что она лишь разволнуется от такого моего поведения, и будет думать, что происходит нечто ужасное. Будет беспокоиться обо мне, проводя бессонные ночи. Наверняка это было бы именно так. Я бы сам встревожился, чьим либо подобным поведением.
Наверное, человеку всегда тревожно, когда он сталкивается с чувствами ближних, даже если это любовь.
Время от времени, не взирая на место моего пребывания, невзирая на меня, левая рука моя, словно мне не принадлежащая, тянулась к нагрудному карману джинсовой рубашки, доставала оттуда записку с телефоном и вертела её у моих глаз. Звонок я откладывал и намеренно не вносил номер в память своего сотового. Пару раз я пытался выбросить записку, но из этого ничего не выходило. Я даже однажды её смял, но рука так и не смогла разжать пальцы, что бы дать возможность шарику скомканной бумаги упасть в мусорную корзину.
Казалось, мне не хотелось встречаться с Женей. Судя по тому, что звонка с её стороны не было – ей тоже. По прошествии нескольких дней после нашей встречи глупый самообман мне становился противнее всё больше. Мне хотелось быть с Наташей, имя женщины с которой я был недавно – Женя. Ев-ге-ни-я, как она сама сказала при нашем знакомстве. Конечно, они похожи, но это лишь внешнее сходство, говорил я себе. На самом деле, та с которой я был – другой человек, с другими мыслями, иной судьбой. Но с тем же запахом, с тем же теплом, исходящим от тела, с тем же цветом волос, с тем же голосом - отвечало что-то в глубине средостения. От таких споров меня и меня, становилось всё тягостней. Я использовал кого-то лишь ради удовлетворения своей собственной потребности любить и быть любимым!
- Ты подыхаешь, когда тебя никто не обожает? - ехидно тявкал щенок.
- Да, да, подыхаю, - молча кивал я ему.
- И чего ты скулишь? - Тявкал он. – Она ведь тоже тебя использует по аналогичной причине. Ведь ты тоже для неё Дима. Дима, а не Эдуард, понимаешь?
- Понятно, конечно, - отвечал я своему зоопарку, - но от этого ещё гаже.
Она позвонила сама через пару недель. На цветном дисплее сотового высветился её номер, сочетание цифр которого существовали в моей голове как неотъемлемая часть головного мозга. Поначалу знакомость цифр вызвала у меня ощущение de ja vju. Я поднёс телефон к уху и вздрогнул голос:
- Здравствуй, Эдик.
- Вот чёрт, я Эдик, - гавкнул я своему щенку.
- Прочему ты молчишь? – донеслось из трубки.
Она спрашивает, почему я молчу! Потому что ждал твоего звонка с нетерпением, потому что не мог тебе позвонить, чувствуя себя виноватым, потому что ты мне снилась каждую, ну или почти каждую ночь, потому что готов лететь к тебе сию минуту. Но…. так я всего лишь подумал. Подумал и не сказал.
- Простите, – Я сделал вид, словно не узнаю.
- Эдик, это Женя, Наташа в смысле.
Ужасно, она готова называться чужим именем! Что это, игра или?..
- Женя, прости, не узнал тебя, как твои дела?
- Нормально. Соскучилась.
УУ-УУ-УХ – эхом отозвался в сосуды мозга очередной удар сердца.
- Отлично, я тоже.
- Что значит "отлично", твою мать! – Затявкал щенок. – Ты что, не можешь вести себя по-человечески? Не будь мудаком, она позвонила не для того, что бы ты строил из себя папу римского. Она позвонила, потому что соскучилась.
Я был согласен со своим щенком, но с собой поделать ничего не мог.
- Увидимся?
- Конечно. Завтра. Сегодня у меня дела.
- Трус! Какие дела!? –надрывался в лае щенок.
- Да и у меня тоже, - помолчав, ответила Женя. – Завтра в девять у метро.
- У метро? – смутился я. – Может, я приду прямо к тебе домой?
- У метро романтичнее.
Бред какой-то, думалось мне. Кто мы?! Мы же просто любовники. Потрахались и разошлись. Какая ещё романтика?!
