В первую ночь шторма он ночевал в своем пикапе с открытыми окнами, так что снег падал прямо на него. Он проснулся от холода и поехал домой, но поскольку в доме закончился кофе, он выпил стакан холодной воды и сказал Ванете, что не может завтракать.
- Чертов кашель, - сказал старый Рэд. - Лучше сразу задохнуться, чем так кашлять.
- В моем списке задыхающихся есть еще кое-кто, причем в самой верхней строке, - отреагировала Ванета. - Я так и знала, что это случится. Вот чем заканчиваются ночевки в фургоне.
Аспирин, припарки, вода, другие средства - ничто не помогало. Аладдин пылал жаром.
- Какой завтра день? - спросил он, падая раскалывающейся от боли головой на подушку.
- Пятница.
- Принеси мой календарь.
Изучив календарь, он послал за Отталиной.
- Она на улице, кормит скотину, - сказала Ванета. - Все так замерзло, что они не могут добраться до травы.
- Черт побери, - прошипел он. - Когда она вернется, пришли ее сюда.
Его рвало от кашля.
Снег падал на Отталину, сидевшую в кабине большого отцовского гидравлического трактора. Снег валил и валил и, похоже, мог идти вплоть до июня месяца. В полдень она вернулась домой голодная, мечтая поесть макарон с сыром. Трактор она оставила рядом с домом.
- Тебя звал отец, - сообщила Ванета, готовившая говядину.
Отталина ухватила с тарелки кусочек мяса и проскользнула в комнату родителей. Она принадлежала к тому типу людей, которые не выносят больных и не знают, куда бросить взгляд - лишь бы не на покрасневшие глаза и искаженное лицо.
- Послушай, - сказал Аладдин. - Завтра первая пятница месяца. В восемь должен приехать Амендингер. Если мне не станет лучше, - он снова закашлялся, - решать дела пойдешь ты. Все ему покажешь, а он прикинет и предложит цену.
Амендингер, скупщик скота, был мрачным человеком с глубоко посаженными глазами и черными усами, концы которых свисали до подбородка. Он носил черную рубашку и черную шляпу, быстро принимал решения и четко контролировал ситуацию. Он был лишен чувства юмора, и фермеры за глаза проклинали его.
- Папа, - сказала Отталина. - Я боюсь этого человека. Он на мне хорошо заработает. Он предложит низкую цену, а я побоюсь торговаться. Почему не мама? Ее вряд ли попытаются обмануть.
- Потому что ты разбираешься в скотине, а мать - нет. Если бы здесь был Тайлер, было бы другое дело, но его нет. Ты - моя маленькая ковбойка. Тебе не надо ничего говорить. Просто покажи ему скот, выслушай предложение и скажи, что мы с ним свяжемся.
Аладдин знал, что Амендингер решает все на месте и что с ним нельзя "связаться".
- Я придумал кое-что получше - я собираюсь купить самолет. Фургон меня не устраивает.
- Я могу привести Амендингера сюда, папа.
- Никто, кроме членов семьи, не увидит меня валяющимся на кровати, - закашлялся он.
Отталина провела ужасную ночь, но наутро проснулась в нормальном настроении. Снегопад стал потише, подул теплый ветерок. Наверху хрипел и задыхался Аладдин.
- Он плохо выглядит, - сказала Ванета.
В восемь часов скупщик скота не приехал. Отталина успела съесть два овсяных печенья, кусочек ветчины и выпить стакан молока. Уже перевалило за девять, когда фургон скупщика въехал во двор. Черная шляпа Амендингера упала, когда он потянулся за бумагами. Он вышел из машины, держа в руке папку и уже прикидывая что-то на калькуляторе. Отталина двинулась ему навстречу.
Но оказалось, что приехал не сам скупщик - приехал его сын, Флайбай Амендингер, - крупный, с большим носом и ямочкой на мелком подбородке - тихий, как поздняя ночь.
- Мистер Тоухей дома? - осведомился он, глядя на свои ботинки.
- Я покажу вам скот, - сказала Отталина. - У отца грипп. Или что-то похожее. Мы думали, что вы придете в восемь. То есть не вы, а ваш отец.
