***
Я вернулся домой поздно ночью, или точнее рано утром. Дверь открывал, стараясь не шуметь. Точнее, не то чтобы старался, а рефлекторно вёл себя как можно тише. Но, это я, двери же были абсолютно безразличны к моим привычкам. Открывались они всегда с грохотом, будто в преисподнюю. Хотя у кого-то, может быть такой шум ассоциировался бы с приятным поскрипыванием отворяемых Св. Петром ворот в Царство небесное, есть же люди для которых родная семья – рай на Земле
Я не торопясь, разделся, потом, выпил чаю на кухне и совершил омовение под душем.
Когда я вошёл в спальню, Ленка лежала с открытыми глазами, белки которых блестели в темноте, отражая единичные фотоны света, заблудившиеся в тёмной спальне.
- Эй, ты почему не спишь? – спросил я, укладываясь рядом.
- Ты же собирался провести на работе всю ночь, - то ли спросила, то ли просто огрызнулась она.
Уже лёжа в постели, я пожал плечами:
- Хотел, да передумал. Решил остаток ночи провести в тепле и уюте, тем более, завтра суббота "ба шаббат, ба мэнухэ", - я ловил себя на мысли, что с возрастом мне всё труднее и труднее врать, а может, так врать, ещё не приходилось. – И всё-таки, почему ты не спишь? – настаивал я.
- Я спала.
- Разбудил, что ли? – прикоснулся я к её ладоням, скрещенным на груди.
Она вздрогнула, словно желая избавиться от непрошенного проявления участия.
- Нет, я проснулась раньше твоего ухода. Мне приснился кошмар. Было страшно.
Я почувствовал, как мой щенок, которого я убаюкивал изо всех сил, всё-таки приоткрыл глаз.
- Мне жаль, что меня не было рядом.
Она вздохнула:
- Всё ты врёшь. –грустно, без злобы произнесла Ленка. Будто глядя из окна на унылый моросящий дождь, человек тоскливо, тихо так говорит: "Вот и осень пришла", кривит лицо и шевелит пальцами босых ног обутых в тёплые тапки.
- Расскажешь про сон?
- Зачем? – всё так же отстранённо спросила она. - Явь кошмарную пережить можно, а сон тем более.
Да что же она несёт?! О какой кошмарной яви говорит?! Что имеет в виду?! Меня… Меня… Не хочу быть виноватым! Если она о семье, то мы оба её создаём. Разве нет?! Я ли один виновник?! Чем она недовольна?! И что, в конце концов, изменилось?! Выплеснуть бы в лицо ей все слова. Но, нет, терплю, ничего из вышесказанного, вслух. Не хочу слёз и обвинений. Ненавижу слёзы.
Лена молчала, повернувшись ко мне спиной.
Я был разбит и никчёмен. Щенок надрывно выл, задрав голову к лунному небу. И прекратить этот собачий вопль желания совсем не возникало. Хотелось извыться до смерти.
Лена вошла в мою жизнь незаметно, само собой. Поначалу, после университета, я решил попробовать себя в другой, совсем не связанной с психологией, сфере деятельности. Устроился в страховую компанию. Там и познакомился с будущей женой. Решил, что не случайно всё сложилось. Мы работали в одном офисе, наши столы стояли рядом, и, казалось, мы сидели за одним столом. Уходили в одно и тоже время, задерживались одними и теми же вечерами. Уезжая, садились в один и тот же автобус. И однажды утром, застав друг друга в одной постели, после вечеринки, проведённой в одной компании – особо не удивились. Однако и восторга особого не испытали. Всё происходило спокойно, без ныряний в любовные пучины и без жадного заглатывания воздуха совместного сопребывания. Я спокойно познакомился с её родителями, которые при встрече словно не заметили меня вовсе. Больше я их не видел и помнил об их существовании лишь из скудных рассказов Лены, когда она изредка созванивалась со своими отцом и матерью.
