Мешуга - Исаак Башевис Зингер 15 стр.

Я проспал всего несколько часов, потом проснулся. Светящийся циферблат часов показывал без двадцати два. Как часто бывает, мне сразу было не вспомнить, где я нахо­жусь. Я сел на кровати, потом снова уронил голову на подушку. Макс сначала отказался взять взаймы мои деньги. Но я почему-то на­стоял на своем, и, в конце концов, он принял их. Эти четыре тысячи долларов всегда были для меня источником уверенности. Я знал, что, если что-нибудь случится в моих отно­шениях с еврейской газетой, по крайней ме­ре, на год я обеспечен. У меня бывали кон­фликты с редактором. В своих статьях я часто высмеивал его призывы к объединению пролетариата в борьбе за лучший мир. Один из соредакторов каждое утро приветствовал меня новостью, что накануне вечером он за­щищал меня - намекал на то, что другие на меня нападали. Было приятно сознавать, что, как минимум в течение года, все мои расходы будут покрыты. В чем вообще я нуждаюсь? Книги, слава Богу, в библиотеке дают бес­платно. Мои женщины не требовали от меня роскоши. Они не требовали ни театров, ни кино. И еще я знал, что Стефа и Леон хотят, чтобы я жил в их доме, где они сохраняли для меня комнату.

И вдруг я небрежно отдаю три четверти всего, что у меня есть в этом мире, моту, беспутному человеку, который к тому же обанкротился. Я спутался с женщиной, которая к двадцати семи годам испытала все возможные приключения. Я хорошо осознавал, что, при всей ее преданности Максу, она строит планы относительно меня, а не его. Она меч­тает иметь от меня ребенка, а ее отец даже хо­тел бы, чтобы я стал его зятем. Глубоко в душе я сомневался, дам ли я когда-либо Мириам свою фамилию. Застарелая мужская спесь все еще жила во мне, в том смысле, который отделяет любовницу от жены, любовную связь от супружества.

Лежа в ту ночь в доме Линн Сталлнер, я старался осознать свое положение и в то же время оценивал его как литературный сю­жет. Как, к примеру, можно было бы пове­дать мою нынешнюю историю читателю? Что бы я сказал, если бы ко мне пришел за советом читатель - человек моего возраста, оказавшийся в более или менее сходных об­стоятельствах? Как правило, я изрекал свои суждения подобно оракулу раньше, чем до­слушивал до конца их заикания. Я даже убе­дил себя, что могу предсказать, на что че­ловек будет жаловаться, только взглянув на него, услышав его голос или то, как он произносит слова. Я перечитывал любимый рас­сказ Льва Толстого "Смерть Ивана Ильича" и спрашивал себя: "А что, если бы живой Иван Ильич пришел ко мне, хватило бы у ме­ня терпения выслушать его?" Нет. Мы наслаждаемся литературными произведения­ми именно потому, что они не требуют от нас никакой ответственности. Мы можем открыть и закрыть книгу, когда нам заблаго­рассудится. Нас не призывают утешить стра­дающего или протянуть ему руку. Сколько жертв Гитлера, чьи истории мы не пожелали выслушать, приходило к нам в редакцию? В последние годы редактор почти перестал печатать воспоминания узников Треблинки, Майданека, Штутгофа, других концлагерей. Я слышал, как он объяснял автору воспоми­наний:

- Мы больше не публикуем такие вещи. Наши читатели не хотят их читать...

Читатель предпочитает анонимные страдания, скроенные таким образом, чтобы обеспечить ему некоторое развлечение.

Я задремал, потом снова проснулся. Я не мог больше спать, и постепенно мои мысли вернулись к реальности. Что сейчас делает Мириам? Действительно спит? А Макс - он в самом де­ле импотент? Может ли хирургия разрушить вечные отношения между мужчиной и женщи­ной? Нет, это влечение существует даже среди тех, кто не в состоянии осознать его. Я верил, что Господь был романистом, который пишет то, что ему нравится, а весь мир вынужден читать Его, пытаясь разгадать, что Он имел в виду.

