Мешуга - Исаак Башевис Зингер 20 стр.

Достаточно странно, но я и сам временами чувствовал себя не таким, как прежде. Како­ва была природа этих изменений и было ли это связано с климатом? Возможно, на меня так действовали тысячелетия еврейской ис­тории. Может быть, духи древних евреев - жрецов, левитов, вождей разных племен, ге­роев, Хасмонеев, саддукеев и разных других неизвестных сил - сохранили здесь свое влияние и силы, которые мы, евреи диаспо­ры, давно забыли или, возможно, никогда не знали? Макс здесь постарел.

Мириам стала использовать ивритские слова и выражения в наших разговорах. Мне показалось, что она теперь уже меньше интересуется идишем, чем это было в Нью- Йорке. Она все еще называла меня Баттер­фляй, все еще обнимала и целовала, но сейчас, когда Макс был болен и, по всей видимости, стал импотентом, она отнюдь не выражала страстного желания отдаться мне. У нее всегда находились оправдания. Может быть, она обиделась на меня за то, что я привез с собой Цлову и Крейтлов? Иногда я чувствовал, что дружеские чувства Макса ко мне тоже охла­дели. Единственный, кто стал верен мне еще больше, был Леон. Он всегда приглашал меня на обед или на ленч. Он продолжал получать газету, для которой я писал, и жаждал обсуж­дать каждый выпуск моего романа. Здоровье Леона поправилось, и он утверждал, что воз­дух Тель-Авива для него целителен. Он даже выражал желание купить здесь дом и прожить остающиеся ему годы среди евреев.

В моей комнате было окно, выходившее на Хайаркон, и балкон с видом на море. По вечерам я часто сидел на балконе и копался в своей жизни. Я плыл в Эрец-Исраэль, чтобы соеди­ниться с любимой женщиной. Я взял с собой трех женщин, с которыми раньше имел любов­ные связи, но судьба распорядилась так, что здесь, впервые за много лет, я оказался в оди­ночестве. Мириам спит возле Макса, Цлова в Иерусалиме, Фрейдл и Миша плывут в Нью-Йорк, а Стефа чрезвычайно предана мужу.

Польские евреи издавали в Тель-Авиве польский еженедельник, немецкие - немецкий, венгерские - венгерскую газету, а ру­мынские - румынскую. В витринах книжных магазинов на улицах Бен Йегуды и Дизенгоф были выставлены новые издания книг на всех языках. Иногда я просыпался посреди ночи, сидел в кресле на балконе и смотрел на небо, усыпанное звездами, и на море. В Нью-Йорке я позабыл, что на небе есть звезды. Но над Тель-Авивом простирался космос со всеми его звездами, планетами и небесными светила­ми. Воздух был напоен запахами виноградни­ков, эвкалиптов, кипарисов и другими арома­тами, которые казались мне знакомыми и в то же время новыми. Дули теплые ветры, прино­ся с собой запахи, которым не было названий.

Это море передо мной не было просто массой воды, это было Хайям Хагадол, или Великое море, по которому Иона спасался бегством от Господа, чтобы избавиться от необходимости предсказать разрушение Ниневии. Судно, на котором Иуда Галеви - ве­личайший из писавших на иврите поэтов Средневековья - направлялся в Эрец-Исраэль, плыло по этому морю. Здесь плавали ку­печеские суда, с которыми в Книге Притчей Соломоновых сравнивалась добродетельная женщина. Волны искрились в лунном свете, и сам Господь охранял Тель-Авив. В тишине можно было слышать слова пророка: "Вот - видение Исайи, сына Амоса, которое он пред­видел об Иудее и Иерусалиме в дни...". Рядом Рахиль по-прежнему оплакивает своих детей и остается безутешной. Вокруг нас прятались филистимляне, аммониты, народы Моаба, Арама, ханааниты, амориты, хиттиты, жевузиты, гиргашиты - постоянно ожидающие возможности возобновить древнюю войну против Бога и Его избранного народа.

Как-то днем ко мне пришел местный литератор со своим переводом на иврит одного из моих рассказов.Я отредактировал пере­вод в его присутствии, и он спросил меня:

- Оказывается, вы так хорошо знаете иврит, тогда почему вы пишете на идише, а не на иврите? Вам должно быть известно, что идиш вымирает, а иврит возрождается.