- Я пропустил поворот, заблудился. А отец уехал в Хойт. - Парень достал из кармана газету и показал девушке написанное там "Амендингер и сын, скупщики". - Я работал с отцом почти девять лет, так что, думаю, я знаю, что делать.
- Я не имела в виду, что не знаете, - сказала Отталина. - Я рада, что приехали вы. Усы вашего отца пугают меня.
- Я тоже ужасно боялся, когда был маленьким, - молодой человек посмотрел на загоны, дом, свадебную пшеницу, голубой навес.
- Ну, - сказала она, - пойдемте?
- Пшеницу надо сжать, - задумчиво сказал он.
Она вела машину, а молодой человек смотрел на далекий горизонт, видневшийся за загоном. Они проехали мимо пастбища, и пыль в кабине фургона постепенно превращалась в искрящийся туман, словно слыша их тайные мысли, которые в любой момент могли перетечь в слова. Флайбай открыл ворота. Отталина поблагодарила его и принялась демонстрировать богатство своего ранчо. Он считал, делал заметки и в итоге предложил неплохую цену.
- Вы умная девушка, - сказал он. - И, черт побери, красивая. Хотите пива?
Все утро они пили пиво из бутылок, а Флайбай, жестикулируя, рассказывал об одинокой жизни сына скупщика скота. Он уехал, когда перевалило за полдень.
Отталина рассказала Аладдину обо всем, стоя в дверном проеме. Он все еще мучился от жара, попивал чай, кивал и наконец сказал, что все в порядке. Ему не требовался калькулятор, чтобы подсчитать деньги. Все было в порядке, и это хорошо.
В ту ночь старый Рэд проснулся от какого-то странного свиста. Сердце его заколотилось, он поднялся и подошел к окну. Тусклый лунный свет пробивался сквозь облака и отражался от лезвия косы. Однако это была не Смерть, пришедшая за ним, а человек в черной шляпе, который косил свадебную пшеницу Ванеты и останавливался в конце каждого ряда, чтобы глотнуть из бутылки. Рэд увидел свою внучку Отталину, прислонившуюся к голубому навесу. Она бросала в небо какие-то металлические штучки, - когда одна падала, она бросала следующую.
"Я был ковбоем, - думал старик. - Я работал с ранних лет. Занимался коровами и овцами. Я все еще живу, и мой цикл еще не закончился".
Тайлер и Шан были далеко, в поисках лучшего. Но тут была Отталина и ее заготовщик сена. Он не собирался тратить свое драгоценное время на ерунду.
В сентябре состоялась свадьба и огромный пикник у Амендингеров. Всё вокруг украсили голубыми и розовыми лентами, во дворе расставили столы, ломившиеся от снеди. Тут было и свиное барбекю, и жареная говядина, и креветки в любимом соусе Тайлера, и сладкая кукуруза, а также дыни, соленья, пироги, печенья и многое другое. И, конечно же, трехэтажный свадебный пирог, украшенный крошечными фигурками быка и коровы. День был теплым и ясным, на горизонте виднелся Рэд-Уолл. Ванета плакала, но не из-за свадьбы дочери, а из-за пшеницы. Тайлер осмотрел ранчо и остался недоволен - зачем оно вообще ему нужно? Сидя на лошади, он говорил с кем-то далеким по мобильному телефону. Ванета сообщила Шан, что собирается как-нибудь наведаться в Лас-Вегас.
- Мне нечего сказать по этому поводу, - сказал Аладдин.
Отталина заметила на своем платье из искусственного шелка пятнышко от барбекю. Она переоделась в брючный костюм цвета аквамарин и уехала вместе с Флайбаем Амендингером на четырехдневный медовый месяц в мотели Небраски.
Там, где когда-то росла пшеница, теперь выстроились в ряд собачьи будки. На дороге стояли два фургона. Старый Рэд, по-прежнему живший в кладовке, желал себе глухоты, слушая скрип кровати в комнате наверху. В остальном все оставалось без изменений.
Аладдин обратился в банк за ссудой, чтобы купить самолет.
- С Божьей помощью я его получу, - говорил он.
