Мешуга - Исаак Башевис Зингер 13 стр.

Моррис Залкинд рассчитался с официан­том. Я хотел заплатить за себя, но Залкинд не пожелал об этом даже слышать. Мы снова сели в машину. Я сказал ему, что хотел бы разыскать дом, в котором я когда-то жил. Дом, в котором снимали комнаты еврейские журналисты и писатели, которых я знал, был снесен. На его месте стоял отель. Но мне хотелось посмотреть, существует ли еще здание с двумя деревянными колоннами у входа, в котором жил мой брат. Однако ока­залось, что оно тоже было снесено.

Мы пешком направились к морю, и Моррис Залкинд внезапно взял меня за руку. Отечес­кое тепло струилось из его руки, и чувство, похожее на любовь, пробуждалось во мне по отношению к человеку, который хотел отдать мне в жены свою дочь. На меня это произвело впечатление еще потому, что сам он был по­хож на Макса (не физически, конечно, а ду­ховно). Мы стояли у парапета, и Моррис Зал­кинд сказал:

- Посмотрите на этот песок и эти ракови­ны - им миллионы лет. Я читал, что в тех ме­стах, которые нам известны, как Африка, когда-то был Северный полюс - во всяком случае, холодные края. А там, где сейчас постоянные холода, находят следы пальм и тро­пических лесов. Когда-нибудь мир перевер­нется вверх ногами, и, возможно, все повто­рится - кто знает? До тех пор пока ты дышишь, ты должен думать о такхлес для се­бя и для своих детей. Чего хочет Бог? Долж­но быть, того, чего Он пожелает.

Примечания к главе 7

[105] - ...избавилась от евреев... - после об­разования государства Израиль в 1948-1949 годах оставшиеся в живых и вернувшиеся в Польшу евреи были высланы в Израиль.

[106] - "Шолом Алейхем" - (ивр., букв. "Мир Вам") традиционное еврейское привет­ствие.

[107] - Лонг-Айленд - остров в окрестностях Нью-Йорка, место обитания наиболее богатых.

[108] - Астор-билдинг - небоскреб на Манхеттене.

[109] - Святая Земля - Палестина, государ­ство Израиль.

[110] - Бордвок - променад, деревянный на­стил над океанским пляжем.

[111] - Такхлес (идиш) - толк, прок, пред­назначение.

Глава 8

Как ни мал был мой мир, он был полон волнений. Неожиданно я услышал, что Матильда Трейбитчер умерла. Это случилось в самолете, летевшем в Швейцарию. Заболев в Варшаве, она отказалась лечь в больницу. Хаим Джоел Трейбитчер, который прилетел в Польшу, чтобы быть у постели больной же­ны, летел в Швейцарию вместе с ней и Мак­сом, когда она умерла.

Макс послал из Швейцарии телеграмму Мириам. Мириам ответила длиннющей телеграммой, которая наверняка обошлась ей в сотню долларов. Она заверяла Макса, что мы с ней преданы ему, что мы скучаем по не­му и что все остается по-прежнему. Мы оба собирались лететь, как только получим от него какую-нибудь весточку. Я предупредил своего редактора, что беру отпуск. Газета должна была мне не один отпуск, а несколь­ко. В сущности, я работал круглый год, по­сылал статьи, не выставляя счета, никогда не отказывался представить материал, даже когда болел гриппом. Я публиковал в газете роман и не мог, да и не хотел, уходить из нее, пока роман не будет закончен.

Часть дня и все ночи я проводил с Мириам. Впервые за свою литературную карьеру я диктовал некоторые журналистские статьи и да­же художественные сочинения. Мириам создала для себя что-то вроде идишистской стенографии. Она печатала на машинке на идише с необыкновенной быстротой. Я обсуждал с ней темы различных статей, и мы вместе составляли планы оставшихся глав моего романа - его последней трети. Убедитель­ность ее советов была поразительна.