- Это же ты свистел мне вчера, что помимо секса тебе нужна ещё и любовь?! – рявкнул щенок.
- Не помню, - я мысленно пнул животное в направлении конуры.
Щенок, грустно махнув хвостом, исчез в темноте бессознательного.
- Хорошо, - ответил я в телефон, с сожалением думая, что до завтра не доживу.
Ночь я не спал. Бессонница, словно нелюбимая женщина в постели – противно, а никуда не денешься. Ленка за полмесяца привыкла к моим бдениям и реагировала на них спокойнее: тихо спала на краешке кровати. Под утро, когда я провалился в дрёму, мне приснился сон, словно на земле прекратились дожди, не стало морей и океанов, а оставшиеся в живых люди научились жрать песок вместо Н2О. Среди них был и я. Каждый раз, утоляя жажду, давясь оксидом кремния и мечтая о воде, я проклинал судьбу за то, что та не послала мне смерть.
По щелчку будильника я вскочил, тут же вышел на кухню и припал губами к обжигающей холодом струе воды из-под крана. Странно. Я ловил себя на мысли о том, что не испытывал жажды. Это было нечто напоминающее такую потребность, но дело было отнюдь не в воде, нечто другое томило где-то в глубине глотки. Я оставил Ленке записку, что домой не приеду, и ночевать буду на работе. Как она отреагирует – не задумывался.
Весь день я смотрел на часы, мысленно передвигая стрелки. Тренинг с персоналом закончил раньше на час. Пока все расходились с удивлённым видом и неудовлетворением, я быстро собрал портфель и вышел на улицу. Стрелки показывали пять, нужно было убить ещё четыре часа. Время не любит, когда его убивают и, огрызнувшись, может так нахлобучить, что мало не покажется. Но сейчас мне не было дела до мести со стороны четвёртого измерения.
В книжной лавке я купил томик Маларме. Сел за столик в кафе, заказал кофе и стал ждать. Стихи не воспринимались, я машинально пробегал глазами строфы, не понимая содержания и дымя сигареты одну за другой. Через час, передо мной стояло пять пустых чашек и полная пепельница окурков. Официантка, обслуживавшая меня, оказалась интеллектуалкой.
- Нравится? – Указала она глазами на книгу, уже лежавшую на столе в закрытом виде.
Я подумал, что, заведя с ней болтовню, смогу расстрелять ещё минут пятнадцать времени.
- М-м, в общем, не коленопреклонённый почитатель, но… - многозначительно пожал я плечами.
Девушка была симпатичной особой. Одетая в короткое платье и белый передник, она размеренно, плавными движениями убирала со стола чашки.
- Я, наверное, тоже, - проговорила она.
- Отлично, у нас много общего.
Девушка улыбнулась.
- Я закончила. Пришла моя напарница. У меня встреча через два часа, их нужно как-то убить. А шляться по городу не хочется. Я посижу здесь, с вами. Думаю, вы непротив.
- У нас больше общего, чем я думал две секунды назад. Мы будем отличной расстрельной командой.
- Какой командой? – переспросила девушка.
- Ай, не обращайте внимания, - махнул я рукой, - конечно, приходите, я буду ждать. Кофе закажем вашей сменщице.
Минут через пять, она подошла к столику. Её волосы были распущены. Платье, бронзового цвета, ничуть не длиннее чем рабочая одежда. Она едва улыбнулась. Я указал ей на стул.
- Почему Маларме? – спросила девушка, закурив.
- Да выпендривается он просто, - тявкнул щенок из конуры средостения. Я не думал ему противоречить.
- Да, выпендриваюсь просто, – ответил я, - сижу, делаю вид, будто читаю, а сам жду, когда подойдёт красивая девушка и спросит: "Вы любите поэзию?".
Она засмеялась.
- Откровение на откровение, вы мне сразу понравились.
- Чем же?
- Точнее, вы сразу привлекли моё внимание.
- Красив, как бог? – улыбнулся я.
- Есть, конечно, - девушка хитро прищурила глаза, - но, в основном, по другой причине.
- Неужели? – изобразил я удивление на лице.