Он мечтал об "Аэронка-седан" 1948 года, с большим салоном.
- Машина такая большая, что я смогу посадить туда пару телят и даже - ха-ха - Отталину.
Банк разрешил ему взять ссуду, и однажды тихим серым утром Аладдин завел машину и тронулся было в путь, но остановился и вернулся на кухню. Старый Рэд размачивал в кофе тост.
- Домой я прилечу на самолете, - сказал Аладдин. - Ия бы хотел, чтобы все посмотрели на это. Ты тоже, - обратился он к зятю.
- Мне надо посмотреть на коров Трева сегодня утром, - Флайбаю Амендингеру не нравилось жить по указке Аладдина Тоухея. Ночью он жаловался Отталине, что ее отец оказался еще хуже его собственного.
- Мой отец и мизинца его не стоит, - шептал он.
- Уверена, он стоит моего, - ответила Отталина.
- Позвони Треву, скажи, что немного задержишься, - велел Аладдин. - Он не будет возражать. Я хочу, чтобы все махали мне, когда я прилечу. Надо отпраздновать появление самолета в этом гребаном месте. Потом я научу Отталину водить его.
Утро было в разгаре, когда они услышали гул мотора.
- Ма! - закричала Отталина. - Он летит!
Ванета вышла на улицу и встала рядом с Отталиной и Флайбаем, уставившись в небо. Старый Рэд пошел к себе в кладовку. Ветер усилился, стал резким, порывистым, и Ванета побежала в дом за жакетом.
Самолет летел в сторону Рэд-Уолл, потом развернулся и полетел к дому. Он летел очень низко, футах в двадцати от земли. Голову Аладдина почти не было видно из-за дыма из трубы дома, окутавшего кабину. Самолет раскачивало на ветру. Набрав высоту и выровняв машину, Аладдин направил самолет в противоположную сторону. Когда самолет превратился в пятнышко, Аладдин снова развернул его и направил в сторону ранчо, летя все так же низко и по-прежнему раскачиваясь. В какой-то момент самолет вдруг стал похож на рекламный щит.
- Он балуется, - сказала Ванета, глядя на самолет.
- Думаю, он собирается садиться, - сказал Флайбай. - А может, еще полетает.
- Он балуется. Я его знаю. А НУ СПУСКАЙСЯ! - закричала Ванета.
И, словно подчиняясь ей, самолет коснулся земли, подняв облака пыли, потом снова поднялся и пролетел немного, а потом левое колесо зацепилось за брошенный трактор и самолет носом зарылся в землю, на глазах превращаясь в расплющенную груду металла. Они услышали взрыв, но пламени не было. Только поднялся столб пыли.
Флайбай оттащил Аладдина в безопасное место. Голова тестя была вывернута под неестественным углом.
- Думаю, он умер. Да, умер. У него сломана шея.
Ванета завизжала.
- Смотри, что ты наделала, - сказала ей Отталина. - Ты убила его.
- Я?! - крикнула мать. - Не я, а скошенная пшеница.
- Он сам сделал это, - подал голос старый Рэд.
Он отлично понимал, что происходит. Они похоронят Аладдина. Отталина и Флайбай займутся ранчо. Ванета соберет чемоданы и уедет. И в ту минуту, когда она выйдет за дверь, Рэд снова переедет из кладовки в верхнюю спальню. Самое главное в жизни - выдержка. Умение отойти и постоять в сторонке, а потом спокойно занять стул.
