- Человек, который пытается заставить себя читать подобные вещи в кафе, на глазах у многих, явно не заинтересован в чтении.
- В чём же тогда заинтересован этот человек? – я чувствовал лёгкое смущение.
- Я думаю это крик о помощи, типа "ОБРАТИТЕНАМЕНЯВНИМАНИЕПОЖАЛУЙ-СТА".
Я поставил локоть на стол и опёрся на собственную ладонь.
- Добрых три четверти человечества понятия не имеют о том, кто такой Маларме, а вы говорите, что таким способом я привлекаю внимание окружающих. Нельзя ли избрать для подобного способ попроще?
- В том то и дело, - упиралась девушка, я же не сказала, будто вы хотите привлечь внимание всех. Все вам не нужны. Вам нужны люди из той оставшейся одной четверти. Так ведь?
- Чёрт, да вы психолог, - хлопнул я в ладони, думая, что без неё всё это знал.
- В каком-то роде, - улыбнулась девушка, – я писательница.
- Писательница? – Удивился я. – А давно вы пишите, - на вид ей было лет восемнадцать.
Она улыбнулась
- Я хорошо сохранилась, если вас смущают мои внешние данные. Печатаюсь я уже восемь лет. А пишу, - она замолчала на секунду, - пишу, сколько себя помню. Но, давай поговорим о тебе, если хочешь, конечно.
Про себя я отметил её переход на "ты". Девушка нравилась мне всё больше. Я молча смотрел на неё и курил. Она тоже смотрела мне в глаза. Смотрела спокойно и дружелюбно.
- Как тебя зовут?
- Лиза. Елизавета, но лучше Лиза. А тебя?
- Меня Эдуард. Лучше Эдик, - улыбнулся я, - тебе какой кофе?
- Обычный и без сахара.
- Я тоже пью без сахара.
Мы расстались в восемь вечера. Я подарил ей книжку. Она оставила свой номер телефона. Когда девушка уходила, я подумал, точнее не успел подумать, мысль ещё не оформилась, а лишь некая идиома пронеслась по позвоночнику и мягко защекотала ниже живота, как вдруг затявкал щенок:
- Кобель!
Теперь я смотрел девушке вслед и ничего не думал – бывает и такое. У меня оставался час. До встречи с Женей я хотел купить три большие белые хризантемы.
На улице, как раз, была пора хризантем - багрово-желтые деревья, тяжёлое серое небо и не прекращаемый листопад.
- Я люблю хризантемы, - сказала она.
- Я тоже.
Она постриглась и стала выглядеть намного моложе.
- Ты грустишь? – спросила Женя.
- Зачем ты так, я рад, что мы наконец-то встретились.
- Я тоже рада, - она рассматривала цветы, пальцем водя по бутонам, - очень, очень рада.
Сейчас Евгения совсем не походила на ту прежнюю, казалось, ожидавшую быстрого скользкого секса, эмансипированную особу. Нет. Одинокая женщина под дождём. В уголках глаз которой собралась лёгкая, беспричинная грусть.
- Знаешь, - заговорил я, - это не я грущу, это ты грустишь, оттого видишь весь мир тоскливым, - я приобнял её за плечи.
- Может быть, - пожала она плечами. – ты поможешь мне развеселиться?
- Отчего бы нет? Хочешь в ресторан?
- Нет, в ресторан нет.
- В кино?
- В кино? Как в восемнадцать лет, - задумчиво произнесла она.
- Ну да, как в шестнадцать.
- Ты до скольких сегодня свободен? – спросила она, не двигаясь с места.
- До утра.
- Замечательно, -очвень серьёзно сказала она, нахмурив брови, - тогда пойдём ко мне, купим креветок, пива и будем пялиться в мой домашний кинотеатр.
Я облегчённо вздохнул. Мне самому не хотелось повторять то, что было в шестнадцать и восемнадцать.
Женя что-то говорила мне, пока мы неспеша шли к её дому. Я вспомнил, как мы ходили в кинотеатр с Наташей. Мы гуляли по городу, вокруг нас медленно танцевали хлопья первого снега. Остановившись возле афиши, мы решили провести остатки вечера в кинозале. В те годы никто понятия не имел, что такое долби-стерео и прочие прибамбасы. Однако, кинотеатр был не из плохих. Картина была про то, как то ли пожарный, то ли полицейский, вступил после своей смерти в радиосвязь с сыном и предостерёг того и его семью от гибели.
