Под ее грудью мы обнаружили зеленую желеобразную субстанцию и, когда ужасный запах достиг нас, я подумал, что Потсу этот первый день дается еще хуже, чем мне. Он был перемещенцем из Чарльстона, Южная Каролина, сюда, на Север. Выходец из богатейшей Консервативной Семьи, владевшей домом мечты среди жасмина и магнолий на улице Легаре и дачей на острове Пале, где все, что было - это ветер и волны, и плантацией в дельте Миссисипи, где он и его братья сидели на веранде и зачитывали друг другу отрывки из Мольера. Потс совершил роковую ошибку, пойдя в Принстон, и ухудшил ситуацию, пойдя в ЛМИ. В ЛМИ, во время мучений на занятиях патологической анатомией, он встретил аристократичную девицу из Бостона, а, так как весь сексуальный опыт Потса состоял из редких встреч с учительницей младших классов из Чарльстона, которой по ее словам импонировала его голубая кровь, он подвергся нападению, сексуальному и интеллектуальному, и, как фальшивая весна в феврале, когда появляются пчелы и набухают почки, убитые потом следующими заморозками, между двумя студентами расцвело что-то, что они назвали "любовью". Они поженились прямо перед интернатурой, его в терапии в Доме, а ее в хирургии в ЛБЧ, Лучшей Больнице Человечества, престижной, связанной с ЛМИ больнице для богатых ВАСПов на другом конце города. Дежурства их редко совпадали, и радость секса превратилась в сексуальные мучения, ибо какое либидо выдержит две интернатуры. Бедняга Потс. Золотая рыбка в аквариуме с хищниками. Даже в ЛМИ он был печален и все, что он делал, лишь углубляло степень его депрессии.
- Да, между прочим, - сказал Толстяк, просовываясь в дверь, - я назначил вот это.
У него в руках был шлем футбольной команды "Бараны Лос-Анджелеса".
- А это еще зачем, - спросил Потс.
- Для Ины, - ответил Толстяк, надевая шлем на голову пациентки. ЗАКОН НОМЕР ДВА. "ГОМЕРЫ СТРЕМЯТСЯ ВНИЗ".
- Что ты хочешь сказать?" - спросил я.
- В смысле, падают. Я знаю Ину с прошлого года. Она полностью слабоумная гомересса и неважно, насколько крепко ее привязывают, она будет падать. Она сломала основание черепа дважды в прошлом году и валялась здесь месяцами. Да, кстати, хотя она и клинически обезвожена, ни в коем случае не вливайте ей физраствор. Ее обезвоживание не имеет ничего общего с деменцией, хотя в ваших учебниках пишут обратное. От физраствора она не станет менее слабоумной, зато ее агрессивность невероятно повысится.
Потс на секунду отвернулся, глядя на Толстяка, и, каким-то образом освободив левую руку, Ина снова его треснула. Инстинктивно Потс замахнулся в ответ и в ужасе остановился. Толстяк расхохотался.
- Ха, ха, ха. Посмотрите, что они вытворяют. Я их обожаю. Обожаю этих гомеров". И, смеясь, он вышел.
Надевание шлема повысило громкость Ининых криков: УХАДИ УХАДИ УХАДИ…
Мы оставили ее, привязанную к койке немыслимыми узлами, бараний шлем, надетый на уши, и пошли на профессорский обход.
* * *
Будучи академически связанным с ЛМИ, Божий Дом держал гостя для каждой команды, ведущей отделения: представитель Частников или Слерперов ежедневно проводил обучающий обход. Нашим гостем был представитель Частников Джордж Доновиц, который был неплохим доктором во времена, когда пенициллин еще не изобрели. Обсуждаемым пациентом был молодой и, в остальном, здоровый мужчина, который поступил для рутинного обследования почечной недостаточности. Мой студент - Леви, докладывал о прогрессе пациента, и, когда Доновиц начал пытать его по поводу дифференциальной диагностики, напрямую из списка нелепых диагнозов Леви вытащил амилоидоз.
- Классика, - пробормотал Толстяк, когда мы собрались вокруг пациента. - Классический студент ЛМИ. Студент, который слышит стук копыт за окном и первым делом думает, что это зебры. У этого несчастного уремия из-за перенесенного в детстве стрептококкового фарингита, повредившего почки. Да и лечения амилоидоза все равно не существует.
- Амилоидоз? - переспросил Доновиц. - Отличная идея. Позвольте мне показать тест на амилоид, проводимый прямо у койки пациента. Как вы знаете, люди с этой болезнью страдают от нарушения свертываемости крови и подвержены кровотечениям. Тест очень легкий.
