Мешуга - Исаак Башевис Зингер 8 стр.


Я снова закрыл глаза, и мне показалось, будто Мириам прошептала мне несколько слов, но я не разобрал их смысла. Вдруг она испустила приглушенный вопль, Я тотчас про­снулся, пронзенный смертельным ужасом. Кто-то копошился у наружной двери, пытаясь взломать ее. Мириам перекатилась, едва не упав с кровати. Вор или грабитель, или кто-то еще, ухитрился войти в квартиру. Внезапно в прихожей загорелся верхний свет, и я увидел молодого человека, невысокого и коренасто­го, с длинными волосами и черной бородой. На нем были розовая рубашка и грязные брю­ки. В правой руке он держал револьвер, а в ле­вой небольшую сумку. Это напомнило мне сцену из второсортного фильма, хотя я пони­мал, что мой конец может быть близок. Я чуть успокоился, но потом снова насторожился, Мириам, совершенно голая, сделала движе­ние, как будто собираясь ударить мужчину, но остановилась.

- Стенли! - воскликнула она.

- Да, это я, - сказал молодой человек. - Пожалуйста, постарайся не вопить и не де­лать глупостей.

Я сел в кровати, тоже голый, наблюдая эту сцену без страха, который должен бы был охватить меня, и даже с любопытством. Я знал, что Стенли был законным мужем Мириам. Она уже рассказывала о нем - о его сексу­альных затруднениях, его слезливой сентиментальности.

- Кто это, твой новейший любовник? - и он показал револьвером на меня.

Мириам оглянулась вокруг, ища чего-нибудь, чтобы прикрыться. Но ночная рубашка лежала далеко от нее, а я не осмеливался подать ее ей. Она спросила:

- Чего ты хочешь?

- Тебя.

- Ты видишь, что у меня уже кое-кто есть.

- Покончила с Максом? - спросил Стенли.

- Нет, - ответила Мириам.

- Эй, ты, - Стенли повернулся ко мне. - Если хочешь прожить еще несколько лет, лучше проваливай отсюда. Иначе тебя вынесут.

Только теперь я заметил, что Стенли гово­рил с акцентом. Так, как будто переводил слова с другого языка. Был это идиш? Поль­ский? Немецкий? Я спросил:

- Могу я одеться?

- Да. Бери свои тряпки и иди в ванную. Не вздумай звать помощь, иначе я...

- Минуту.

- Хватай свои вещи и убирайся. Быстро!

Я опустил ноги на пол, и они чуть не подогнулись подо мной. Колени ударились о ра­диатор. Пиджак, брюки и рубашка висели на стуле, который стоял между кроватью и ванной. Глаза как будто ослепли. Где я оставил туфли, носки, шляпу? Когда я схватил пид­жак, мои очки для чтения, ключи и пачка лежавших в кармане банкнот упали на пол. Я двинулся к ванной, и тут Мириам спроси­ла на идише:

- Ты что-то уронил? Я слышала, ключи стукнули об пол.

В ее голосе не было ни малейшей нотки страха.

Я ответил:

- Ничего сколько-нибудь важного.

- Вы говорите на идише? - спросил Стенли.

- Да, я из Польши.

- Из Польши, а? Подождите. Думаю, что я знаю, кто вы, - сказал Стенли. - Вы писа­тель, пишущий на идише. Я видел вашу фото­графию. Как вас зовут?

Я сказал ему свое имя.

- Я вас знаю, знаю. Я читал вашу книгу. На английском, не на идише. - Он обернул­ся к Мириам. - Не двигайся! Стой на месте!

- Я стою, стою, ты, идиот!

- Мистер Стенли, - сказал я. - Мне известно ваше положение, и я могу понять ваши чувства. Но не надо направлять на нас ору­жие. Мы не пытаемся оказать никакого сопротивления. Я немолодой человек, мне скоро пятьдесят. Кроме того, мы все евреи, - я гово­рил, стыдясь собственных слов.

- Да? Вы, может быть, еврей, но она ху­же, чем любая нацистка, - ответил Стен­ли. - Что вы за еврей, если водитесь с опус­тившейся потаскухой? - повысил голос Стенли.

- Стенли, не валяй дурака. Положи револьвер, - сказала Мириам.