Следующий день был солнечным, но не жарким. Макс, Мириам и я завтракали, пока Диди быстро овладевал искусством хожде­ния. Он спотыкался от одного стула к друго­му, порой бросая на нас взгляд и как будто спрашивая: "Видишь, что я делаю? Видишь, какой я молодец!" Когда он начинал пла­кать, Мириам подхватывала его, целовала и утешала:

- Ша, Диди, драгоценный мой. Со временем ты всему научишься. Ты станешь боль­шим мальчиком, будешь играть в футбол, про­бегать милю за одну минуту.

Макс посадил Диди на колено и подкиды­вал его вверх и вниз. Он разговаривал с ним на идише, по-английски, по-польски. Он го­ворил:

- Радуйся, Диди, что ты родился на зем­ле Дяди Сэма, а не в России. Они обзывали бы тебя космополитом, саботажником, шовинистом и написали бы в твоем паспорте слово "еврей".

Диди хватал Макса за бороду и даже пытался засунуть ее в рот, чтобы попробовать на вкус.

Мириам услышала слова Макса и засмеялась.

- Пора идти на прогулку! - объявила она.

Мириам посадила Диди в коляску, и мы отправились в путь. Мы совершили длин­ную прогулку вокруг озера. Прохожие, большей частью пожилые пары, беженцы из Германии, провожали нас глазами. Мужчи­ны неодобрительно посматривали на нас. Мы разговаривали на идише, но "восточно- еврейский" язык не годился для этих мест в Адирондаке. Это был язык отелей в Кэтскилле. В коляске Диди лежала газета "Форвард", на нее смотрели с отвращением. Эти германские беженцы верили в ассимиляцию - их еврейское меньшинство должно было смешаться с большинством, а не обре­менять себя восточноевропейским Голус. Из карманов пиджаков у этих мужчин торчали номера газеты "Ауфбау". Макс пробор­мотал:

- Чего они уставились, эти йеким? Помогла им в Германии их ассимиляция, а?

Они оставались теми же, кем были и раньше, - "йегудим", чье еврейство заключалось в посещении синагоги на Рош Хашана и Йом Кипур, чтобы послушать проповедь раввина.

А в чем, в конечном счете, заключается суть еврейства Макса - или Мириам, или моего? Мы все оторвались от наших корней. Мы - те, кого Каббала называет "незащищенные души", Пережитки духовной катастрофы. И современные бывшие христиане не многим отличаются от современных бывших евреев.

После прогулки Мириам готовила ленч, Макс и я помогали ей на кухне. В часы меж­ду ленчем и обедом Макс спал, Мириам продолжала работу над своей диссертацией, а я писал для газеты "Форвард" и корректировал главы романа. Как-то я услышал, как Мириам сказала:

- Если бы это зависело от меня, лето бы никогда не кончалось, и мы бы оставались тут целую вечность.

По вечерам через день, от восьми до девяти, из Мексики звонила Линн. Разговор был все­гда одинаковым: Мириам сообщала, что с Диди все прекрасно, погода хорошая. Линн хва­лила Мексику, красивое море, горы, древности ацтеков, примитивные нравы мексиканцев. Линн купила вышитый платок для Мириам, ящичек для сигар Максу. Она попросила рас­сказать мне о том, что встретила женщину, про­фессора, которая разыскивала в Центральной Америке следы марранов, тайных евреев, дав­ным-давно спасавшихся там от испанской ин­квизиции. Эта женщина приехала в Мехико-Си­ти к евреям из Польши, где закрыли еврейский журнал на идише.

Каждый день Макс уверял нас, что чувствует себя лучше, с удовольствием прогулива­ется. Но Мириам рассказала мне, что он пло­хо спит по ночам и что у него кровь в моче.

В тот вечер звонка от Линн не было, и мы удивлялись, что могло с ней случиться. Око­ло одиннадцати часов, когда я пожелал Ми­риам и Максу спокойной ночи, зазвонил те­лефон. Мириам схватила трубку, я услышал ее голос:

- Кто это? Вы просите Макса Абердама? Кто его спрашивает?

Кто бы ни был звонивший, у меня не бы­ло желания вмешиваться, и я медленно по­шел наверх в свою спальню. Было слышно, как Макс разговаривает по телефону. Сек­рет раскрыт? И кто звонил Максу? Вскоре послышались тяжелые шаги по лестнице. Дверь открылась, на пороге стоял Макс. Он с трудом дышал, глядя на меня большими черными глазами.