Они не интересовали меня, так же как и я их. Наверное, как не интересовала их и собственная дочь. Иначе, разве было бы им всё равно, с кем та живет уже много лет? Разве не хотелось бы им обнять хотя бы раз собственного внука? Я не интересовался её прошлым, она не интересовалась моим. Мы жили вместе без всплесков. Я считал, что понимаю её настоящее, и был уверен, что так же думает обо мне она. Мне представлялось, что ко времени нашего объединения в семью, мы оба устали от любовных потерь и приобретений. Поэтому остановились друг на друге – ради спокойствия, спокойствия души, и возможности созерцания окружающей жизни. Каждый своей. Когда же Лена сказала, что ждёт ребёнка, эта радость и ожидание нас объединили. А потом всё завертелось, закружилось около объединяющей нас страсти. Страсти к нашему наследному прЫнцу. Все наши действия стали выстраиваться вокруг него и для него.
Мы обрастали желаниями, чаяньями и бытовыми проблемами, которые, надо заметить, решались с завидным упорством, а силы, вкладываемые в них, приносили свои плоды. Сын любил нас, мы любили его, и, кажется, любили друг друга. Но первые памперсы, первые шаги, первые слова, первый класс – миновали. Миновали и наши с Ленкой совместные заботы в отношении чада. Нет, безусловно, забота осталась, но теперь она стала заботой каждого из нас отдельно. Каждый занял свою нишу в жизни Ренатки. Нишу отца и нишу матери. Забота перестала быть родительской, она стала отцовской и материнской. С Ленкой мы вновь стали отдаляться. Вновь жизнь стала размеренной и спокойной. Каждый варился в своём котле, что-то отдавая сыну. Он получал общее. У нас с женой общего не стало. Может, от этого становилось тоскливо?
Мне захотелось выпить. Сопливые мысли растворяли мой мозг. Лена уже спала, или правдоподобно делала вид, что спала. Я встал и вновь прошёл на кухню. Нужно было трахнуть себя по голове, чем-нибудь тяжёлым, сорокаградусным. Утро, заглянув в кухонное окно, вновь застало мою бессонницу. Я открыл холодильник и достал, начатую месяца два назад и тоже без повода, бутылку водки. Раствор этанола приятно насиловал пустой желудок. Я сидел за столом, держа в руках, пустую рюмку и пялился в осенний рассвет. Никогда не любил унылость осени. А утверждение кого-либо, считающего подобное "очарованием очей" – считаю лукавством или кокетством, что в принципе одно и то же. Да простят мне моё мнение многие. Я не в адрес поэта, я в яблочко того самого лукавства.
Неожиданно вдоль спины закололо, словно тысячи мерзких рыжих муравьёв вгрызлись в мой позвоночный столб. Я повернул голову и увидел сына. Он совсем не производил впечатления только что проснувшегося ребенка. Дикое, безумное лицо, блестящие глаза, сверлившие меня исподлобья.
- Эй, ты чего? – протянул я к нему руку.
Его лицо исказилось пугающей гримасой, рот открылся, словно в немом крике, оголились маленькие острые зубы. Ренат, мой сын, сверкнув огромными синими глазищами, выгнувшись, как кошка, прыгнул в мою сторону, вытянув вперёд руки, пытаясь впиться маленькими тоненькими пальчиками мне в лицо. Я с криком отшатнулся. Ренат исчез, рассыпавшись в воздухе на миллионы молекул кислорода. Моё сердце колотилось, во рту пересохло, а дыхание было тяжёлым и шумным. Что за блядская чертовщина?! Я схожу с ума? Липкий страх сковывал движения. Я вскочил со стула и, насколько мог быстро, стараясь не шуметь, направился обратно в спальню.
Ленка лежала, укрывшись с головой. Я хотел разбудить ее, протянул к ней руку, но остановился в последний момент. Зачем? Что я ей скажу? Что у меня галлюцинации?! Что мой мозг расплющило и я превратился в шизофреника?! Да нет, нет, успокаивал я себя, просто накопилась усталость, моя голова за последнее время забыла, что такое отдых. Нет, пусть она спит. И я сейчас обойду кровать, лягу рядом, укутаюсь в одеяло и усну. А пока я стоял, наклонившись над кроватью, и держал руку занесённой, не зная, что предпринять. Уже выпрямляя спину, я заметил какой-то тёмный предмет рядом с супругой. Нечто, напоминало контурами бабочку. Пока я рассматривал непонятный предмет, он постепенно вырос и из размера пятирублёвой монеты вымахал до спичечного коробка. Я наклонился чуть ниже, что бы разглядеть. Едва уловимый, напоминающий металлический, запах коснулся носа. Я с ужасом сорвал с Ленки одеяло. Она лежала, положив сложенные ладошки под щёку. Запястья были взрезаны, и истекали кровью. В предрассветных сумерках увеличивающееся пятно было большим, бесформенным и чёрным. Запах крови разрывал ноздри. Хотелось блевать. Не от крови, нет. От страха, от паники. Дробило мозг. Дряблое сердце не справлялось с перекачиванием пяти литров холодной от ужаса крови. Я стал тормошить Ленку, хлопать её по щекам. Сознание к ней не возвращалось.