- Я буду делать то, что мне нравится, а не то, что ты говоришь. Стой там, где стоишь, или сдохнешь. Что случилось с Максом? Ты с ним покончила?

- Нет, не покончила, - сказала Мириам.

- Я пришел, чтобы положить конец либо твоей вонючей жизни, либо своей, - сказал Стенли. - Я не стану убивать этого челове­ка, - показывая на меня, - но ты, ты гряз­ная б...дь, скоро ты будешь мертва. Мистер - как ваша фамилия? - Грейдингер, я думаю, вам следует знать, что вы связались с б...дью. Она была шлюхой еще в пятнадцать, она сама мне это рассказывала. В тридцать девятом году, когда ее родители уехали в Россию, она от­казалась поехать с ними потому, что была лю­бовницей сутенера. Позже он переправил ее на "арийскую" сторону и отдал в публичный дом, в бордель. Правда это или нет?

Мириам не ответила.

- Могу я воспользоваться ванной комнатой? - спросил я.

- Подождите. Пусть ответит на мой вопрос. Правда это или нет? Она сама мне это рассказывала. Отвечай, или тебе конец!

- Это неправда, - ответила Мириам.

- Ты сама мне это рассказывала, своим грязным ртом. Ее клиентами были нацисты, убийцы евреев. Они приносили ей подарки, которые снимали с убитых еврейских девушек. Я вру? Отвечай, или это будет твоей по­следней минутой!

- Я не хотела умереть в шестнадцать лет.

- Ты могла перейти мост со своими родителями вместо того, чтобы оставаться с сутенером. В Германии, в лагере, ты была любовницей немца. И здесь, в колледже, ты делала то же самое со своими профессора­ми. Я говорю правду?

- В шестнадцать я хотела жить. Теперь больше не хочу. Можешь стрелять в меня сейчас же, психопат!

- Отправляйтесь в ванную, - приказал мне Стенли. - И побыстрей!

Я попытался открыть дверь в ванную, но, похоже, ее заело. Я тянул за ручку, но в моей руке не было силы. Я повернул голову и посмотрел на Мириам, которая все еще остава­лась голой, и на Стенли. Сцена показалась мне нереальной, какой-то карикатурной. Я услы­шал себя, говорящего: "Простите меня". Сло­ва прозвучали глупо, трусливо. В этой затруд­нительной ситуации меня охватило нечто похожее на стыд - за себя, за Мириам, даже за Стенли - маленького, с обрубками ног, с выпирающим животом, с лицом, наполовину спрятанным за длинными волосами и черной бородой. Револьвер трясся в его руке, угро­жая падением. Что-то хлынуло мне в горло и начало душить меня - смесь кашля и смеха.

Войдя в ванную комнату, я сразу почувствовал дурноту. Волосы давили на голову, перед глазами плясали круги, горькая жид­кость заполнила рот. Оступаясь, я попытался сесть на стульчак. Стены, раковина, краны, "морозное" стекло в окне, потолок кружились вокруг меня, будто на карусели. Меня тошнило, но я боялся испачкать пол. Поток горькой жидкости хлынул изо рта в раковину. Одной рукой я держался за ради­атор, а другой опирался на стену. Мне не хо­телось, чтобы те двое заметили, что со мной произошло, поэтому я открыл краны и вы­мыл раковину. С большим трудом мне уда­лось открыть окно,и холодный ночной воз­дух оживил меня. Но я был перепачкан пятнами чертовски вонючей жидкости из моего собственного желудка. Позволить ему выстрелить было бы для меня, пожалуй, тем же самым, подумал я про себя.

Дверь ванной быстро открылась, и я увидел Мириам, уже не голую, а в махровом халате. Рядом с ней стоял Стенли без своего револьвера. И Мириам и Стенли что-то говорили мне, но я ничего не слышал, как будто уши были полны водой. Из-за своей наготы и зловония, поднимавшегося от моего тела, меня охватил еще больший стыд.

- Закройте дверь, - выпалил я. - Я ско­ро выйду.

- Вытрись, - сказала Мириам и показа­ла на полотенце.

- С ним все будет в порядке, - услышал я голос Стенли. - Закрой дверь.