Сценарий, конечно, предсказуемый, актёры не первой десятки. Но, тем не менее, играли хорошо, естественно. Я думал о своём отце. О том, что он, к счастью, здоров и невредим. О том, что в жизни бывает зло, но, слава богу, бывает ещё и теплота человеческих отношений, уважение и принятие.
- Как тебе фильм? – спросил я Наташу, когда мы вышли из кинотеатра. Та шла и щебетала что-то своё совсем далёкое от просмотренной картины.
- Ай, не понравился, - махнула рукой девушка.
Я удивился.
- Конечно, это не блокбастер, но почему нет?
- Это фильм для слезливых домохозяек, - резко ответила она.
- Вот как? – Я почувствовал себя слезливой домохозяйкой.
- А тебе понравился? – Спросила Наташа.
- Да нет, ерунда, - соврал я, - зря потратили деньги.
В такие минуты я видел, что люди бывают разные. Точнее, взгляды их необязательно соответствуют друг другу. Одиночество, холодным прибоем вгрызалось в меня. И что позволило почувствовать его? – всего лишь беседа с любимым человеком о фильме. Как мало нужно для большого столкновения с реальностью. (А может, это просто моя голова находится на столь слабой шее, что постоянно тыкается носом в далеко не приятные вещи.)
- Эй, что молчишь? Мы дома, - услышал я голос Жени.
- Вижу, - улыбнулся я, будто не был погружён в мутное болото воспоминаний. Сам же подумал, что дома – она, я - в гостях.
- Рада, что ты уже здесь.
- А разве я куда-то уходил?
- О чём я говорила, помнишь? – повернулась ко мне спиной девушка, отдавая плащ.
- О жизни.
- Отличное резюме.
Квартира была уютной. В своё первое пребывание здесь я этого не заметил. Она не была похожа на убежище одинокой женщины. А может быть, наоборот, только такая квартира может быть настоящим убежищем, местом, где за стеной уюта можно скрыться от одиночества. Чисто, прибрано, мебель и шторы цвета кофе с молоком, пастельность стен укутывали со всех сторон теплотой.
- Что будем смотреть? - спросила она, доставая стаканы.
- Что угодно. На твой вкус.
- Вот отличный фильм, - девушка показала коробку с видеодиском.
Я не увидел названия.
- Ну и хорошо.
Пиво было хорошим – не горьким, но и без противной, присутствующей в некоторых светлых сортах, сластинки.
- Женя, я ведь тебя совсем не знаю, - обратился я к девушке, сделав глоток из стакана. В это время начинался фильм, титры появлялись под жёсткую, готическую музыку, резонирующую в желудке.
- Что тебе мешает, - она не смотрела в телевизор, но и на меня тоже не смотрела.
- Ничего, этим я сейчас и занимаюсь, - оглядывал я в очередной раз комнату.
- И что же ты узнал? – спросила девушка.
- Я узнал, что мне нравится цвет кофе с молоком, я узнал, что твоё стремление к уюту мне не чуждо, я вижу, что ты не против пропустить бутылочку, другую пива, хорошего пива, мы с тобой этим похожи, - отвечал я.
- Ещё.
- Ещё, - я замолчал, подбирая слова, - ещё ты пытаешься укрываться от одиночества, но у тебя это не совсем хорошо получается. Ты пытаешься окружить себя теплом, а оно не греет, потому что искусственно, нечеловечно. Это словно заменять солнце лампой дневного света. – Я повышал голос и приходил в состояние странного возбуждения. На её лице возникло напряжённое выражение. Глаза неуловимо изменились. Словно зрачки её стали чернее. Словно открылся шлюз в черную бездонную немоту. Может быть, риск суицида у офтальмологов высок именно потому, что чаще других им приходится иметь дело с подобными глазами. - Ещё, - продолжал я, -ты понимаешь, что от своего одиночества не спрятаться, как бы не ухищрялась, от того злишься на себя. Злость твоя огромна и разрушительна, но ты её не выпускаешь. Боишься, что она раздавит и тебя и всех тех, кто, возможно, окажется в твоём окружении, поэтому ты смотришь такие фильмы, - я указал на экран, где в это время крупным планом показывали полное ужаса лицо какой-то восточной девушки, она кричала, и казалось, на мгновение этот крик заполнил всю вселенную. Вселенную каждого из нас. – А ещё, - эта мысль вдруг появилась и не выходила из головы, - ты постриглась для того, чтобы я не называл тебя Наташей.