- Вымирание в моих глазах не является недостатком, - сказал ему я. - Древнегреческий язык вымер, так же как и латынь. Иврит был мертвым языком в течение двух тысяч лет. Все, кто сегодня жив, рано или поздно вымрут.

Он открыл рот, видимо, собираясь что-то сказать, но так ничего и не сказал, а лишь схватил свою рукопись и исчез.

Он был не единственным. Я слышал такие же точно мнения от других писателей и студентов. Мне было бы довольно просто приспособиться к современному ивриту и к местному произношению. Однако ответ, который я чаще всего давал, был следую­щим:

- На идише говорила моя мать. На иди­ше говорили мои бабки и деды, все предки вплоть до Сифтей Кохен, до Рабби Моше Иссерлес. Если идиш был достаточно хо­рош для Бал Шем Това, для Гаона из Виль­но, для Рабби Нахмана из Вроцлава, для миллионов евреев, которые погибли от рук нацистов, то он достаточно хорош и для меня.

Однажды кто-то сказал мне:

- Идиш на восемьдесят процентов состо­ит из немецкого, а немецкий - это язык нацистов.

- И на иврите говорили наши враги - народы Аммона и Моаба, филистимляне, медианиты, а может быть, также амалекиты. На арамейском, языке Зохара и Гемары, говорили Навуходоносор и Гамилькар, - ответил я.

В Израиле начался сезон дождей. Здоро­вье Макса улучшилось, и он уже мог ходить с помощью палки. Мы часто сидели с Мири­ам в кафе на улице Дизенгоф, пили кофе и болтали. Было похоже, что Стефа и Леон со­бираются купить дом и обосноваться в Тель-Авиве. Сам я не мог больше оставаться здесь. Последняя глава моего романа была сдана в газету "Форвард", а выбрать тему новой ра­боты мне по некоторым причинам не удава­лось.

Хаим Джоел Трейбитчер давал званый ве­чер по случаю новоселья в своем новом доме. Так как мы с Мириам не пошли на его при­ем в Нью-Йорке, было ясно, что мы не мо­жем пропустить этот. Ходили слухи, что Хаим Джоел встретил в Хайфе богатую вдо­ву, американскую миллионершу, и собира­ется жениться на ней. Его новый дом был расположен на бульваре Ротшильда, и Макс шутил, что его теперь переименуют в буль­вар Трейбитчера. Хаим Джоел рассказал Максу об этой вдове, миссис Бейгельман, ко­торая купалась в деньгах. Ее покойный муж, родом из Южной Африки, где у него были золотые копи, строил небоскребы в Нью-Йорке, Чикаго, Лос-Анджелесе и Хьюстоне. Несмотря на такую счастливую судьбу, у не­го случился инфаркт, и он умер. Миссис Бей­гельман встретилась с Максом и пришла в восторг от его шуток, обаяния, умения быть приятным и его рассказов о Варшаве. Она по­рекомендовала ему врача в Нью-Йорке, кото­рый оперировал ее мужа. Миссис Бейгельман, которая собиралась присутствовать на вечере у Хаима Джоела, оказалась необъятной жен­щиной ростом почти шесть футов, с носом, похожим на шофар, и зубами, как у козы. Ее голос был низким и глубоким контральто. Стефа тихо шепнула мне:

- Она может проглотить Трейбитчера, и никто этого даже не заметит.

Похоже было, что творческая энергия покинула меня - я не испытывал ни малейшего желания начинать новый роман. Впервые за много лет я чувствовал, что мне надо отдох­нуть, взять отпуск. Меня охватила усталость, в запястьях начались подергивания - судоро­ги, столь знакомые писателям. Пропало так­же и желание обладать Мириам. По какой-то причине, которую я не мог объяснить, меня охватывало чувство страха, когда я думал о пред­стоящем вечере у Трейбитчера. Хаим Джоел позвонил мне в отель и предупредил, чтобы я не опаздывал. Я спросил, почему это так важно, и он ответил:

- Я не могу вам сейчас это сказать, но в известном смысле вечер устроен для вас. Не бойтесь. Никто не будет короновать вас тыквой и свечами, как было с героем одного ва­шего рассказа.