- Только бы сын не проснулся, - судорожно думал я.
Я конченый человек! Мой злой рок – взрезанные руки любимых женщин. Моя жизнь – страх. Страх до блевоты. Разорвав наволочку на подушке, я сунул последнюю под ноги Ленке, а лоскутами материи перевязал предплечья. Тело её было безжизненно тяжёлым. Не вытерев кровь, я дотянулся до телефонного аппарата и набрал "03". Краем сознания я почувствовал движение в комнате. Что это?! Словно выпрыгнув откуда-то сверху из пустоты нереальности, с разъярённым лицом, красными зрачками, собравшими злобу всего мира и направившими её на меня, нечто ужасное стояло напротив. Мерзкий монстр, испускающая слюни тварь, совсем не похожая на… сына! Но, я чувствовал – это был Ренат. Чудовище наотмашь ударило меня по лицу. Дикая боль. Новый удар.
Господи, если ты есть, чтоб ты сдох!
Вопль:
- Очнись! Очнись! – кричала супруга. – Что с тобой?! Эдик!
- Что! – вскрикнул я, то ли от растерянности, то ли от ужаса
Её рука, вновь занёсшаяся, замерла в воздухе.
- Ты жив!?
- Жив! – прокричал я, закрываясь, от всё ещё занесённой руки.
Она притихла, долго смотрела мне в глаза, потом расплакалась и упала на грудь.
- Я так испугалась, - говорила она сквозь слёзы. Я чувствовал, как те, падая из её глаз, ползут тонкими теплыми струйками по моему телу. - Понимаешь, - объясняла она, - я проснулась от твоего крика, смотрю на тебя, а ты не дышишь. Боже, как я испугалась! Ты не дышал. Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. – Скажи, что с тобой? Может, ты принимаешь наркотики… или ещё что-нибудь? Я вижу, что с тобой что-то не так. Что-то не то происходит.
Ненавижу мольбу и вопросы в чужих глазах! Тем не менее, это лучше чем кошмары. Наверное, впервые в жизни, проснувшись, я не хотел спать.
- Да, ничего, - гладил я по волосам женщину, мать моего сына, - кошмар приснился. Просто устаю очень в последнее время.
В это утро, Ленка была нарочито внимательна, не отходила от меня ни на шаг, беспрестанно интересуясь моим самочувствием. Такое её поведение меня раздражало. Что с ней случилось? Мне не верилось, что она переживает обо мне. Она испугалась, что я умру? Интересно, её беспокоила последующая необходимость заниматься похоронами? Ей было бы, конечно, приятнее, чтобы я пропал без вести и если буду найден через пяток лет в виде кучи мусора, то похоронен за счёт государства.
Сразу после обеда я взял с собой Ренатку, сел с ним в автомобиль и отправился за покупками в супермаркет. У сына интересный возраст. Постоянные вопросы "почему" уже исчезли, или, скажем, утратили постоянство. Появились свои нестандартные, не порабощённые логикой, рассуждения.
- Знаешь, почему люди могут говорить, а птички нет? – спросил он меня, когда мы выехали на шоссе. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Развалившись на заднем сидении, сын смотрел вверх в боковое окно. Он нахмурил брови и закусил нижнюю губу.
- Хм, - мне были интересны его выводы, - почему же?
- Потому что им, птичкам, никогда не бывает грустно, - ответил сын.
- Ой, ой! – Я чуть было не проехал на красный свет, - что значит "не бывает грустно?"