перевод: В. Михайлюк
Шпоры с кометами
"Кофейник"
"Кофейник", что к юго-западу от Сигнала, был когда-то славненьким небольшим ранчо, но Кару Скроупу он достался в худые времена - в нынешние времена и те, что были чуть раньше. Скототорговцы из других штатов, проливавшие горючие слезы из-за бруцеллеза, который их породистый скот подхватил по дороге от йелстоунских бизонов и лосей, теперь боялись и вайомингских животных, которые рыскали в низине рядом с рынком. Сразу видно - философия у них была не та. Чужаки не знали, что местное неписанное правило "Береги себя, черт тебя дери" распространяется и на фауну, и на припасы, и на на них самих. Психоз пустил глубокие корни: по всей стране мужчины, некогда любившие бифштексы с кровью, и женщины, готовившие в воскресенье на обед мясо в горшочках, перешли теперь на соевый творог и на зелень, спасая себя от холестериновых бляшек в артериях, от заразы, которую несут гамбургеры, от неутихающей лихорадки. Они заслонялись таким образом от слухов о коровьем бешенстве. А кто, интересно, будет выказывать могучий аппетит к мясным продуктам в дни суровой вегетарианской диеты, когда все вокруг так чувствительны к ее нарушению? Чтобы противостоять антимясным силам, Скроуп даже пожертвовал десять долларов, чтобы установить на дороге плакат: "Ешьте говядину"; а внизу были приписаны имена семнадцати фермеров, которые заплатили за наглядное изображение этого совета.
Зима в тот год выдалась суровая, весна поздняя: в мае все еще не было зеленой травы. Абсолютно на всех ранчо не хватало сена, а ближайшее место, где им можно было разжиться, находилось в дне пути отсюда, в восточной Небраске, где жили парни крутые, выжимавшие из вайомингцев все соки. До начала июня оставалось дней десять, когда вдруг ударила метель, сбрасывавшая молодых телков в ледяные трещины, сносившая кровли домов на покатые своды загонов для скота, тянувшая за собой струю арктического воздуха, от которого заледеневал мокрый снег. Недельку холод простоял в застекленевшем небе, коровы обжигали вымена о снег; а потом он растаял за считанные минуты, когда подул горячий чинук. Талые воды хлынули на замерзшую землю. Трупы погибших животных - а их были целые стада, - запрудили реки, то исчезая под водой, то появляясь над ее поверхностью, - мрачноватая забава для фермеров, проплывающих мимо на моторных лодках. Двор Скроупа затопило, целая миля хай-вэя на полметра ушла под воду, пока он отправлял на почте письмо, и не успела вода сойти, как с запада пришел другой ураган, который принес град (градины лежали тогда слоем сантиметров в двадцать), обернувшийся ливнем, потом - опять градом и в конце концов превратившийся в тридцатисантиметровый слой зернистого снега. Двумя днями позже первое в этом сезон торнадо разметало по земле те небольшие запасы зерна, что хранились на элеваторах.
- Никогда не видел, чтобы столько непогоды, бес ее дери, пришлось на две недели, - сказал Скроуп своему соседу, Ситтону Маддимэну, когда два их залепленных грязью пикапа медленно двигались по дороге, увязая в чавкающей жиже, при этом из выхлопных труб доносился отчаянный грохот. Вдоль дороги по тропкам скакали туда-сюда псы, огрызаясь друг на друга.
- Да уж, прихлопнуло нас что надо, - ответил Маддимэн. - Что меня беспокоит, так это снег в горах. Там его еще много, и коли он начнет таять, тут-то нас и зальет по-настоящему. А что, этот плакат "Ешьте говядину", он хоть какие-то деньги вам приносит?
- Нет, его и видят-то только те, кто живет на самой верхотуре. А их всего двое. Надо бы перевесить на шоссе, там хоть кто-то ездит. - Он царапнул себя по шее - на щеке осталась белая бороздка. - Черт-те что. Плохие времена для бизнеса. Ты умница, что вовремя унес ноги.
- Кар, - сказал Маддимэн, - не думай, что мне просто было на это решиться. Я с тех пор места себе не нахожу. Иногда думаю: надо было мне тоже к вам вписаться. Гляди-ка - мороженое Инес потекло в сумке.
- Возьми его себе домой, - предложил Скроуп, неуверенно нажимая на газ (педаль за месяцы сносилась); Маддимэн, с южной стороны от него, забуксовал в непролазной колее.