Доновиц ущипнул пациента и выкрутил зажатый между пальцами участок кожи. Ничего не случилось. Озадаченный, он пробормотал что-то о том, что иногда надо приложить больше усилий, и вывернул кожу с невероятной силой. Пациент вскрикнул, спрыгнул с койки и заплакал от боли. Доновиц посмотрел на свою руку и сообразил, что он оторвал кусок кожи и плоти от руки несчастного. Из раны лилась кровь. Доновиц побледнел и стоял, не зная что делать. Покрасневший, он попытался приладить кусок кожи обратно, как будто, прижав, как следует, можно было заставить его прирасти на место. В конце концов, побормотав: "Я очень извиняюсь…" - он выбежал из палаты. Спокойно и сноровисто Толстяк остановил кровотечение и перевязал рану. Мы вышли.
- Итак, чему же вы научились? - спросил Толстяк. - Вы узнали, что кожа при почечной недостаточности истончается и легко травмируется и что Частники Дома - дебилы. Что еще? Что теперь может случиться с этим несчастным?
Студенты вбросили стадо зебр, и Толстяк велел им заткнуться. Я и Потс оставались в недоумении.
- Инфекции, - сказал Чак. - Почечная недостаточность предрасполагает к инфекциям.
- Именно, - сказал Толстяк. - Город Бактерий. Мы пошлем бактериальные культуры всего, что можно. Если бы не Доновиц, этого беднягу завтра бы выписали. Теперь, если он конечно выживет, это будут недели до выписки. И если он об этом узнает, мы попадем в Город Исков.
При этих словах студенты опять возбудились. Они сейчас задумались о правах пациентов, а "человечное здравоохранение" всегда было горячей темой. Студенты хотели все рассказать пациенту и надоумить его подать иск.
- Тоже не выйдет, - сказал Толстяк. - Чем хуже Частник, тем лучше его подход к пациенту и выше благодарность пациентов. Если доктора верят в иллюзорного доктора из телевизора, то что говорить о пациентах? Говорить пациенту, что существует Частники-два ноля? Ни за что!
- Два ноля? - спросил я.
- С лицензией на убийство, - сказал Толстяк. - Время обедать. Из микробиологического анализа мы выясним, куда совал руки Доновиц перед тем, как попытаться убить этого несчастного уремичного шлимазла.
Толстяк оказался прав. Многочисленные и разнообразные бактерии населяли рану, включая вид, натуральной средой обитания которого была клоака домашней утки. Толстяк заинтересовался и задумал опубликовать "Случай Утиной Задницы Доновица". Пациент был на пороге смерти, но все же выжил. Его выписали через месяц, и он отправился домой уверенный, что естественной частью удачного курса его лечения в Божьем Доме, было отрывание куска его кожи заботливым и славным доктором.
Толстяк пошел обедать, а наш кошмар возобновился. Максин потребовала, чтобы я назначил аспирин от головной боли Софи, но, когда я уже расписывался под назначением, я сообразил, что несу ответственность за любые осложнения и побочные эффекты, и остановился. Вдруг у Софи аллергия на аспирин, а я об этом не спросил. Да нет же, спросил! Нет у нее аллергии. Я начал расписываться и вновь остановился. Аспирин может вызвать язву. Хочу ли я, чтобы эта СБОП истекла кровью и умерла из-за язвы? Лучше я подожду Толстяка, проверю, стоит ли давать ей аспирин. Он вернулся.
- Толстяк, я должен спросить у тебя кое-что.
- У меня есть ответ, у меня всегда есть ответ.
- Ничего, если я дам Софи аспирин от головной боли?
Посмотрев на меня, как на инопланетянина, Толстяк сказал:
- Ты хоть слышал о чем ты у меня спрашиваешь?
- Да.
- Рой, послушай. Матери дают аспирин младенцам. Ты сам себе даешь аспирин. Что с тобой?
- Кажется, мне просто страшно подписать назначение.
- Она бессмертна. Успокойся, я буду рядом, хорошо?
Он закинул ноги на стол и раскрыл "Уолл Стрит Джорнал". Я назначил аспирин и, чувствуя себя кретином, отправился осмотреть гориллу по имени Зейс.
Сорок два, злобный, с серьезной болезнью сердца. Ему нужно было поставить новый катетер для внутривенных. Я представился и попробовал. Руки тряслись, и я начал потеть в жаркой палате, и несколько капель пота попали на стерильное поле. Я не попал в вену и Зейс взвыл, застонал и начал вопить:
- Помогите! Медсестра! Болит! Сердце! Принесите мой нитроглицерин!
Отлично, Баш, твой первый сердечник и ты устроил ему инфаркт.
- У меня инфаркт!
Отлично. Позовите доктора. Погоди, ты и есть доктор.