Вскоре Мириам узнала, что у Стенли появилась новая возлюбленная, по-видимому актриса, с которой он уехал в Британскую Колумбию. Отец Мириам путешествовал по Европе с Линдой Мак Брайд. Я расска­зал Мириам о нашей встрече с ним, и она заявила:

- В мире нет такой силы, которая могла бы оторвать меня от Макса - ни за двадцать тысяч долларов, ни даже за двадцать миллионов - особенно сейчас.

Я заверил Мириам, что буду предан и ей, и Максу всю свою жизнь. Мы обсуждали идею романа, который я мог бы написать и кото­рый следовало бы озаглавить "Трое", - ис­торию двух мужчин и женщины. Темой его было бы то, что чувства не подвластны ни за­конам, ни религиозным, общественным или политическим системам. Мы оба были согласны, что призвание литературы честно выра­жать эмоции - беспощадные, антиобщест­венные и противоречивые - какими только и могут быть искренние эмоции.

По вечерам я обычно приглашал Мириам в ресторан на ужин. Мы никогда не уставали ни от любви, ни от разговоров. Не существо­вало такой темы, которую я не мог бы об­суждать с ней - в философии, психологии, литературе, религии, оккультизме. Все наши дискуссии рано или поздно приводили к Максу и нашему с ним странному партнерст­ву. Но от Макса не было ни слова. Может быть, он все еще лежал в больнице в Швейцарии?

Мы слышали, что несколько беженцев, потерявших свои деньги, ворвались в квартиру Привы, переломали мебель, повытаскивали одежду и белье из шкафов и драгоценности из ящиков туалета. Одна женщина ударила Цлову, которая хотела вызвать полицию, но Прива не разрешила сделать этого. По-види­мому, Ирка Шмелкес пыталась покончить жизнь самоубийством, проглотив горсть сно­творных таблеток, но Эдек позвонил в "ско­рую помощь" и отправил ее в больницу, где ей вовремя промыли желудок.

Мириам из-за молчания Макса погрузи­лась в меланхолию. И все чаще стала загова­ривать о самоубийстве.

- Если Макс мертв, то и мне незачем жить, - сказала она.

В ту ночь у меня было такое чувство, как будто между нами лежал призрак, препятствовавший нашему сближению. Несколько раз она называла меня Максом, потом изви­нялась и поправляла себя. Я уснул и был раз­бужен телефоном, звонившим в гостиной. Светящийся циферблат моих часов показы­вал четверть второго. Мириам приняла сно­творное и крепко спала. Кто бы мог звонить среди ночи? Опять Стенли? В темноте - я никак не мог вспомнить, где выключатель, - я схватил трубку и прижал ее к уху. Никто не отзывался, и я уже был готов повесить трубку, как услышал шорох и покашливание. Муж­ской голос спросил:

- Аарон, это ты?

Словно что-то прорвалось во мне:

- Макс?

- Да, это я. Я вылез из могилы, чтобы задушить тебя.

- Где ты? Откуда ты звонишь?

- Я в Нью-Йорке. Только что прилетел из Европы. Самолет опоздал, и мы целый час не могли приземлиться. Ареле, я здесь инкогни­то. Даже Прива не знает, что я вернулся. Ес­ли мои беженцы пронюхают, что я здесь, они разорвут меня на мелкие кусочки, и они вправе сделать это.

- Почему ты не написал нам? Мы тебе телеграфировали.

- Я до последнего момента не знал, смо­гу ли прилететь. Матильда умерла, и я сам полумертв. Все библейские проклятия пали на мою голову в этой поездке.

- Где ты сейчас?

- В отеле "Эмпайр" на Бродвее. Как Мириам?

- Она приняла снотворное и сейчас крепко спит.