- Аарон, случилось чудо, абсолютное чудо!

- Что случилось? - спросил я. Мое горло так пересохло, что я с трудом мог говорить.

- Я лечу в Израиль. Хаим Джоел Трейбитчер нашел для меня доктора.

Макс покачнулся, и я, вскочив с кровати, помог ему сесть на стул. Он опирался на меня так тяжело, что я едва удержался на ногах.

- Кто тебе звонил? Как они узнали, что ты здесь?

- Это Цлова, служанка Привы. Я тебя с ней знакомил, когда ты заходил к нам. Помнишь?

- Помню.

- В мою квартиру принесли длинную телеграмму из Тель-Авива от Хаима Джоела Трейбитчера. Он встретил доктора, с которым я был знаком в Варшаве и который те­перь широко известный уролог в Израиле. Хаим Джоел Трейбитчер предлагает опла­тить мне перелет в Израиль. Я смогу вернуть тебе твои деньги. Я начинаю верить, что где-то есть Бог, который не хочет, чтобы я сей­час покинул Его мир. Прива, как тебе изве­стно, плывет в Святую Землю на корабле. Похоже, что я буду там раньше, чем прича­лит ее судно.

- Откуда Цлова узнала, что ты здесь? - спросил я, и мой голос звучал как-то странно.

- Это долгая история. Когда Цлова получила телеграмму, она поняла, что я в Амери­ке, а не в Швейцарии. Мириам оставила номер здешнего телефона управляющему своего до­ма, и, когда Цлова в поисках меня пришла к Мириам, он дал ей номер.

Макс дрожал от волнения. Потом он выпалил:

- Может быть, мне предопределено быть похороненным в Святой Земле.

- Макс, никто тебя еще не хоронит. Ты будешь жив и здоров, - сказал я.

- Мириам теперь вся в волнениях. Она хочет лететь со мной в Израиль, но разве это возможно? Она останется здесь с ребен­ком. Я хочу лететь как можно скорее. Мне здесь стало хуже, а не лучше. Если бы ты ре­шил составить мне компанию, я бы взял те­бя с собой за счет нашего богатого благоде­теля.

- У меня нет заграничного паспорта. И ви­за тоже потребуется, - сказал я.

- Я не подумал об этом. Все, что у меня есть в данный момент, это мое разрешение на въезд.

- Ты можешь выехать из страны и вернуться обратно со своим видом на жительст­во. Но тебе придется получить разрешение в Иммиграционном Управлении. Что с твоим польским паспортом?

- Польский паспорт у меня продлен.

Дверь распахнулась, и Мириам закричала:

- Баттерфляй, это чудо, чудо! Я колебалась, оставлять ли наш номер телефона уп­равляющему. В последний момент решила, что надо. Как это случилось, что Цлова пошла искать Макса у меня, и почему Джон дал ей номер, я, наверное, никогда не пойму. Я хочу лететь с Максом, я не могу оставить его одно­го в таком состоянии. Но что мне делать с Диди? Как назло, Линн сегодня не позвони­ла. И еще мне кажется, что Диди заболел. Я потрогала его лоб, мне кажется, он горя­чий. Линн оставляла нам термометр, но я ку­да-то его засунула и теперь не могу найти. Ах, я с ума схожу!

Мириам разрыдалась. Я встал с кровати, на которой сидел, и Мириам упала в мои объятия. Ее лицо было горячим и мокрым от слез.

- Мириам, не впадай в истерику, - воззвал к ней Макс. - Все само образуется. И даже если нет, небо на землю не свалится. Линн оставила тебе свой телефон в Мексике?

Мириам вырвалась из моих рук.

- Ты рехнулся, что ли? Я устала. Я боль­ше не выдержу. Отправляйся в Палестину, лети один. Такие женщины, как я, существу­ют даже в Иерусалиме. Мне больше не нуж­ны мужчины, я устала от них. Они у меня вызывают отвращение. Я где-нибудь лягу и буду ждать, пока ко мне не придет Ангел Смерти. У меня остался только один друг - смерть.

Мириам выбежала, хлопнув дверью. И в ту же минуту зазвонил телефон. Макс сказал:

- Пожалуйста, ответь, Аарон. Я не могу встать.

