Мешуга - Исаак Башевис Зингер 11 стр.

- Баттерфляй! Я еще могу называть тебя Баттерфляй?

- Можешь называть меня даже Нехби бен Вафси.

- Что это за имя?

- Оно из Пятикнижия. Кроме того, был писатель, который использовал это имя как псевдоним - не помню, писал он на идише или на иврите.

- Баттерфляй, я не могу больше жить без тебя. Это горькая правда.

- Уже не можешь? Так скоро? - спро­сил я.

Я вовсе не собирался говорить этого. Это сорвалось с моих губ само собой.

- Со мной все происходит быстро. Или быстро, или совсем ничего не происходит, - ответила Мириам.

- А как насчет Макса?

- Я скучаю и по нему тоже.

- И по Стенли?

Мириам передернулась.

- Не упоминай его имени, будь он проклят!

- Где бы ты хотела поесть?

Мириам не ответила. Она взяла мою руку, сжала ее до боли и сказала:

- Баттерфляй, у меня есть идея. Но обещай мне не смеяться над ней.

- Я не буду смеяться.

- Раз ты уже знаешь обо мне правду, пусть все останется как есть.

- Что останется как есть?

- Я буду проституткой, а ты - моим клиентом. Моя квартира будет нашим борделем. Ты будешь платить мне, но дешево. Доллар в неделю или десять центов за ночь. Такие де­шевые проститутки были в Варшаве, прямо на твоей улице, на Крохмальной. Разве я ме­нее желанна, чем они? Ты получишь реаль­ную выгоду. Я буду даже готовить для тебя. Люди хватаются за выгоду во всем. Я буду твоим барышом. Ты можешь называть меня шлюхой; с этого дня это станет моим именем.

- А как насчет Макса?

- Он тоже будет называть меня так. Я больше не хочу никого обманывать. Я хочу быть честной проституткой.

Я готов был расхохотаться, но в то же вре­мя чувствовал, как жжет мои глаза.

- А как насчет других?

- Каких других? Никаких других не будет.

- Проститутка с двумя клиентами?

- Да, ты и Макс. Если Макс не захочет меня, я буду только твоя. Мне вспоминается история из Библии о пророке, который женился на блуднице. Но я не хочу замуж, я просто хочу быть шлюхой.

- Что мы сейчас будем делать? - спросил я.

- Дай мне десять центов.

- Авансом?

- В Варшаве всегда платили вперед.

- Подожди.

Я рылся в кармане брюк, пока не нашел дайм. Мириам протянула руку.

- На! - Я положил дайм на ее ладонь.

Мириам некоторое время смотрела на мо­нету. Потом взяла ее другой рукой и прижа­ла к своим губам.

- Это самая счастливая ночь в моей жизни, - сказала она.

Примечания к главе 6

[86] - Синг-Синг - нью-йоркская тюрьма.

[87] - ....читали сликхес - сликхес (или слиход) - покаянные молитвы, которые читаются в си­нагоге на праздновании еврейского Нового Года Рош Хашана.

[88] - Ле хаим (ивр., букв. "За жизнь") - традицион­ный еврейский тост.

[89] - Король Собесский (Ян III) - извест­ный польский полководец (1624-1696).

[90] - ...ты сам постелил свою постель - начало еврейской поговорки: "Ты сам постелил свою постель, тебе в ней и спать".

[91] - "...твою печать, твой браслет и твой посох..." - см. Библию, Бытие, гл. 38, 15-25; трость (посох) - один из символов власти рабби, главы еврейской общины.

[92] - Меламед - учитель еврейской религиозной шко­лы.

[93] - Крохмальная - улица в Варшаве, где жила в ос­новном еврейская беднота.

[94] - Тамара - в русском издании Библии Фамарь, не­вестка Иуды.

[95] - Спиноза Барух (1632-1677) - голланд­ский философ, считавший, что природа есть причи­на самой себя, причина существования и сущности всех вещей. За последовательный рационализм и материализм в 1656 году был изгнан из еврейской общины и проклят.

[96] - ...выслать с одним из транспор­тов... - в конце 1942 - начале 1943 года немцы ча­сто устраивали облавы на улицах гетто и других ча­стей города; пойманных евреев отправляли поездами ("транспортами") в Освенцим и другие лагеря унич­тожения. Это послужило одной из причин восстания в гетто.