- Не буди ее. Я серьезно заболел в Поль­ше и какое-то время мне казалось, я вот-вот помру. У Матильды случился инфаркт, и она умерла в самолете. С большими трудностями Хаим Джоел отправил ее тело в Эрец-Исраэль. Она будет лежать там с другими правед­ными мужчинами и женщинами. Мне же, по­хоже, придется иметь дело с могилой в Нью-Йорке. Те знахари, что оперировали меня в Варшаве, изрядно напортачили. У меня кровь в моче.

- Почему ты не лег в больницу в Швейцарии?

- Мне сказали, что лучшие врачи по этой части в Америке.

- Что ты собираешься делать?

- В Швейцарии мне дали фамилию врача, мирового авторитета в этой области. Я телеграфировал ему, но не получил ответа. Мне не хочется умирать среди чужих.

- Я разбужу Мириам?

- Нет. Приезжайте завтра. Никто не дол­жен знать, что я здесь. Я записался под другим именем - Зигмунд Клейн. Живу на восьмом этаже. Отрастил седую бороду и выгляжу, как Реб Тцоц.

Внезапно гостиная осветилась, и Мириам, в ночной рубашке, босая, выхватила у меня трубку. Она вопила, то смеясь, то плача. Я никогда прежде не видел ее в такой истерике. Я вернулся в спальню; прошло более получа­са. Она никогда не делала из этого секрета - Макс был для нее на первом месте. Вдруг дверь распахнулась, и Мириам зажгла свет.

- Баттерфляй, я еду к нему в отель.

Я решил не ехать с ней, и она спросила:

- Ты что, сердишься?

- Я не сержусь. Я на двадцать лет старше тебя, и у меня нет сил на такие приключения.

- У тебя масса сил. Я скорее умру, чем оставлю его в одиночестве, больного!

Я лег на спину и смотрел, как Мириам одевается. Закончив одеваться, она сразу ушла.

Я попросил позвонить мне, как только она приедет в отель "Эмпайр", но совсем не был уверен, что Мириам это сделает.

Я задремал, и мне приснился Песах в Варшаве. Отец проводит седер, и мой младший брат, Моше, задает четыре вопроса. Я все видел ясно: праздничную кушетку "хейсев", от­ца в киттл, маму в субботнем платье, которое она впервые надела в день своей свадьбы. На столе, покрытом скатерью, стояли сереб­ряные подсвечники, вино, бокалы, блюдо для седера, в котором в должном порядке располагались харосет, горькие травы, яйца, ку­риная ножка на косточке. Маца лежала, завернутая в шелковое покрывало, которое моя мать вышила золотом для своего жени­ха, став невестой. Я слышал, как отец возвы­сил голос, напевая: "Сказал Рабби Элиазер, сын Азарии: Видишь, мне почти семьдесят лет, а я так и не удостоился чести узнать все об Исходе из Египта, о котором рассказыва­ют по ночам, пока Бен Зома не растолковал этого..."

"Отец жив! - сказал я себе. - Не было никакого Гитлера, никакой Катастрофы, никакой войны. Это все было дурным сном". Я дернулся и проснулся. Звонил телефон? Нет, мне только показалось. Вдруг что-то заставило меня осознать, что я допустил па­губную ошибку в очередной главе романа, которая в пятницу должна появиться в газе­те. Я написал, что героиня пошла в синагогу на второй день Рош Хашана, чтобы прочесть поминальную молитву по умершему. Только сейчас я вспомнил, что Йизкор не читается на Рош Хашана. Меня удивили и моя грубая ошибка, и тот факт, что сон о празднике Пе­сах и седере, который вел мой отец, напом­нил мне ошибку, связанную с Рош Хашана. Осознавал ли мой мозг все, связанное с этой ошибкой? Этот ляпсус был не просто опис­кой, типографской ошибкой, допущенной молодым наборщиком. Он занимал длинный кусок текста с многословными описаниями. Я стал бы посмешищем для читателей. Есть ли еще время, чтобы исправить это? Металли­ческая рама, содержащая этот текст, нахо­дится на столе в наборном цехе и пойдет в пе­чать не раньше чем утром. Есть только один способ спасти мое литературное имя от по­зора - одеться, поехать в типографию и пе­ренабрать весь кусок собственноручно (что по правилам профсоюза печатников автору делать не разрешалось).