Я схватил трубку.

- Миссис Сталлнер?

Молодой голос говорил с испанским акцентом.

- Из Мехико-Сити вызывает мисс Сильвия. Вы оплатите разговор?

- Да, да, конечно!

Я услышал незнакомый женский голос, хриплый и резкий:

- Это мистер Грейдингер? Говорит Сильвия, подруга Линн. Простите, что я звоню так поздно. У меня для вас, к несчастью, пло­хие новости. Линн попала в аварию. Она в госпитале.

- Авария? Что случилось?

- Она вела машину в нетрезвом состоянии. Меня с ней не было, она ехала к своему парикмахеру. У нее сломана рука и еще не­сколько царапин. Можно мне поговорить с мисс Мириам Залкинд?

- Минуточку.

Я положил трубку на ночной столик. Дверь рывком отворилась, и в комнату во­рвалась Мириам.

- Кто это - Линн?

- Мириам, не пугайся. Линн попала в автомобильную аварию.

Мириам остановилась посреди комнаты. Очень тихо она сказала:

- Я знала это. Я это знала все время.

Я зашел в туалет и присел на крышку стуль­чака. Как странно, подумал я, что хорошие новости о враче для Макса и его поездке в Израиль вызвали у Мириам такую бурную реакцию, в то время как дурные новости о не­счастном случае с Линн были восприняты спокойно. Одно было ясно: Мириам не может лететь в Израиль с Максом.

Я встал и, намереваясь выковырять что-то, застрявшее в зубах, открыл аптечку. На средней полке лежал термометр. Мириам уже закончила говорить по телефону. Она сидела на краю моей кровати, разговаривая с Максом. Я услышал, как она сказала:

- Возьми только летний костюм и плащ.

Я сказал:

- Мириам, я нашел термометр в аптечке.

Мириам кивнула.

- Я поставлю его позже. Пусть Диди сейчас поспит, славный малыш.

Примечания к главе 9

[121] - Что общего у шемитта с горой Си­най? - вопрос, неоднократно разобранный в раз­личных комментариях к Талмуду и не имеющий прямого ответа; шемитта (ивр., букв. "седь­мой") - так называемый "субботний год".

[122] - Пуримские клоуны - участники кло­унады, разыгрываемой во время весеннего еврей­ского праздника Пурим в память о чудесном избав­лении от гибели евреев Персидского царства при царе Ахашевероше (см. библейскую Книгу Эсфири).

[123] - Адирондак, Кэтскилл - горные ку­рортные места в северо-восточных штатах США.

[124] - Голус (или Галут, ивр., букв. "изгнание") - само­название еврейской диаспоры; с оттенком презрения.

[125] - Йеким - мн. от йеки (нем., букв. "пиджак"); так в Палестине и в Израиле называли евреев, эмигриро­вавших в 30-40 годы из Германии.

[126] - Йегудим (арам., букв. "люди с востока") - евреи, как народ.

[127] - Марраны (исп., букв. "свиньи") - ис­панские евреи, принимавшие крещение, чтобы избе­жать высылки из Испании в конце XV века, но тайно продолжавшие исповедовать и соблюдать обряды иудаизма.

Глава 10

Все было готово - чемодан Макса упакован, заказаны билеты на автобус из Лейк Джордж в Нью-Йорк, сделано все необходи­мое, чтобы быстро получить разрешение на выезд и последующее возвращение в Штаты. Мириам осталась с Диди, а мы с Максом при­ехали в Нью-Йорк и остановились в его квар­тире. Те же беженцы, что вломились к Приве и разворовали ее драгоценности, теперь звонили Максу, чтобы пожелать ему счастливо­го пути и скорого возвращения. Хаим Джоел Трейбитчер в телеграмме Максу объявил о своем намерении компенсировать потери жертв, пострадавших от надувательства Хэрри, и эта новость быстро распространилась среди них. Честность и благородство этого справедливого человека произвели должное впечатление.