Я попытался обмыться под душем, но он, очевидно, не работал. За окном рассвело, и красноватый отсвет поднимающегося солнца упал на кафельные стены ванной комнаты. В зеркале я мельком увидел свое лицо - бледное, вытянутое, небритое. Я принялся умы­ваться холодной водой, потом открыл аптечку Мириам и поискал бритву. Мой страх перед Стенли прошел, и мне страстно захотелось выглядеть в его глазах менее старым и нео­прятным, чем мое отражение в зеркале. Пид­жак и брюки были со мной в ванной, но ни ру­башки, ни туфель не было.

Итак, я впутался в любовное приключение с потаскухой. Ее муж внезапно ворвался среди ночи с оружием. Мы оказались на во­лосок от гибели. Каждый мой шаг сопровож­дал голос моей матери, который я слышал столь отчетливо, словно ее душа постоянно была со мной. "Мама, где ты? Прости ме­ня", - взмолилось что-то во мне. И она от­ветила, как будто была жива:

- Ты не можешь упасть ниже, чем в этот раз. Обещай мне, что ты убежишь от этой проститутки прежде, чем будет слишком поздно.

- Да, мама, обещаю.

- Потому, что ее дом склоняет к смерти, и ее пути ведут к мертвым. - Мой отец монотонно напевал стихи из Книги Притчей Соломоновых собственным голосом с присущими ему нусекх. - Никто из вошедших к ней не возвращается и не вступает на пути жизни.

Кое-как мне удалось вымыться, но пид­жак пришлось надеть на голое тело. Я с тре­ском открыл дверь и осторожно выглянул. В спальне никого не было, но из другой ком­наты были слышны звуки приглушенного смеха. Я поискал свою рубашку и туфли, од­нако они исчезли. Один носок лежал на кро­вати. Я позвал:

- Мириам!

Она тотчас появилась в крошечном коридоре, бледная, всклокоченная, в застегнутом халате. Стенли следовал за ней.

- Где твои туфли? - спросила Мириам, разглядывая пол.

В спальне было еще темно, жалюзи не давали проникать туда свету восходящего солнца. Мы обшаривали глазами пол, когда я вдруг понял, что Стенли все еще держит револьвер у спины Мириам. В тот же момент я увидел свои туфли на радиаторе.

- Вот они! - воскликнул я.

Стенли тоже заметил их, и его лицо стало суровым и озлобленным. Он обратился ко мне поверх плеча Мириам:

- Одевайся и катись. Мириам еще моя жена, а не твоя.

- Да, спасибо, - покорно ответил я.

- Куда он пойдет так рано? - спросила Мириам. - Я не хочу, чтобы лифтер видел его, выходящим из моей квартиры в такой час.

- Выпусти его по лестнице.

- Дверь на площадку заперта, - сказала Мириам.

- Нет, она должна оставаться открытой на случай пожара, - ответил Стенли.

Я торопливо натянул один носок. Другой потерялся, и я надел туфлю на босую ногу. Попытку зашнуровать туфли пришлось оставить, так как в тусклом свете было не видно дырок. Я услышал голос Стенли:

- Одевайся быстро и уходи. Но запомни: если ты скажешь хоть слово полиции или да­же старому идиоту, Максу, то заплатишь за это жизнью. Я знаю, где твоя редакция.

- Я никому не скажу.

- Не скажешь ради собственного спасе­ния. Моя жизнь для меня ничего не стоит.

Мне хотелось спросить его, что будет с Мириам, но я не сделал этого. Потом я услышал себя, говорящего Стенли:

- Я уверен, что вы с ней помиритесь, - и меня снова охватил стыд. Горло у меня пересохло так, что я с трудом выговаривал слова.

- Помиримся, да? Я относился к ней честно. Я не заставлял ее выходить за меня замуж. Она гонялась за мной, а не я. Разве это не правда, Мириам?

- Слишком поздно обсуждать это.

- Это никогда не поздно. Раз ты затащи­ла его в свою постель и рассказала ему, я полагаю, какая ты хорошая и какой я дьявол, и как сильно ты его любишь, и какой предан­ной женой ты будешь. Он имеет право знать правду.

- Никто ни за кем не гонялся.