Я устал и чувствовал слабость, глаза у меня слипались. Как найти такси, чтобы добраться до Ист-Бродвея? Открыто ли здание издательства и работает ли лифт? Мне вспомнились слова Рабби Нахмана из Вроцлава: "Пока горит пламя жизни, все можно исправить". Я вскочил и начал одеваться. Кое-как мне удалось надеть костюм и туфли, но галстук куда-то исчез. Я искал его, но безуспешно. В тот момент, когда я направился к двери, зазвонил телефон. В спешке я схватил трубку вверх ногами и отозвался:

- Мириам!

- Баттерфляй, я сняла для тебя номер! - кричала Мириам. - Здесь, в отеле. Через две двери от Макса. Макс болен, смертельно болен, и он хочет поговорить с тобой.

Мириам расплакалась и не могла гово­рить. Я спросил:

- Что его беспокоит?

И почувствовал комок в горле.

- Все, все! - Мириам рыдала. - Приезжай сейчас же. Врачи в Варшаве убили его! Ареле, его надо немедленно отправить в боль­ницу, но я не знаю, куда обратиться. Я пыта­лась вызвать "скорую помощь", но ничего не добилась.

Мириам пыталась объяснить, почему "скорая помощь" не приехала, но ее слова утонули в новом потоке слез. Я услышал, как она задыхается, пытаясь что-то сказать, и пробормотал:

- Еду.

Я вышел к лифту. "Ладно, пусть печатают этот ляпсус и делают из меня посмешище!" - сказал я себе. Второй раз в это лето я уходил из квартиры Мириам среди ночи. Из парка поддувал прохладный бриз, но от мостовой поднимались испарения от вчерашнего зноя. Небо над головой краснело от городских ог­ней, ночь была безлунная, беззвездная, как дыра в космос. Фонари отбрасывали свет на деревья парка.

Я ждал на углу минут десять, но ни одного такси не было. Потом проехали две машины, которые не остановились, хотя я махал им. Я пошел вниз по направлению к отелю "Эмпайр". Теперь такси вдруг начали появлять­ся, но мне уже не хотелось их останавливать. Потом подъехала машина и затормозила возле меня. Может быть, водитель хочет ог­рабить меня? Я услышал, как он обращается ко мне на идише и называет меня по имени.

Это был человек, которого я знал с детства, Миша Будник, мой земляк, который жил в Билгорае в то время, когда местечко было оккупи­ровано австрийцами. Я в те дни еще посещал Бет Мидраш и уже начал писать. Миша был на каких-нибудь пять лет старше меня - вольно­думец, который брил бороду, носил высокие сапоги и кавалерийские галифе. Австрийцы конфисковали бычков у местных крестьян, и Миша перегонял их в Рава-Русска, где их грузили в товарные поезда, идущие на италь­янский фронт. На обратном пути из Рава-Русска Миша занимался контрабандой табака из Галиции. Он и его жена, Фрейдл, тоже контрабандистка, приехали в Нью-Йорк, разыс­кали меня, и мы заново подружились. Они бы­ли моими постоянными читателями. У них были две дочери, обе замужем. Я нечасто вспо­минал об этих друзьях, от которых получил приглашение занимать комнату в их доме, когда бы мне этого ни захотелось. Фрейдл го­товила для меня старые билгорайские куша­нья, по-приятельски называла меня на "ты" и часто целовала. И муж и жена в Америке стали анархистами.

- Миша! - воскликнул я.

- Ареле!

Миша выскочил из машины, обнял меня, и я почувствовал на щеке его жесткую щетину. Он был шести футов ростом и славился сво­ей силой. Я непроизвольно воскликнул:

- Это чудо! Дар небес!