Я хотел выругать Хаима Джоела за то, что он строит планы, не поинтересовавшись мнением заинтересованного лица, но он повто­рил:

- Ради Бога, приходите вовремя, - и повесил трубку.

В Тель-Авиве пошли дожди и стало холодно. В газетах писали, что в пустыне Негев ре­ки внезапно вышли из берегов. Места, кото­рые только что были иссушенной землей и песками, в одно мгновение переполнялись бу­шующими потоками, увлекавшими людей, верблюдов, овец. В окрестностях Тель-Авива образовались глубокие разливы воды, кото­рые не могли перейти женщины, дети и стари­ки. Их переносили на плечах добровольцы из числа молодых мужчин. Несколько раз по но­чам отключалось электричество; Тель-Авив погружался в египетскую тьму. Даже в новом отеле, где жили Крейтлы, почему-то не было холодной воды. Плохо работал телефон; во время одного из моих разговоров с Леоном связь неожиданно прервалась.

Прива (вместе с Цловой) приехала в Тель- Авив, но не для того, чтобы ухаживать за больным супругом, а чтобы принять участие в званом вечере Хаима Джоела. В результате Мириам была вынуждена освободить комнату Макса и переселиться ко мне. Вне себя от ярости она решила бойкотировать прием у Трейбитчера.

- Мы не можем поступить так! - воскликнул я.

- Ты должен идти. Разве ты не знаешь, что тебе будет вручена литературная премия? - Оказалось, что миссис Бейгельман учредила премию в пятьсот долларов имени своего покойного мужа. - Трейбитчер соби­рается добавить такую же сумму в память Матильды, так что ты получишь тысячу дол­ларов! - насмешливо размечталась Мириам. Потом заговорила более серьезным тоном:

- Баттерфляй, я много дней хотела поднять этот вопрос, но у меня не хватало мужества. Ты был очень добр ко мне, но ты слишком молод, чтобы стать тем, кем является для ме­ня Макс.

- Слишком молод? Я на двадцать лет старше тебя.

- Мне уже скоро тридцать, и я хотела бы иметь ребенка прежде, чем лягу в могилу. Ес­ли мне суждено иметь детей, это надо делать теперь. Каждый месяц, когда приходит мой период, я чувствую, что ускользают послед­ние шансы. Мужчине этого не понять. У нас у всех есть свои глупые фантазии. Когда-то ты написал рассказ - на самом деле это были воспоминания - о матери твоего друга, которая каждые два года рожала ребенка, мальчи­ка. И каждый раз, качая очередного малыша в колыбели, она пела песенку о том, что когда-нибудь он вырастет и станет раввином. Ты помнишь?

- Да, это была мать моего друга, Исаака. Ни один из ее мальчиков не вырос. Все они умирали в детстве, но она никогда не переставала петь свою песенку: "Мойшеле будет реббеле, Береле будет реббеле, Хазкеле бу­дет реббеле".

- Я упоминаю этот рассказ в моей диссертации, - сказала Мириам. - Зачем я живу, если не для того, чтобы создать кого-то, кто будет достоин называться Челове­ком? Чем заканчиваются весь этот секс и вся наша любовь и страсть? То, что я чувст­вую, сильнее, чем логика. Ты можешь даже назвать меня бесстыжей. Ты как-то цитиро­вал выражение из Гемары, которое я сейчас не помню, о женщине, жаждавшей секса. Ты писал, что с такой женщиной любой мо­жет развестись безо всяких формальнос­тей, требуемых брачным контрактом. Это правда?

- Так говорится в Гемаре.

- Ну, поскольку я не являюсь твоей же­ной, и у меня нет кетубы, ты не можешь раз­вестись со мной и не можешь выкинуть вон мою кетубу. Помнишь клятву, которой я те­бе поклялась?

- Я все помню. Но что ты будешь делать, если получишь отрицательный ответ от ме­ня? Поищешь другого отца?

- Я только что сказала, что не нарушу мой обет. Если я обречена никогда не стать матерью, я хочу знать это и успокоиться. Нет не­обходимости отвечать мне сейчас же. Скажи только, как долго мне ждать. Я не хочу год за годом жить в неизвестности.