- Ты за мной гонялась. Я совсем не торопился жениться. Я уже понял, что ты не бы­ла непорочной девственницей, ха-ха. Но ты потребовала, чтобы мы отправились в Сити Холл и официально зарегистрировались. Правда это или нет?

- Пусть будет правда. Меня больше ни­чего не задевает, - сказала Мириам, запи­наясь.

- Все правда. Этот человек писатель, еврейский писатель. На суперобложке книги говорилось, что он сын раввина. Ему следует знать, что ты собой представляешь и с кем он связался.

- Он уже все знает.

- Нет, не все. Даже я не знаю всего. Сто­ит мне встретить кого-нибудь, кто знал тебя, я узнаю о новых любовниках, новых приключениях, новой лжи.

- Я тебе с самого начала рассказала всю правду.

- Наденьте галстук, - сказал мне Стен­ли. - Прежде чем вы уйдете, я хочу задать вам вопрос. Это правда, что вы верите в Бога?

- Я верю в Его мудрость, но не в Его милосердие.

- Что вы под этим понимаете?

- Каждый может увидеть Его муд­рость - называть ли это Господом или При­родой. Но как можно поверить в Его мило­сердие после Гитлера?

- Бог это дьявол?

- По крайней мере, по отношению к животным и людям.

- Как вы можете жить с такой верой?

- Действительно, не могу.

- Мне бы хотелось поговорить с вами как-нибудь, но не сейчас.

- Стенли, могу я кое-что сказать? - спросила Мириам.

- Молчи! Я тебя снова предупреждаю: если скажешь еще слово, будешь иметь неприятности.

- Даю тебе священный зарок больше не разговаривать.

- Ладно, идите, - сказал мне Стенли. - Если прочтете в газетах, что мы оба мертвы, то будете знать почему.

- Не делайте этого. Если она такая, как вы говорите, она не стоит того, чтобы умереть.

- А кто стоит того, чтобы умереть? Прощайте.

Я открыл дверь в коридор, и Мириам что-то сказала мне вслед, но я не расслышал, что именно. В тусклом свете ночной лампы было видно, что дверь на лестницу не заперта. Коридор был пропитан теплотой середины ночи, остатками ночного покоя, застоявшимися за­пахами мусора, нерассеявшейся газовой копоти, спящих тел. Я начал спускаться вниз с опаской, как полуслепой. Я спас свою жизнь, но оставил Мириам в руках убийцы. И снова я услышал хриплое предупреждение отца: "Ты окончательно возненавидишь это и совер­шенно отвергнешь это...".

И что-то в моей голове добавило: "Этот мир и тот свет это один и тот же мир".

Я уже спустился на половину марша, ког­да что-то остановило меня. Что сказала Ми­риам мне вслед? Попрощалась? Может быть, о чем-то попросила? Она почти выкрикивала слова, но в волнении я не смог восстановить их. Впрочем, что это может изменить? Меж­ду нами все кончено. Я чувствовал горечь во рту - в деснах, в горле - в кишечнике, в гла­зах. Голая лампочка отбрасывала тени на по­темневший потолок. Я услышал шаги, и вско­ре появился рабочий, тащивший наверх огромный жестяной бачок для мусора и мет­лу. На какое-то мгновение он уставился на меня, вероятно, раздумывая, надо ли спро­сить, что я тут делаю. Потом продолжил подъем под аккомпанемент стука бачка и крышки. Если Стенли убьет Мириам и сбе­жит, этот человек засвидетельствует в поли­ции, что видел меня на лестнице. Я окажусь под подозрением в причастности к убийству. Что-то во мне расхохоталось. Я стал кучкой мусора, выброшенной ночью и выметенной днем. Я прислонился к стене, чтобы не упасть.

По моим расчетам я уже спустился на первый этаж и сделал попытку открыть дверь в вестибюль, но она была заперта. В ногах не было сил, и мне пришлось сесть. Что я скажу полиции, если меня арестуют? Я дал слово Стенли ничего не рассказывать. Воздух попахивал углем, гнилью, другими резкими под­земными запахами. Только теперь я заметил, что стены были из красного кирпича и запачканы сажей. Я спустился слишком глубоко. Надо собраться с силами и под­няться. В ушах опять начали вертеться слова Стенли - любовница нееврея, сводника... он отдал ее в бордель... ее клиентами были нацисты, убийцы евреев... Они прино­сили ей подарки, которые срывали с убитых еврейских девушек...