Женя давно отставила пиво. Сидя в кресле напротив, молча смотрела сквозь меня. По её щекам медленно скатывались слёзы. Они словно рождались из ниоткуда, в бесконечной черноте её зрачков. Я остановился, то ли из-за того, что испугался, то ли потому что нечего было больше говорить.
Тишина между нами заглушила звуки телевизора. Чувство вины, вытеснило во мне всё остальное. Зачем я это сделал? Что заставляет меня говорить людям подобные вещи? Может это месть за собственное тыканье носом в дурной запах жизни? Но причём здесь окружение?
- Обними меня, пожалуйста, - тихо попросила она, медленно встала из кресла и подошла ко мне. Я тоже встал. Обнял её нежно и трепетно. Обнял всей своей вселенной её вселенную. Казалось, две бесконечности слились и… Из ничего - ничего.
- А теперь иди, - сказала она, отстраняясь, - увидимся, как-нибудь.
Я понял, что лучше всего сделать так, как говорит Женя.
Ночь ударила мне в лицо холодной моросью. Звёзд не было видно. Только искусственность фонарей пыталась отвоевать место у темноты. Я взял такси и поехал домой.
***
- Зачем ты придумал для них эту жуть? – спрашивал Змей, наблюдая из-за кустов волчьих ягод, как, крича от боли, рожала Ева.
- Если бы я их не остановил, они бы оба свихнулись, и закончилось бы всё полным отстоем, причём не только для них одних. Ты, конечно, понимаешь, о чём я? - прошептало Змею Что-то. – Но, хочу тебя утешить, я сам дрожу от страха, когда наблюдаю за такой картиной, слезами обливаюсь, глядя на такие вещи.
- Что-то незаметно, - прошипел Змей.
- Посмотрите-ка на него, ему не заметно! - возмутилось Что-то. – Если это будет заметно, люди всё поймут, и мало толку будет от предпринимаемых стараний. Они поймут, что их никто не наказывал, разоблачат меня, понимаешь, голова на палке.
- Не понял, - удивился Змей, почесав кончиком хвоста плоскую голову, - а разве весь сыр-бор не из-за яблок?
- Да нет, конечно, эх ты, голова на палке, - Что-то хихикнуло.
Змей сглотнул в недоумении, высунув раздвоенный язык.
- А, как же?..
- Это от ума, - прошептало Что-то.
- Значит я идиот.
Что-то вздохнуло:
- Да, нет, друг мой, ты просто не человек, понимаешь?
- И что же?
- Объясняю, - Что-то заговорило назидательным тоном, - человек нужен душе, как питательная среда, и когда она разрастается в нём, то просто разрывает его в клочья.
- Как это?
- Как это, как это? – передразнило Что-то, - вот с таким вот звуком.
По чистому, прозрачному, голубому небу с треском разорвался раскат грома.
- Тебе кто ни будь, говорил, что объяснять ты не умеешь? – прошипел Змей, вжавшись от неожиданного грохота в землю.
Происшествие напугало Еву. Закричал третий человек на Земле. Мужчина, которого женщина звала Адамом, трепетно завернул чадо в шкуру животного. Змей и Что-то прервали на время беседу, вновь сосредоточившись на наблюдении за происходящим.
- Смотри, какой он счастливый, - прошипел Змей, глядя на мужчину, раньше надо было громыхнуть.
- Ай, молодцы, - согласилось Что-то. – Ну, так вот, уважаемый, продолжило оно прерванный разговор. – Душа, она разрастается пустотой. И взрыв, который следует, когда человеческое "Я" не выдерживает душевного давления – тоже взрыв пустоты. Что бы не произошло такой катастрофы, нужно постоянно заполнять образующийся вакуум, он сам же такового и требует. А заполнить его можно, лишь творя, понимаешь?
- Причём тут ум? – вращал глазами Змей.
- Твой вопрос справедлив, друг мой. У человека ум и душа разделены. Уж не знаю, почему так получилось. Мы как-то с Адамом болтали, он спрашивал о продуманности и совершенстве, считая, что я сотворил совершенную модель мира. Но он ошибался, как раз несовершенство мира и состоит в том, что душа человеческая и его разум раздельны, и словно сами по себе живут. Не смог я у человека достичь гармонии в построении. Наверно, потому что по своему образу и подобию лепил.
Змей, словно загипнотизированный, смотрел куда-то сквозь пространство.
- Непонятно, чего же ты в человеке такого наделал, что мешает его правильному построению? Что разделяет его душевную часть и часть ментальную? Ты ведь, если я понимаю правильно, только с человеком натворил подобное, только в нём видишь угрозу настоящему миру?