- Ну, - продолжал ребёнок, - просто они летают, радуются жизни, поют об этом. – он вздохнул. – радоваться в одиночку можно, это легко. Грустить в одиночку очень трудно, хочется, с кем-нибудь говорить об этом. - Сын замолчал, а я слушал его, и сердце громче стучало в висках. – А, людям, - продолжал Ренат, - часто бывает очень грустно.
- Ты пугаешь меня, сын, - я понимал, что он говорит о себе, может быть, даже не осознавая этого. – Тебе часто бывает грустно? – маленьким пальчиком он водил по стеклу, - Чего молчишь?
- Бывает, - произнёс он тихо.
- А сейчас тоже грустно?
- Наверное, - говорил всё так же тихо Ренат.
- От чего же? Что-то случилось в школе? – я спрашивал, а сам вспоминал своё детство. Оно мне казалось безоблачным и далеко не грустным. Случались, конечно, неприятности, но были они мимолётны, и сказать, что я был часто чем-то опечален в детстве – значит солгать.
- Да нет, - отвечал мальчишка задумчиво, - я сам не знаю почему. Просто грустно и всё.
- Тебя обидел кто? – не удовлетворялся я его ответом. Я видел в зеркало, как Ренат пожал плечами. – Родной, давай поговорим о твоей грусти.
- Не хочу! – резко ответил мальчишка.
- Чёртовы пробки, – выругался я, маневрируя между автомобилями. – Любая грусть, Ренатка, имеет причину, - продолжал разговаривать я с мальчишкой, - часто мы её не замечаем и поэтому не знаем, что нам делать. Когда мы причину находим, то стараемся её решить, или понимаем, что она не так уж велика, как нам кажется. Тогда наша грусть уходит.
Говоря такие слова, я понимал, что лукавлю. Есть такие причины, которые, несмотря на наши желания, не могут стать меньше, чем они есть на самом деле. Объективно не могут. Поэтому разрешить такую причину невозможно. Есть люди, причина грусти которых - сама жизнь.
- Да? – недоверчиво, и как-то зло спросил Ренат, - Моя причина не решаема!
Но, не могу же я с ним согласиться! Не могу же делать его психическим инвалидом, которым являюсь сам?! Я лгал:
- Не может быть. Помнишь, как говорил барон Мюнхгаузен: "Из любой трудной ситуации всегда есть выход"?
- Ай, - махнул рукой Ренат, - сказки это всё.
Подумать только, мне в его возрасте в сказки хотелось верить.
- Ну, всё же, - настаивал я, - давай вдвоём пораскинем мозгами, может, найдём какое решение?
- Ты маму любишь? - шёпотом, произнёс сын.
Слова раскалённым маслом растеклись по моей голове.
- А она меня любит?! – выпалил я и осёкся, понимая, что тем самым отрицательно отвечаю на вопрос сына. Твою мать! Мне стало муторно. Я перестроился в крайний правый ряд, прижался к обочине, остановился и включил аварийный сигнал. Автомобили с раздражённым бибиканьем проносились мимо. Сын молчал. В зеркало я видел, как он покраснел. Обернуться к нему лицом мне было страшно. Не знаю, сколько длилась тишина. Потом я услышал, как он стал всхлипывать.
- А меня любишь? – спросил он, шмыгая носом.
Язык во рту не поворачивался. Я чувствовал слабость, словно тело напрочь отказалось подчиняться моему разуму. Взгляд устремился на газон. В жёлтой траве, я увидел какое-то движение. Маленький комочек шерсти шевелился и издавал громкие звуки, ещё совсем не похожие на мяуканье кота. Кем-то оставленный, потерявший мать и молоко, с безумием на мордочке, он громко кричал, взывая о помощи. Я видел, как под осенним холодом дрожит его маленькое тельце. Дрожит, как сама беззащитность. Котёнок был ещё слеп, поэтому, хаотично двигаясь, тыкался носом в осеннюю траву, пытаясь поймать родной запах матери. Кто это? Ведь это же мой сын! Ведь это он сейчас беспомощен и растерян!
Я зажмурился, когда через секунду мои глаза открылись, котёнок исчез.