За дни, проведенные в Нью-Йорке до отъезда Макса, мы с Цловой так подружились, что стали обращаться друг к другу на "ты". В Варшаве она управляла бельевой мастер­ской, принадлежавшей пожилой болезнен­ной бездетной паре. Они доверили Цлове свое дело, и после их смерти она должна бы­ла его унаследовать. А еще Цлова рассказала мне свою историю. Она родилась в малень­ком городке в Люблинском воеводстве и ра­но осиротела. Выучилась шить и вышивать. Потом работала у корсетного мастера и ста­ла специалисткой по изготовлению нижнего белья для женщин, у которых была слишком большая или слишком маленькая грудь, и тех, что перенесли операции на груди. "Ста­рики", как окрестила Цлова своих хозяев, нередко болели и ездили на заграничные курорты или на виллу, которая находилась в Отвоцке. Цлова присматривала за их большой квартирой и вела дела в мастерской. За­казчицы приезжали к ней со всей Польши, и она удовлетворяла любые их требования. Во время войны Цлова попала в концлагерь, позже в лагере для перемещенных лиц в Гер­мании она получила визу в Америку. Она по­дружилась с Привой еще в Варшаве. Прива увлеклась оккультизмом и посетила несколь­ко сеансов с известным польским медиумом Клуски. Когда Прива выключила свет, и Цлова положила руки на столик, тот приподнялся над полом и дал правильные ответы на все вопросы. Цлова стала большим знатоком в использовании стола Оуджа. Она уверяла меня, что задолго до того, как пришла телеграмма от Хаима Джоела Трейбитчера, извещавшая, что он нашел для Макса нужного врача, она виде­ла это во сне. Цлова утверждала также, будто видела во сне, что Макс будет жить с Мириам в доме у озера. Когда Цлова попросила меня показать ей ладонь правой руки, чтобы прочесть мое будущее, она сказала:

- В тебе горит большой огонь.

- От Бога или от дьявола? - спросил Макс.

- И то, и другое, - ответила Цлова.

Макс часто высмеивал Цлову, подшучивал над ее видениями и снами и говорил, что она приподнимает столик ногами и обманывает себя и других. Он сказал:

- Как же это все твои духи не смогли защитить тебя от нацистов?

Тем не менее было ясно, как они близки друг другу. Цлова всегда предупреждала Макса, что ему можно или нельзя есть. Когда он зажигал сигару, она буквально вытаскива­ла ее у него изо рта. Она упаковывала его бе­лье, подштанники, лекарства, как опытная же­на. Сама она выкуривала по три пачки сигарет в день, и я однажды случайно услышал, как Макс предупреждал ее:

- Тогда я приготовлю вам встречу.

- Какую встречу? - спросил Макс не без удивления.

А Цлова сказала:

- Я посажу вас в золотое кресло, а под ноги дам эту шлюху, Мириам Залкинд.

За день до отъезда Макса, когда Цлова пошла купить вещи, которые могли понадобиться ему в путешествии - пижаму, носки, резиновую клизмочку, маникюрные ножни­цы, пилюли от запора и другие полезные вещи, - Макс открыл мне свой секрет (о котором было несложно догадаться): он однажды переспал с Цловой. Он знал, что эта молодая женщина с белозубой цыганской улыбкой и прищуренными татарскими глаза­ми обманывала своих работодателей в Вар­шаве и свою хозяйку в Нью-Йорке. Макс сказал:

- Я не мог удержаться. Я родился жади­ной. Ты унаследовал от меня Мириам и мо­жешь поиметь и Цлову. Ты принадлежишь к людям того же сорта. Я, друг мой, теперь привязан к куче объедков.

- Ты поправишься и наделаешь еще мас­су свинств, - сказал я.

- Твои бы слова Бог услышал.

Макс сказал буквально те же слова, кото­рые я часто говорил своим женщинам:

- Разве это моя вина, что я могу одновременно любить больше, чем одну?

- Вся идея единобрачия это большая ложь, - сказал Макс. - Ее изобрели жен­щины и пуританские христиане. Этого ни­когда не существовало у евреев. Даже наш великий учитель Моисей возжелал негритянку, а когда его сестра Мириам упрекнула его, ее наказали чесоткой. Где это написано, что я должен быть более святым, чем Моисей или патриарх Иаков? Пока я в силах, я себя услаждаю. А поскольку я готовлюсь завер­шить свое существование, теперь настает твое время.