- У нас будет ребенок.

Мы сидели молча. Я был ошеломлен тем, что сказал, а Мириам - тем, что услышала. Она смотрела на меня так, словно готова бы­ла смеяться и плакать одновременно.

Наконец наступил день званого вечера. По сведениям Макса, Хаим Джоел пригласил сотни гостей, "половину Земли Обетован­ной", что должно было обойтись ему в целое состояние. Я отдал погладить свой костюм и купил по этому случаю новую рубашку и галстук. Мириам пошла со мной за покупками и заставила меня купить еще и новую пару туфель. С тех пор как возвратилась Прива, к Максу никто не приходил, даже Мириам. За ним смотрели только Прива и Цлова.

Хаим Джоел позвонил по телефону, чтобы сообщить, что пришлет за мной и Мириам такси. За Максом, Привой и Цловой он по­слал собственный автомобиль. Он перечис­лил множество приглашенных - выдающих­ся людей, среди которых были министры, депутаты кнессета, офицеры, писатели, издатели, студенты университетов из Реховота и Иерусалима и актеры из театра Хабима и из других театров Израиля.

Вечер должен был начаться ужином "а ля фуршет". Хотя Мириам всячески старалась преуменьшить значение предстоящего события, тем не менее она к нему подготовилась. Даже сделала прическу, чего я никогда не ви­дел в Нью-Йорке. Конечно, у Хаима Джоела Трейбитчера были отпечатаны прекрасные приглашения, в которых упоминалось мое имя и объявлялось о присужденной мне лите­ратурной премии. Он также заказал для этой премии что-то вроде диплома, написанного на пергаменте и на идише, и на иврите.

Накануне ночью шел дождь, но теперь он перестал, и небо очистилось. Я вышел на балкон полюбоваться закатом. Мне казалось, что даже солнце в Земле Обетованной было не таким, как в Польше или в Америке. Оно раскачивалось на золотых волнах, что напомнило мне Йом Кипур в сумерках перед Нейлах. Казалось, воды были покрыты святостью. Это было библейское море "тех, что спускались к морю на кораблях, которые плавали в великих водах, где виделись создания Господа и чудеса Его в глубине". Это бы­ло море пророка Ионы, море книги Иова. Рядом были Тир, Сидон, Тарсис. Это не был обычный закат солнца, подобный тем, кото­рые я наблюдал в Билгорае и Варшаве или на Риверсайд-Драйв в Нью-Йорке. Это солнце в самом деле собиралось погрузиться в воды моря, как об этом писалось в Гемаре и в Мидраше.

Большой дом Хаима Джоела, расположенный в окрестностях Тель-Авива, был полон гостей - во всех комнатах толпились люди, олицетворявшие женскую красоту, муж­ской талант, высокие гражданские качества и даже филантропию. Я никогда не видел че­го-либо подобного. Хаима Джоела помнили еще по приемам в Берлине, где он жил до то­го года, когда Гитлер пришел к власти. В то время хозяйкой была покойная Матильда. Казалось, это "парти" или месиба (сборище) было несколько хаотично, свободно от ка­ких-либо условностей. В дверях Хаим Джоел вместе со своей будущей супругой коротко приветствовал меня. Он был в смокинге, ко­торый придавал его низенькой фигуре комич­ный вид, делая его чем-то похожим на карли­ка в цирке. Стоявшая рядом с ним огромная женщина в платье с золотыми блестками и с башней крашеных рыжих волос была обвешена драгоценностями. Они приветливо поздорова­лись с нами, но оглушительный шум из комнат поглотил их слова. Здесь можно было услы­шать все языки мира - обрывки разговоров и фразы на идише, иврите, английском, немец­ком, французском, русском, польском, вен­герском. Мириам взяла меня под руку, и мы поспешили вперед. Официанты и официантки несли подносы, нагруженные деликатесами. Группы гостей теснились возле буфетов, ломившихся под тяжестью яств и бутылок. Я заметил незнакомца, который отличался сверхъестественным сходством с доктором Герцлем - та же борода, те же глаза, то же бледное аристократическое лицо. Меня обступили мужчины и женщины, которым я, по-видимому, был известен. Они приветствовали меня, жали мне руку, орали мне в уши что-то невразумительное. Время от времени кто-нибудь пытался перекричать толпу, по­стучать ложкой о стакан, безуспешно призы­вая к порядку. Становилось теплее, и в доме было уже невероятно жарко. Мириам сказа­ла мне на ухо:

- Давай удерем отсюда!