- Н-да, именно в человеке. Есть у меня одна мысль по этому поводу, не знаю, насколько верна она, – задумчиво произнесло Что-то.
Порыв ветра сбил с деревьев сада несколько яблок, те с глухим стуком попадали на землю в ожидании Ньютона.
- Всё, что в настоящее время находится на Земле, может вмещать душу, но человек, как я уже говорил, не просто её содержит, а, как бы, взращивает её, он словно почва питающая. Дальше непонятнее, - Что-то подбирал слова, - я создал всё из ЧЕГО-ТО, угу? – Ждал Что-то подтверждение понимания его слов Змеем.
Тот молчал.
- Единственного себе подобного сделал человека. Но! Я не учёл, что сам-то появился из НИЧЕГО. Теперь же НИЧЕГО исчезло, оно существовать не может. Человека я делал из ЧЕГО-ТО. Понимаешь? Материальчик не тот, - пояснил Что-то.
- Понимаю. Отчего же. – Ворчал Змей. – Вначале делаем, потом думаем. А ещё говоришь: "Вначале было слово…". И какие теперь последствия, уважаемый?
- Хм, последствия? - переспросил Что-то. – Ты видел, во что он заворачивал ребёнка?
Змей оторвал плоскую голову от земли и посмотрел на людей.
- Заметил, - сказал он, - меня это тоже смутило.
- То-то и оно.
- Что ты собираешься делать?
- Ну, для начала, организую обряд жертвоприношения. Пусть некоторых животных убивают как бы законно и…
- Хорошо, хорошо, с этим понятно, - перебил Змей, - но всё-таки, что же происходит?
Что-то мрачнело тучей в небе, возникшей, словно, ниоткуда.
- Творение – я думаю, - говорило оно медленно и тихо, - это движение от исходного в бесконечность. Если исходное НИЧТО, то творение состоит в порождении ЧЕГО-ТО.
- Ты хочешь сказать, - перебил Змей, - то, что если в начале было ЧТО-ТО, дальнейший творческий процесс будет означать движение к НИЧТО?!
- Точно, дорогой мой друг. Всё, к чему теперь будет стремиться человек, заполняя свою пустоту – это порождение разрушения и смерти. Как бы ни казалось ему, что он созидает.
Змей вздохнул. Посмотрел на солнце, приподняв голову. Окинул взглядом небо, вновь ставшее чистым и прозрачным.
- Знаешь, о чём я думаю? – спросил он.
Ответа не последовало. ЧТО-ТО тоже задумалось. В те времена думанье было самым модным явлением.
- Я думаю, - продолжал Змей, - тут не всё так просто. Если ты стремишься лишь к созиданию, или, точнее, движешься в своих поисках только в направлении жизни, то как тогда объяснить создание тобой человека? Не ровен час, он и тебя превратит в несуществующее. Через человека ты сам себя превращаешь в НИЧТО? Значит, ты тоже не только созидаешь.
Что-то молчал.
- Ну, и что мы молчим? – Змею нравилось задавать тупиковые вопросы.
- Не знаю, что тебе ответить. Чего-то я не учёл.
- Посмотрите-ка, он не учёл! Им же наговорил кучу гадостей, напугал, как мог. Теперь, поди, будут думать, что только они в муках и рожают и страдают больше всех. Делаешь из них идиотов. И всё из-за своей дурацкой депрессии. Гоняешь всякую дурь, ведёшь себя как параноик. Если ты их создал по своему образу и подобию, то они глубоко несчастны, я так думаю. – Змей замолчал ненадолго, а затем переключился на другую тему. - Вот ты ни разу не поинтересовался, откуда я такой взялся. А ведь ты меня знаешь, сколько существуешь, не так ли?
- Я не задаю тебе этот вопрос, потому, что знаю на него ответ, - раздражалось ЧТО-ТО.
- Вы подумайте, он знает ответ?! – возмущался Змей, - Я его не знаю, а он знает!
В это время Адам качал на руках кричащего младенца, и слёзы умиления капали из глаз его на маленькое лицо сына. Жизнь, облокотившись о камень, уставшая, наблюдала за происходящим. Её губы, время от времени подрагивали в едва заметной улыбке
- Ладно, оставим их, - прервал спор Змей, он отвернулся и стал уползать на запад за солнцем. Он полз и разговаривал, казалось, сам с собой. На самом деле, с ЧЕМ-ТО