[97] - Машконе (ивр.) - залог, ссуда.

[98] - ...названы все евреи... - Иуда (сын праотца Иакова) впоследствии получил во владение землю, названную по его имени Иудеей. Евреев часто на­зывают иудеями (в России это слово обычно упо­требляется для обозначения последователя иуда­изма как религии).

[99] - Тейгелах, мигеле, козинаки - сладо­сти еврейской кулинарии.

[100] - Мантель - здесь: плащ (слэнг 1950-х годов).

[101] - Ребецин (идиш) - жена раввина.

[102] - Меа Шеарим - еврейское религиозное общество времен конца войны.

[103] - Хадасса - крупнейшая еврейская благотворительная организация в США, создан­ная известной феминисткой Генриеттой Сольд (1860-1945) и специализирующаяся (в основном) на медицинской помощи населению Израиля без различия национальности.

[104] - Рабби Нахман из Вроцлава (1772- 1810) - известный хасидский ученый и писатель.

ЧАСТЬ II

Глава 7

Прошло две недели, а от Макса ничего не было слышно. Может быть, его арестовали в коммунистической Польше? Я звонил Хаиму Джоелу Трейбитчеру, но там никого не было дома. Я проводил ночи с Мириам, но не в ее квартире, а на Парк авеню в квартире лесбиянки, за ребенком которой присматривала Мириам. Мириам представила меня своей хозяйке - Линн Сталлнер - высокой женщине с зелеными глазами и огненно-рыжими волосами, подстриженными под мальчика, и лицом и руками, усыпанными веснушками. Она была курносая, с полными губами. Ее подруга, Сильвия, оказалась маленькой брю­неткой. Обе они были разведены. Парочка отправилась на летние каникулы в Виноград­ник Марты, а Мириам осталась заботиться о ребенке. В роскошной квартире на Парк авеню Мириам готовила еду для нас обоих. Мы пили вино из "винного погреба" Линн Сталлнер, декорированного под книжную полку. Днем, пока Мириам с маленьким Диди уходила в парк или на детскую площадку, я сидел в библиотеке Линн Сталлнер и читал ее книги, а еще делал заметки по новым те­мам и задумкам. Иногда я просматривал га­зету на идише, которую по утрам приносила Мириам.

В каждой комнате квартиры был телефон, и я часто звонил Стефе. Наши разговоры были почти всегда одинаковыми. Где я прячусь в эти жаркие летние дни? Она хотела бы знать, почему я не захожу к ним. Они с Леоном собира­ются провести месяц в отеле в Атлантик-Сити. Они были бы рады взять меня с собой. Стефа была недовольна мной:

- Я разочарована в тебе, Ареле. Вместо того чтобы сосредоточиться на своей работе, ты валяешь дурака с разными никчемными людьми.Я верю в тебя и в твой талант, но ты делаешь все, чтобы погубить себя. Леон восхищен твоими произведениями на идише, но кто в Америке читает на идише? Ты завяз в тряси­не и никогда оттуда не выберешься. Писатели на двадцать лет моложе тебя становятся бога­тыми и знаменитыми, а ты прилип к чему-то больному, гниющему, скорее мертвому, чем живому. Леон предложил заплатить кому-ни­будь, чтобы перевести твои произведения на английский. Другие бы кинулись использо­вать шанс, который он тебе дал, а ты ничего не делаешь, чтобы выбраться из затруднительно­го положения, в котором оказался.

- Стефеле, литература не так важна для меня, чтобы ради нее становиться попрошайкой.

- А что для тебя важно? Я еще могла бы понять, если бы ты был набожным челове­ком, как твой отец, или сионистом, который хочет заново отстроить еврейское государ­ство. То, что ты делаешь, все твое поведение, это чистое самоубийство. Откуда ты говоришь?

- Из своего кабинета.

- Врешь, ты не в своем кабинете.

- Откуда ты знаешь?

- Я звонила в редакцию, и они сказали, что тебя там нет.

- Зачем ты звонила?