- Ты доктор или что? Мой нитроглицерин! Быстро!
Я положил таблетку ему под язык. Он велел мне проваливать. Убитый, я желал того же самого.
День, наполненный великими медицинскими достижениями, продолжался. Мы с Потсом вертелись вокруг Толстяка, как утята вокруг мамы-утки. Толстяк сидел, задрав ноги, читая с интересом о мире ценных бумаг, акций и слияний, и, в тоже время, точно король, знающий королевство не хуже своего отражения, чувствовавший отдаленное наводнение своими собственными почками, а сборы урожая своим желудком, он знал все, что происходит в отделении, говорил нам, что делать, предупреждал о том, чего делать не надо, помогал нам. И только один раз он заторопился, проявив себя героем.
Плановое поступление для Потса по имени Лео. Изможденный седовласый очень приятный слегка запыхавшийся Лео стоял у поста медсестер с саквояжем в ногах. Мы с Потсом представились и начали болтать с ним ни о чем. Потс был счастлив получить пациента, с которым можно было общаться, кто не казался смертельно больным и не пытался его ударить. Мы не знали того, что Лео собирался незамедлительно попытаться умереть. Хихикая над одной из шуток Потса, он посинел и свалился на пол. Мы застыли, онемев и не в силах пошевелиться. Единственной моей мыслью было: "Как же неудобно получилось с беднягой Лео". Толстяк окинул нас взглядом, вскочил на ноги, крикнул: "Ударьте его в область грудины!", что мы из-за паники сделать не смогли и что было бы в любом случае слишком мелодраматично, прыгнул мимо нас и сам ударил Лео в грудь, интубировал и начал закрытый массаж сердца, поставил вену и спокойно и виртуозно организовал возвращение Лео из мира мертвых. Толпа прибежала для помощи в лечении остановки и нас с Потсом отпихнули от театра действия. Мне было стыдно и я чувствовал себя беспомощным. Лео смеялся нашим шуткам, его попытка умереть была сюрреалистична, и я не мог принять саму ее возможность. Толстяк был великолепен, его действия - произведением искусства.
Вернув Лео к жизни, Толстяк вернулся с нами к посту медсестер, закинул ноги обратно на стол, вновь открыл журнал и сказал:
- Хорошо, хорошо, ну да, вы запаниковали и теперь чувствуете себя полным говном. Я знаю. Это отвратительно и произойдет еще не один раз. Просто не забудьте то, что вы увидели. ЗАКОН НОМЕР ТРИ: "ПРИ ОСТАНОВКЕ СЕРДЦА ПЕРВЫМ ДЕЛОМ ПРОВЕРЬ СОБСТВЕННЫЙ ПУЛЬС".
- Я не волновался за него, так как он был плановым, а не экстренным поступлением, - сказал Потс.
- Плановый не значит здесь ни хрена, - сказал Толстяк. - Знаешь, Лео мог умереть. Он достаточно молод, чтобы умереть.
- Молод? Я думал ему семьдесят пять.
- Пятьдесят два. Застойная сердечная недостаточность, которая хуже некоторых раков. Те кто умирает, как раз его возраста. Лео не стать гомером, не с этой болячкой. Вот это и есть трудность современной медицины: гомеры, гомеры, гомеры и вдруг, БАБАХ, появляется Лео, симпатичный мужик, который может умереть, и вот тогда вы должны двигаться, чтобы спасти его. Это как то, что Джо Гараджиола сказал вчера вечером о Луисе Тианте: "Он устраивает перед тобой всякие фигли-мигли, но потом, в нужный момент удар и этот удар выглядит куда быстрее".
- Удар? - озадачился Потс.
- Иисусе, его быстрый мяч, - сказал Толстяк. - Где вас только нашли?
Мы думали о том же. Мы оба, я и Потс. Мы чувствовали свою полную некомпетентность. Почему-то, Чак был не таков. Он отличался от нас. Ему не нужна была помощь. Он знал, что делал. Вечером я спросил у него, как это он настолько в себе уверен.
- Да легко, старина. Понимаешь, я никогда ни фига не читал. Я только все делал.
- Не читал вообще ничего?
- Только о них, о рыжих муравьях-убийцах. Но я знаю, как поставить центральную линию, дренировать плевральную полость, да все, что ни назови, я это умею. А ты - нет?
- Не-а, ничего из перечисленного, - сказал я, думая о моих сомнениях с аспирином для Софи.
- Да ладно, старик, что же вы там в ЛМИ делали?
- Книги. Я знаю все, что есть о терапии в книгах.