Мы пробивались из комнаты в комнату, пока в конце концов не оказались в спальне. На двух широких кроватях высились груды пальто и жакетов. На самый верх одной из этих груд взгромоздилась вельветовая шляпа раввина или рабби. Я уже раньше заметил нескольких бородатых мужчин с ермолками на головах, одетых в длинные грубошерст­ные сюртуки. Я слышал, что, наряду с други­ми организациями, Хаим Джоел Трейбитчер поддерживал несколько иешив в Сафеде и Иерусалиме. В этой комнате было тихо, и я направился к стулу, который стоял у стены. Мириам воскликнула:

- Баттерфляй, я голодна. Я была на­столько глупа, что решила, что они посадят нас за стол и накормят.

- Я должна поискать Макса. Оставайся здесь.

- Не забудь вернуться.

Я уселся в розовое кресло. В карманах мо­их брюк лежали два свежих носовых платка, но они оба уже были влажными от пота на лице. Мириам поцеловала меня и бросилась в мир беспорядка и безумия. Когда она от­крыла дверь, возникло впечатление, как буд­то тысяча глоток слила свои голоса в единый рев. Комната была полна теней от единствен­ной лампы. Итак, это спальня миллионера, подумал я. Здесь он будет спать с этой ги­гантской женщиной всего через несколько месяцев после того, как умерла его жена. Я был голоден, но в то же время чувствовал тяжесть в желудке. Меня пучило, и рот пере­полняла какая-то кисло-сладкая жидкость. "Как они станут вручать мне премию во время такой оргии? - спрашивал я себя. - И как они найдут меня?" Хорошо было снова ощу­щать одиночество. Мне не хотелось ни их денег, ни их почета.

"Жениться, стать отцом? - вопрошал мой диббук. - Вырастить второго Аарона Грейдингера, второго Макса, вторую Мириам, вто­рого Хаима Джоела Трейбитчера или, быть может, второе такое же чудовище, как эта да­ма, которая будет его женой?" Никому не да­но знать, что может создать комбинация ге­нов. Я стал искать какую-нибудь книгу, журнал или газету, чтобы отвлечься от своих мыслей, но ничего не нашел. Откинув голову на спинку кресла, я закрыл глаза.

Я стал впадать в то мрачное настроение, которое охватывало меня всякий раз, когда мне случалось оказаться в толпе. Одного человека, даже двух или трех я мог выносить с легкостью, но большое скопление людей все­гда вызывало у меня страх. Толпа может стать опасной; сборища, толпы способствуют началу войн, революций, инквизиции, из­гнаний, крестовых походов. Даже группа ха­сидов или толпа на похоронах ужасали меня. Это толпа отлила золотого тельца и потом поклонялась ему; толпа подвергла остракиз­му Спинозу; в 1905 году толпа еврейских ре­волюционеров напала на лавочника на Крохмальной улице и убила его, решив, что он капиталист. Толпы сжигали евреев, еретиков и ведьм, линчевали негров, поджигали дома, грабили, насиловали, даже убивали малень­ких детей.

Я почти задремал, когда дверь вдруг распахнулась, и в комнату ворвалась мешанина голосов. Это была Мириам в сопровождении Хаима Джоела Трейбитчера, Макса и Стефы. Я вздрогнул и проснулся. Макс хорошо выглядел в вечернем костюме. Он подкрасил бороду, в ней снова появились черные поло­сы. Макс громко заорал:

- Что ты прячешься, как застенчивая невеста? Мы пришли за тобой!

- Кроме всего прочего, вы сегодня наш почетный гость! - воскликнул Трейбитчер.

- Он хочет показать нам, какой он скром­ный, - сказала Стефа, и по ее голосу я по­нял, что она тоже слегка пьяна. Мириам дер­жала в руке бокал с вином, и ее глаза сияли блаженством опьянения.