- Потому что Леон закончил свои дела раньше, чем ожидал, и мы завтра уезжаем в Атлантик-Сити. Я звонила, чтобы попрощаться.

- До свидания, Стефеле. Хорошей тебе погоды.

- Где ты?

Я помолчал, потом сказал:

- Я стал бэбиситтером у матери-лесби­янки.

- Ты надо мной подшучиваешь, что ли?

- Я не подшучиваю.

- Подожди секундочку, кто-то звонит в дверь. Я сейчас вернусь.

Стефа пошла к двери, а я остался сидеть, держа телефонную трубку у уха. На коленях у меня лежала утренняя газета, и теперь я смог просмотреть ее. Неожиданно я увидел заголовок, протянувшийся на несколько колонок: "ХЭРРИ ТРЕЙБИТЧЕР ПОКОНЧИЛ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ". Что-то содрогнулось во мне. Хэрри Трейбитчер, или Хершеле, тот биржевой агент, которому Макс доверил деньги своих клиентов-бежен­цев. В газете сообщалось, что Трейбитчер по­весился, когда был заключен под стражу за незаконное присвоение средств и акций. Ут­верждалось, что он племянник Хаима Джоела Трейбитчера, известного филантропа, давно принимающего активное участие в делах об­щины. Я услышал голос Стефы:

- Ареле.

- Да, Стефеле.

- Это был почтальон с заказным пись­мом для Леона. Что ты там лепетал о бэбиситтере и лесбиянке? Ты что, пьян?

- Я не пьян, но я только что прочел в сегодняшней газете, что человек, который спекулировал на бирже на деньги польских беженцев, людей, которых я знаю, покончил с собой. Это просто катастрофа.

- Ты доверил ему деньги?

- Я нет, но мой близкий друг доверил. Может быть, ты слышала о Максе Абердаме?

- Нет, кто это? Откуда ты говоришь? Кто эта лесбиянка?

- Макс Абердам - мой друг из Варшавы. У него здесь, в Нью-Йорке, любовница, студентка. Она и есть бзбиситтер у лесбиянки.

- Какое это имеет отношение к тебе?

- Студентка пишет диссертацию о моей работе. Она пригласила меня посмотреть то, что уже написала. Она наделала множество ошибок, и я пытаюсь привести это в порядок.

- В самом деле, я начинаю верить, что ты лишился рассудка, - сказала Стефа. - Ни один университет не примет диссерта­цию о произведениях неизвестного автора, пишущего на идише. Ты всегда связываешься с людьми, которые ничего не делают, только отнимают у тебя время. Я не переношу нью-йоркское лето, и мы завтра уезжаем в Атлантик-Сити. Однако, как ты понимаешь, проводить с Леоном изо дня в день целый месяц совершенно невыносимо. Здесь, в Нью-Йорке, у него деловые встречи, и он ос­тавляет меня одну. Но, когда мы за городом, у него есть только я, и от него трудно избавиться. Если бы ты поехал с нами, мы бы все могли получить удовольствие. Я хочу, чтобы у тебя был наш адрес и, если тебе начнут надо­едать твои лунатики и прихлебатели, которые истощают твои силы, ты можешь позвонить и присоединиться к нам. Возьми карандаш и за­пиши...

Стефа продиктовала название отеля, ад­рес, номер телефона, а затем спросила:

- Как зовут твоего друга, которого ты упоминал?

- Макс Абердам.

- Это он покончил самоубийством?

- Нет, его брокер, биржевой агент.

- Я о нем никогда не слышала, но Леон узнает, кто это. Какое это все имеет отношение к тебе и лесбиянке?

- Все завязано одно на другое.

- Ладно, пусть будет так, до свидания. Тебе может помочь только Господь!

Как только я повесил трубку, телефон зазвонил снова. Это была Мириам. Она спросила возбужденным голосом:

- С кем это ты так долго разговаривал?

- С сотрудником моей редакции.

- Ареле, Макс болен! - закричала она.

- Заболел в Польше? Как ты узнала?

- Я завезла Диди во время прогулки в мою квартиру, и управляющий отдал мне телеграмму из Варшавы. Сердце подсказывало мне, что что-то неладно. Макс в больнице. Он перенес операцию!