- Вот она твоя ошибка, старик, вот она. Как то, что я не пошел в армию. Может, я еще…
В струящихся лучах июльского солнца стояла медсестра дневной и вечерней смены. Она стояла, с руками на бедрах, слегка расставив ноги и тихонько раскачивалась, читая историю болезни. Солнечный свет сделал ее форму почти прозрачной и ее ноги плавно поднимались от тонких щиколоток и икр к мускулистым бедрам. На ней не было чулок и через накрахмаленную ткань ее костюмчика просвечивали цветистые трусики. Она знала, что они просвечивают. Через блузку просвечивала застежка лифчика, с ее умоляющим крючком. Она стояла к нам спиной. Я почти желал, чтобы она никогда не поворачивалась, не портила воображаемой груди, воображаемого лица.
- Эй, старик, это что-то.
- Обожаю медсестер, - сказал я.
- Что это такое особенное в медсестрах, старина?
- Видимо, белые костюмы.
Она обернулась. Я выдохнул. Я покраснел. От расстегнутых верхних пуговиц, через выпуклость ключицы и вырез ее блузки, к идеальной груди, от покрытых красным ногтей и губ к голубым векам и черным длинным ресницам, и потом к золотой искре маленького крестика из ее католической школы медсестер, она была как радуга над водопадом. Целый день в жарком и вонючем доме, целый день шпыняния Частников, и Слерперов, и гомеров, она была как глоток охлажденного апельсинового сока во рту. Она подошла к нам.
- Я Молли.
- Девочка, звать Чак.
Думая про себя, правду ли говорят о медсестрах и интернах, я сказал:
- Я Рой.
- Первый день, мальчики?
- Ага. Думаю, лучше бы я пошел в армию.
- Я тоже новенькая, - сказала Молли. - Начала в прошлом месяце. Стремно, а?
- Без дураков, - ответил Чак.
- Держитесь, парни, мы прорвемся. Увидимся, а?
Мы с Чаком посмотрели друг на друга и он сказал:
- Радуешься, что ты здесь, убиваешь время, развлекаясь с гомерами, не так ли?
Мы смотрели, как Молли удалялась. Она остановилась лишь затем, чтобы поздороваться с Потсом, который как раз разговаривал с молодым чехом, желтым из-за больной печени. Желтый человек поприставал к Молли, а потом раздел ее взглядом, когда она, хихикая, уходила по коридору. Потс подошел к нам и забрал результаты утренних анализов.
- Печеночные ферменты Лазлоу повышаются, - сказал он.
- Он нехило желтушный, - сказал Чак. - Дай-ка посмотреть. Серьезно повышены. На твоем месте, Потс, я бы дал ему роидов.
- Роидов?
- Стероидов, старичок, стероидов. В любом случае, он чей?
- Это мой пациент. Он слишком беден и не может позволить Частника.
- Что ж, я бы дал ему роидов. Неизвестно, нет ли у него быстротекущего некротического гепатита. Если есть и ты не вдаришь по нему роидами прямо сейчас, он умрет.
- Да, - сказал Потс. - Но ферменты не очень-то и повышены, а у стероидов куча побочных эффектов. Я с тем же успехом подожду до завтра.
- Как скажешь. Выглядит он уж очень желтым, не согласен?
Думая о том, что Толстяк сказал нам об умирающих молодых пациентах, я отправился доделывать свою работу. Когда я вернулся к посту медсестер, там оказались две старушки, пытающиеся разобрать через очки с толстыми стеклами имена интернов отделения, написанные мелом на большой доске. Они упомянули мое имя и я спросил, могу ли я им помочь. Малюсенькие, на фут ниже меня, жмущиеся друг к другу, они уставились на меня.
- О, да, - сказала одна из них. - О, какой вы высокий, доктор.
- Высокий и красивый, - сказала другая. - Да, да, мы хотели бы узнать про состояние нашего брата, Исаака.
- Исаака Рокитанского. Профессора. Он был страшно умен.
- Как он, доктор Баш.
Я почувствовал, что попал в ловушку, не зная, что сказать. Борясь с желанием сказать КХРША, я ответил:
- Хм… Я здесь лишь первый день. Слишком рано говорить о чем-то определенном. Время покажет.
- Этот его мозг, - сказала одна из них. - Его блестящий ум. Мы рады, что вы будете его лечить, мы будем ждать вас завтра. Мы навещаем его ежедневно.
Я пошел дальше и заметил, что они показывают на меня друг другу, довольные, что я стал доктором их брата. Я был тронут. Я был доктором. Первый раз за этот день я чувствовал радостное возбуждение, гордость. Они верили мне, верили в мои способности. Я буду заботиться об их брате и о них. Заботиться обо всех на свете. Почему бы и нет? Я с гордостью шагал по коридору. Я поглаживал пальцем металлическую часть своего стетоскопа с чувством эксперта. Как будто я знал, что я делал.