Я поднялся на один марш, увидел дверь и, толкнув ее, открыл. И оказался в вестибюле. Указатель над лифтом оставался на четырнадцатом этаже, там, где была квартира Ми­риам. Швейцара нигде не было видно. Я стоял на улице и глубоко дышал, вдыхая холодный утренний воздух, влажный от деревьев и тра­вы в парке. Раннее утреннее солнце, освежив­шееся купанием в океане, висело в чистом го­лубом небе. Над парком, пронзительно крича, пролетали стаи птиц. Голуби опустились на окружную дорогу и скамьи парка, прыгали на маленьких красных ножках, клевали невиди­мые кусочки пищи, ворковали, хлопали кры­льями. Только теперь я осознал, что моя сла­бость связана с голодом. Я вытошнил всю пищу, съеденную за день, в желудке было пу­сто. На Централ-Парк-Вест не было рестора­нов, по улице не ехали ни такси, ни автобусы. Я полез в задний карман брюк и обнаружил, что он пуст. Мне вспомнилось, что деньги и ключи выпали, когда я нес одежду в ванную Мириам. Чековая книжка, лежавшая во внут­реннем кармане пиджака, тоже пропала.

Я продолжал идти медленно, потому что не было никаких сил, чтобы торопиться, да и некуда было торопиться. В моей комнате на Семидесятой-стрит я не держал ни еды, ни денег. Аккредитивы были в моем индивидуальном боксе в банке, но ключ от него висел на кольце вместе с другими, потерянными у Мириам. Вечером я должен был идти вместе с Мириам на прием к Хаиму Джоелу Трейбитчеру, чтобы попрощаться с Максом. Од­нако все это было в далеком прошлом.

Примечания к главе 5

[59] - Бет Мидраш - (ивр., букв. "Дом Уче­ния") - место изучения божественных книг и почи­тания Бога, обычно пристройка к синагоге; путеше­ственники, не нашедшие другого пристанища, останавливаются в Доме Учения.

[60] - Штибл - дом, избушка в еврейском местечке; место встреч членов хасидской общины.

[61] - Хавдала - (ивр., букв. "разделение") - обряд, отмечающий переход от субботы или праздника к будням.

[62] - Арба канфес (или "цицес", букв. "маленькая ки­сточка") - кисти на углах "малого" молитвенного покрывала талес-котн, которое благочестивый ев­рей носит постоянно под одеждой.

[63] - ....лемехадрин мин хамехадрин - ко­нечные слова молитвы, произносимой после суб­ботнего праздничного ужина.

[64] - Отто Вейнингер - немецкий философ, автор широко известных в начале XX века книг по вопросам отношений мужчины и женщины.

[65] - Хедер - (ивр., букв. "комната") - на­чальная религиозная школа для мальчиков.

[66] - ....за чечевичную похлебку... - см. Биб­лию, Бытие, гл. 25, 29-34. Старший из близнецов, Исав, согласился отдать младшему, Иакову, право первородства, то есть право наследовать имущество отца за то, что последний накормил его, смертельно проголодавшегося на охоте.

[67] - Йихуд-штибл - дом (в хасидском мес­течке) или комната, предназначенные для обряда йихуд, когда новобрачных на десять минут запира­ют в пустой комнате, что подтверждает факт вступ­ления в брак (так как по еврейскому праву мужчина и женщина, не состоящие в браке или в близком родстве, не могут находиться вдвоем в недоступном для других месте).

[68] - Мицва-данс - часть свадебного ритуала; мицва (ивр.) - заповедь, религиозный долг.

[69] - Шлимазл (идиш) - неудачник, недо­тепа.

[70] - ..."имен Иофора"... - Иофор (или Рагуил) - тесть пророка Моисея, Мадиамский священник, в разных местах Библии (Исход, гл. 3 и др.) называет­ся различными именами.

[71] - Телиша - значок в еврейском письме или печат­ном тексте, означающий тип напева при чтении вслух.

[72] - Цуцик (укр.)- щеночек.

[73] - Катва раба (ивр.) - букв. "большое письмо".

[74] - Баттерфляй (batterfly, англ.) - бабочка.

Назад Дальше