- Господи, что случилось?

- Там только сказано, что была опера­ция. Я знала, что у него проблемы с почками. Я боялась этого путешествия. Как только я услышала, что он едет в Польшу, я поняла, что он направляется навстречу беде. Здесь, в Нью-Йорке, у него есть доктор, который знает все его болезни, который следит за его состоянием. Но врачи в Варшаве, особенно после войны, вероятно, молодые, студенты, стажеры.

- Что точно сказано в телеграмме?

- Что у него была операция и что он бу­дет телеграфировать мне из Швейцарии. И горячий привет тебе.

- Откуда из Швейцарии?

- Он не дал адреса. Вероятно, он едет ту­да на отдых. Я слышала, что у Матильды Трейбитчер есть вилла где-то в Швейцарии. Ты, конечно, знаешь, что она с ним.

Какое-то время мы оба молчали. Потом я сказал:

- Мириам, похоже, что у нас одна беда наступает другой на пятки. Хэрри Трейбит­чер, или Хершеле, как ты его назвала, покон­чил с собой.

- Что? Я не могу в это поверить!

Я прочел ей заметку.

Мириам запричитала нараспев, как варшавская плакальщица:

- Это убьет Макса! Это конец Максу - и моей жизни тоже. Без него я не хочу жить. Ареле, наконец наступило возмездие. Макс доверил Хэрри все деньги - не только собственные, но и всех его клиентов тоже. В отно­шении денег Макс исключительно честен. Ког­да он услышит об этом, у него будет разрыв сердца. Ах, я не знаю, как дальше жить. Бат­терфляй, ты всадил нож мне в сердце.

- Мириам, дорогая, я не мог скрывать от тебя эту новость.

- Нет, нет, как бы ты мог? Это бедствие, катастрофа. У Привы не останется ничего, ничего. Я предупреждала Макса, я ему говорила. Когда я встретила тебя в самый первый раз, я рассказывала тебе, что Хэрри мошенник и игрок. Он играл на скачках и разъезжал на "роллс-ройсе". Он бегал за проститутками, не дешевками вроде меня, а такими, которые требуют за свои услуги высокую цену, - актрисами, моделями, оперными певичками, черт знает кем. Макс знал о проделках Хэрри, но он считал его финан­совым гением, таким, как его дядя Хаим Джоел. При всех недостатках дяди это ев­рей старого воспитания, а Хэрри был шарла­таном, распутником, вором. Мне кто-то рас­сказывал, что у него был частный самолет. Кому это нужен самолет? Что за жулик! Это были не просто деньги, - Мириам повысила голос, - это были деньги отважных людей, кровавые деньги, репарации, которые мате­ри получали за своих детей. Ах, подожди минуту...

В трубке был слышен кашель, тяжелое ды­хание. Я услышал рыдания Диди.

- Мириам, что случилось?

- Ничего, ничего. Подожди. Ша, Дидиле! Ша, золотце, успокойся, сладенький, счастье мое! На, попей. Ареле, как только я успокою ребенка, я привезу его. Мне хочется сказать тебе еще одну вещь.

- Что?

- Баттерфляй, улетай, убегай! Если ты не окончательно ослеп, ты должен видеть, в какую мерзость я тебя затащила: воровство, грабеж, проституция, море разврата. Ты был на волосок от пули Стенли. Зачем тебе это? Ты творческий человек, тебе нужен отдых, покой. Зачем тебе гореть в моем аду?

- Все это ты мне скажешь потом, Мири­ам, не по телефону.

- Я скоро приеду.

И Мириам повесила трубку.

Я был слишком обеспокоен, чтобы оставаться в своем кресле. Я встал и двинулся через комнату к софе. В самом деле, какое мне дело до здоровья Макса Абердама? По­чему я должен мучиться из-за этого обманщи­ка - племянника Хаима Джоела Трейбитчера? Или Привы, или Цловы, или Ирки Шмелкес и ее помешанного сына Эдека? Мне надо по­рвать с этим спутанным клубком судеб и вернуться к своей работе. Но как освобо­диться, что сделать? В моей комнате на Семидесятой-стрит невозможно работать. Солнце шпарит весь день так, что совер­шенно невыносимо переносить жару. Мо­жет, поехать к Крейтлам в Атлантик-Сити? Конечно, я не мог позволить себе потра­титься на первоклассный отель, несколько недель в таком заведении поглотили бы мои сбережения. Я даже не был уверен, что смо­гу там спокойно работать. Дело в том, что мне нравятся горы, а не море. Моя бледная кожа плохо переносит солнце. Я никогда не учился плавать. Кроме того, застенчивость, сохранившаяся с детства, не позволяла мне валяться полуголым на песке или плескать­ся в океане рядом с женщинами и девуш­ками.