Выйдя из машины, и, открыв заднюю дверь, я забрался к сыну. Он не смотрел на меня, сопел носом, и слёзы капали из его глаз. Я потянулся к нему, погладил по волосам, вдохнул запах маленького родного человечка. Человечка, доброго, доверчивого и никаким образом не виноватого в своей трагедии. Сейчас хотел раздавить себя как таракана, настолько было мерзко. Мерзко от себя самого за то, что заставил сына, моего маленького сына вот так страдать. Заставил его испытывать страх перед нелюбовью. Нелюбовью самых близких ему людей. Нелюбовью матери и отца. Я сидел с ним, обнявшись, чувствовал его дыхание и ощущал ком в горле и слёзы в глазах.
- Я тебя люблю, сын, сказал я ему, - прости, что всё так выходит. Обещаю, что всё у нас с мамой будет хорошо. Всё в порядке будет.
Он молчал.
- Слышишь? Обещаю, - повторил я.
- Слышу, - ответил он едва различимо.
Всё время, проведённое в магазине, он молчал. Я тоже не заговаривал с ним. Не предлагал мороженное, торты и конфеты. Не хотел покупать его доверие. Дети чутки к подобным вещам – они сделают вид, что их купили, и при этом навсегда потеряют веру в возможность других способов отношения между людьми, кроме купли-продажи.
Дорога домой длилась тысячелетия. Я терзал жвачку и думал над тем, что сказал ребёнок. "Папа не любит маму", не наоборот. Выходит, меня он видит злодеем в происходящем. Что ж… Может быть… Очень даже может быть.
- Ну, а если я действительно её, Ленку, не люблю, что лучше для сына? Просто принять такие отношения как данность или утешаться ложью, отрицая догадки? Но, вообще, я не могу не любить свою жену. У нас общий сын, у нас…А что у нас!?
Лена стояла на пороге и улыбалась. Она была красивая. Она была очень красивая. Едва Лена открыла дверь, все мои сомнения лопнули как мыльный пузырь. Капли щиплющего мыла попали в глаза. Да, конечно, я люблю её! Как по-другому то? Я ценю её, уважаю, или как там это ещё называется?! Неважно, как это, нахрен, называется! На мгновение, каким-то вторым я, мне представилось, что я останусь один, совсем один, без Ленки – стало не по себе. Не хочу!
- Знаешь, - заговорил я за ужином, обращаясь к супруге, - я ужасно вёл себя в последнее время.
Она пожала плечами:
- Наверное, у тебя были на это причины.
Конечно, иррациональной частью разума я бы хотел услышать в ответ фразу типа: "Что ты, дорогой, а я ничего и не заметила, всё было прекрасно". Но, что услышал, то услышал.
Я поклялся себе больше не встречаться с Женей. Вообще, с кем угодно! Только с семьёй!
Весь вечер субботы и воскресный день я поглядывал на сына, видимо, ища поддержки и одобрения в его глазах, но лишь иногда встречал грустную улыбку.
Наступил понедельник – день недели, который придумали очень злые люди. Несмотря на трудности начала, работа спорилась. Я чувствовал в себе подъем сил, мог вращать Землю. В голове всё улеглось. И на сердце, на долбанном сердце тоже стало спокойнее. Мой щенок, пропав в глубинах непознанного, три дня уже не появлялся. Надеюсь - издох. Под конец рабочего дня, когда я у себя в кабинете надевал плащ, собираясь, уйти домой, раздался телефонный звонок.
- Привет.
Черт! Черт! Черт! О, Господи!
- Здравствуй, Женя.
- Ты можешь сейчас приехать ко мне?
- Еду.
Я кинул трубку на рычаг телефона и быстрым шагом вышел из кабинета. Вопрос "что я делаю?" передо мной не стоял. Не стоял, а был просто колом вбит в мою голову, с каждым шагом, кол этот всё глубже и глубже входил в моё "Я", разрывая внутренности. Несмотря ни на что, я шёл. Всё было словно в дыму сгорающих осенних листьев: чего я хочу, что мне нужно, зачем мне туда идти?! Всё напрасно. Ноги вопросов не слушали.
- Знаешь, ты был прав тогда, в пятницу, - сказала женщина, когда я стал на пороге её квартиры.
- Знаю, - я обнял её и поцеловал в губы.