Скроупу было сорок лет от роду, он всю жизнь прожил в "Кофейнике" и начинал тосковать по дому, когда приходилось отправиться в Сигнал, в лавочку за провизией. Скроуп испытывал к своему ранчо болезненную страсть еще с детства, когда он вообразил, что слышит, как трава, растущая здесь, смеется над ним. Эта способность появилась у него в тот год, когда Трэйн, его старший брат, умер какой-то страшной и необычной смертью в ванной, где его и нашла мать - сути случившегося Скроуп и тогда не понимал, и до сих пор не понял. В то время мальчик не мог взять в толк того, что происходит и как это может повлиять на дальнейшее, потому что родители ничего ему не говорили, а только шептались и плакали, запершись в комнате. Он мог слышать их из кухни, их голоса звучали тихо, будто вода сочилась из крана. Но стоило сыну обнаружить себя скрипом половицы, как они умолкали. Имя Трэйна не упоминалось - по крайней мере, сколько он помнил. Позднее родители лгали ему - непоследовательно, путаясь, поминая то названия ядовитых сорняков, то несвежее масло или соус. Еще ему внушали, что мальчику с ранчо нужно побольше учиться, чтобы выбиться люди (потом-то отец признался, что они не так уж и жалели, что Кар не стал банкиром или страховым агентом)… После похорон отца он прямо, в упор спросил мать: "О чем это вы с палой тогда всё толковали наедине? Что на самом деле произошло с Трэйном? Что с ним случилось-то, в конце концов?" - Но мать от него отвернулась и стала глядеть в окно - на красные, изъеденные эрозией склоны холмов и на мятое, скомканное небо над ними, и так ничего и не сказала.
Ну а трава, наоборот, так и не замолчала - она присвистывала, как, черт его дери, Джон Вренч из старших классов, когда тот на последнем киносеансе предлагал девочкам попробовать поп-корна из его коробочки - а сквозь дно этой коробочки парень просунул свой член, и тот торчал среди сальных зерен. А ведь Джери, бывшая жена Скроупа, попробовала все-таки его поп-корна. "Лучший ушел, худший остался", - шипела трава.
"Кофейник" был невелик, но все здесь было устроено очень разумно и толково: восемь участков со смешанным кормом, несколько помостов для сухого сена (вообще-то этого недостаточно), право выпаса скота на казенной земле. Ручей Скверной Девчонки орошал ранчо - в низине он впадал в болотце, которое благодаря плотине, построенной бобром, превратилось в три небольших пруда. В восьмидесяти милях к западу от ранчо в тени тополя на угольных блоках пристроился домик миссис Фриз. Ряд загонов для скота и заборов вел к пологому холму - а на вершине его Скроуп устроил хлев для телят.
Папаша Скроупа выстроил ранчо после Второй мировой, и сын ничего здесь не менял: ни скверные пломбы над минеральными источниками, ни ржавые дверные петли, о которые пачкалась цветастая юбка Джери. Ход в дом шел через кухню и сильно смахивал на вход в собачью конуру. Фотография, сделанная на ранчо в 1911 году и висевшая сейчас над столом, изображала предков Скроупа, осклабившихся перед своей землянкой - тень от фотографа касалась их ступней. Фото это было здесь так давно, что Скроуп не замечал его, но был при этом просто уверен, что оно на месте, как был уверен в существовании кислорода или дневного света - хотя исчезни оно, он бы, наверное, и не обратил внимания.
В юго-восточном углу ранчо был холмистый, каменистый участок, где обитали парочка рысей и несколько гремучих змей; это место можно было легко опознать по высокой балке с изъеденными эрозией красными склонами, на которых в сильный дождь проступали окаменелости. Однажды там целую неделю скрывался бесшабашный беглец из детской исправительной колонии. Как-то раз, в кровавых рассветных лучах, Кар подстерег мальчишку, когда тот воровал засохшую морковь и бычий жир из собачьей миски, пригласил в дом, узнал, что зовут его Бенни Хорн, угостил миской фасоли, а на десерт - леденцами и отпустил под честное слово, велев подбору-поздорову возвращаться в колонию. А по выходе оттуда он пообещал Бенни у себя на ранчо сезонную работу с неполным днем и гарантированным минимальным заработком.
- Я ведь папу твоего знал, - прибавил Скроуп, вспомним этого никчемного крикуна.
Когда мальчик ушел, вместе с ним исчезли мелочь, лежавшая горкой на подоконнике, и два непарных носка, висевшие на стуле.