Я задремал, а когда открыл глаза, увидел Мириам. Она возвратилась и уже хлопотала, укладывая спать Диди. С ней произошла поразительная перемена. Теперь она казалась зрелой женщиной, ее волосы были растрепаны, глаза покраснели. Во взгляде и сжатых губах была безнадежность человека, страда­ющего от постоянной грусти.

Мириам пыталась дозвониться к Хаиму Джоелу Трейбитчеру, надеясь услышать последние подробности о состоянии Макса, но узнала, что старик тоже уехал в Европу. Мне Мириам сказала:

- Я бы поехала в Польшу, но у меня нет ни адреса Макса, ни денег.

- Я дам тебе то, что у меня есть, - сказал я.

- Почему ты должен это делать? Я могла бы как-нибудь наскрести денег - мой отец дал бы мне. Но я не хочу вновь видеть страну, которая избавилась от евреев. Я предчувст­вовала, что поездка Макса закончится неуда­чей. Как я могу поехать к нему? Он, может быть, уже на пути в Швейцарию, к вилле Ма­тильды. Я уверена, что Хаим Джоел Трейбитчер тоже отправился в Швейцарию. Я была бы пятым колесом. Они могут просто не пус­тить меня к Максу. Все, о чем я молюсь, что­бы он остался жив, но эта история с Хершеле убьет его. Баттерфляй, что я должна сделать?

- Ничего не делай.

- Звонила Ирка Шмелкес. Они все знают о моей связи с Максом. Когда Ирка разговаривала со мной, ее тон подразумевал, что это я забрала ее деньги. Она была просто в исте­рике и говорила так, как будто Макс промо­тал ее деньги на меня. Кто знает, на что спо­собны эти старые ведьмы? Когда речь идет о деньгах, люди теряют разум.

- Это можно понять, ведь только деньги защищают их от бедствий.

- Они все придут стучаться в мою дверь. Ирка сказала, что Макс оставил свою жену, Приву, без копейки. Это неправда. У нее есть собственные деньги. Но она ненавидит меня и подстрекает других. Цлова тоже подлая баба. Все они одна шайка и вместе изливают на меня злость. Баттерфляй, у меня единственный выход - смерть. Я хочу попросить тебя об одолжении, но не смейся, я совер­шенно серьезно.

- Каком?

- Несколько раз в темные периоды моей жизни я хотела покончить со всем. Но я трусиха, у меня не хватает мужества. Однажды я попыталась принять несколько таблеток, но выплюнула их. Ты должен помочь мне умереть.

- Мириам, хватит!

- Не кричи на меня. Мне незачем жить. Я потерпела поражение во всем, что пыталась делать. Я опозорила своих родителей и даже ухитрилась унизить тебя. Ты выглядишь бледным и больным. Все эти неприятности па­губны для твоего здоровья и, в особенности, для твоего творчества.

- Что именно должен я сделать? Отре­зать тебе голову? - спросил я.

Глаза Мириам оживились. Мгновенно она снова стала молодой.

- Да, милый, сделай это. Я не могу решиться на это сама. Но если ты это сделаешь для меня, я стану целовать тебе руки. Я как голубка вытяну шею.

- Как голубка?

- Моя бабушка обычно говорила, что когда кто-нибудь готовится зарезать голуб­ку, та вытягивает шею к ножу.

- Ты сама понимаешь, что ломаешь комедию.

- Нет, дорогой, это очень серьезно. У ме­ня дома есть секач для рубки мяса, я дам те­бе его. И оставлю записку, что сделала это сама.

- Мириам, даже Аль Капоне не смог бы отрубить собственную голову.