- Чудо, да? Откуда ты среди ночи?

Я принялся объяснять Мише мои проблемы - смертельно больной друг в отеле "Эмпайр" и газета, которая должна опубликовать мою чудовищную ошибку. Он стоял и смотрел на меня, качая головой. Потом оборвал меня:

- Ты в трех кварталах от "Эмпайр". Залезай!

Менее чем через минуту мы оказались пе­ред отелем.

- Что с твоим другом? Инфаркт?

- У него были проблемы с простатой, но, очевидно, ему внезапно стало плохо.

- Идем, мы отвезем его в больницу. Он писатель?

- Нет.

- Как его зовут?

- Макс Абердам.

Миша сердито выпучил черные глаза.

- Макс Абердам в Нью-Йорке? Здесь, в гостинице?

- Ты его знаешь?

- Он взял у Фрейдл пять тысяч долларов и удрал к большевикам в Польшу.

- Я не подозревал, что ты его знаешь, - заикнулся я.

- Хотел бы не знать. Он стащил у Фрейдл деньги, отложенные на черный день.

- Миша, человек смертельно болен!

Мы вошли в вестибюль отеля. Клерк, дремавший за стойкой, открыл заспанные глаза:

- Да?

- В каком номере Макс Абердам? - спросил Миша Будник.

- В каком бы ни был, среди ночи вас к не­му не пустят.

Клерк цедил слова сквозь зубы.

- Макс Абердам болен. У него сердечный приступ! - повысил голос Миша.

- Насколько мне известно, здесь ни у ко­го не было никакого приступа. - Клерк от­крыл огромную книгу, поискал в ней и ска­зал: - Здесь нет никого с таким именем.

В этот момент я вспомнил, что Макс Абердам зарегистрировался в гостинице под дру­гим именем. Он сказал мне под каким, но я забыл его.

Миша Будник уставился на меня.

- Послушай, я ничего не понимаю, - сказал он. - Ты что, шутишь?

- Возможно, это и похоже на шутку, но, к несчастью, это правда.

- Макс Абердам здесь?

- Да. Он заболел за границей и прилетел сюда к врачу.

- Для него опасно появляться здесь. Его жертвы разорвут его на куски. Они проклинают его тысячу раз на день. С тех пор как я знаю Фрейдл, она впервые заплакала. Пять тысяч долларов для нас немалое дело.

- Вор - не Макс.

- Смотри, целый ад вырвется наружу. Надо быть бессердечным человеком, чтобы лишить жертв нацизма их денег.

Клерк подал голос. По сердитому выражению его лица и по тому, что он показал на дверь, было понятно, что он хочет, чтобы мы ушли. Я дал Мише знак, чтобы он не уходил, и вновь обратился к клерку.

- Извините, - сказал я, - но молодая леди сняла для меня номер этой ночью. Человек, который болен, наш друг, и мы хотим быть с ним.

Клерк пожал плечами.

- Как зовут юную леди? А вас?

- Молодая леди, небольшого роста. Ее имя Мириам Залкинд.

- Залкинд? Здесь никого нет под таким именем, - сказал клерк.

Миша Будник подошел к стойке.

- Мистер, - сказал он, - этот человек писатель. Он пришел сюда не для того, чтобы врать.

- Вам, вероятно, нужен другой отель. Вам следует уйти, иначе я буду вынужден вызвать полицию.

Мы вышли, и я снова и снова пытался вспом­нить фамилию, которую мне назвал Макс, но в мыслях не появлялось даже намека на нее. Ми­ша сказал:

- Ладно, завтра все выяснится. Юная ле­ди позвонит тебе домой или на работу. А что насчет ляпсуса в тексте твоего романа? Я не все понял.

Я снова как смог объяснил проблему с набором, и Миша сказал:

- Если хочешь, я подброшу тебя в газету.

- Только если ты позволишь мне заплатить, как обычному пассажиру.

- Ты спятил? Садись!