Идеология
Наше общество идеологическое, говорит Учитель. Западное же общество является нравственно-правовым. Прошу понять меня правильно. Дело не в том тут, что где-то большую или меньшую роль играет идеология, право, мораль. Думать так - плоско и пошло. В обществе могут иметь место насилия и беззакония и может процветать разврат, но общество по типу может оставаться нравственно-правовым. В обществе может процветать идеологический цинизм, но общество может оставаться идеологическим. Я имею в виду некие формальные механизмы организации общества. Это - во-первых. А во-вторых, идеология нашего общества имеет сложную структуру. Так, я различаю официальную идеологию и практическую, основную и производную, универсальную и конкретную. В фактической идеологии это все перемешано. При изучении нашей идеологии надо отказаться от привычных способов мышления. Что я имею в виду? Ее надо рассматривать не как некое "учение", не как некую совокупность текстов (сочинений классиков, сочинений последователей и профессиональных идеологов, речей вождей и постановлений партии и т.п.), а как некий практически действующий аппарат идеологической организации населения, лишь отчасти не всегда адекватно представляемый "учением". Надо смотреть на идеологию с точки зрения определенных правил поведения людей в обществе. С этой точки зрения идеология не есть ложь и орудие оболванивания людей. Это - серьезный фактор их повседневной реальной жизни.
Верно, говорит Учитель (в ответ на мое возражение), идеология встречается во всяком обществе, как и право и мораль. Товарно-денежные отношения встречались в различных обществах на заре истории, но это не дает оснований считать их капиталистическими. Капиталистическим мы называем такое общество, в котором они приобретают доминирующее влияние и становятся всеобщими. Так обстоит дело и с идеологией. Нужны особые условия, чтобы общество стало идеологическим, чтобы идеологические отношения людей приобрели доминирующее влияние на весь строй жизни общества. Это впервые в истории осуществилось у нас в масштабах, влияющих на судьбы всего человечества. Одно из упомянутых условий - сам тип нашей идеологии и его адекватность социальному строю общества. И давай оставим хотя бы на время наши насмешки над марксизмом-ленинизмом. Обдумаем некоторые его аспекты серьезно. Не для открытий, конечно. А для себя. Как говорится, смеха ради.
Я соглашаюсь, конечно. Но не потому, что я с этим согласен (я как раз не согласен), а потому, что меня подавляет авторитет Учителя. Он намного старше меня, пьет вдвое чаще и выпивает каждый раз вдвое больше - он СНС. И спорить с ним бессмысленно, ибо он все равно переговорит. И ко всему прочему, я люблю его слушать.
Они
"Они" - выражение очень емкое по смыслу. Оно аналогично русскому мату и в зависимости от ситуации может выражать многое. В общем слово "Они" обозначает всю ту совокупность лиц, от которых ты зависишь в своей жизненной судьбе или в данной конкретной ситуации. Это - нечто противостоящее тебе в качестве неподвластной тебе силы, которая способна причинить тебе любую пакость. Причем силы эти имеют чисто социальную природу. Это - своеобразная форма персонификации безликих общественных сил, оказывающих на тебя давление в каждом шаге твоей жалкой жизненной линии. Явление это поразительное. Вдумайтесь: персонификация обезличенного! Если даже Они - вполне определенные лица, чтобы стать для тебя "Они", Они должны быть сначала обезличены и затем уж наделены особой формой личностного начала. Тем самым мы непроизвольно осуществляем абстракцию, то есть выделяем в поведении людей нечто не зависящее от их индивидуальности, и одновременно конкретизацию, то есть воспринимаем абстрагированное как некое могущественное индивидуальное существо "Они".
В чем дело, говорю я. Я прожил уже довольно много лет, но ни разу не видел значительной личности среди Них. Сплошные ничтожества. Глупые, косноязычные, лживые, скользкие. Откуда же исходит Их сила? Их сила в Их ничтожности, говорит Он. Если бы Они были значительными личностями, сталкиваясь с Ними, ты сам ощущал бы себя личностью и становился бы значительнее. А именно это-то Им и не нужно. Они должны унасекомить тебя, низвести тебя до уровня ничтожной ползучей твари. И самое мощное их оружие в этом деле - их собственная ничтожность, ползучесть, тварность. Это - их естественная форма самозащиты, средство самосохранения. Хочешь - верь, хочешь - нет, но самым тяжким для меня было Там - сознание того, что над тобою куражатся ничтожества, а не сильные враги. И даже не враги, а просто твари. И по моим наблюдениям, Они сами становятся адекватными уровню творимых ими жертв. Ты меня пугаешь, говорю я. Они же теперь все с высшим образованием. Они же книжки читают. Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Чехова... Это не играет роли, говорит Он. Следователь, который лично бил меня, шпарил наизусть всех великих поэтов, прилично знал английский и немецкий, дружил с Маяковским...
Не думай, будто "Мы" суть мы на самом деле.
Мысль эту глупую скорее прочь гони.
Услышишь, "Мы" с трибуны кто-то мягко стелет,
Знай, это будет жесткое "Они".
СГУ
Эта неделя в Москве была "взрывная" - взорвалась бомба в метро и в гостинице "Берлин". Нашли бомбу в помойке поблизости от Лубянки, а на самой Лубянке почему-то загорелись мусорные урны. Число переодетых агентов вокруг здания СГУ удвоилось. Задерживали бородатых молодых людей, осматривали сумки и портфели у прохожих. Взрывы и поджог хотели свалить на диссидентов, но по непонятным причинам отказались от этой затеи. Диссиденты, со своей стороны, обвинили в них КГБ: мол, КГБ специально устроил эти взрывы, чтобы обвинить диссидентов. Но подозрения как с той, так и с другой стороны были настолько нелепыми, что враждующие стороны разошлись "полюбовно". Меня задержали дважды, но не около здания СГУ (здесь меня знают с детства), а около Желтого дома и на Казанском вокзале, куда мы заглянули Учителем после закрытия городских забегаловок. Учитель заявил, что он в вопросе об индивидуальном терроре разделяет позицию Ленина. Один из агентов при этом усмехнулся, из чего я сделал вывод о его осведомленности в новейшей литературе на эту тему.
СГУ, как я уже заметил, есть Самое Гнусное Учреждение Советского Союза. Вы, конечно, знаете, что это за учреждение и где оно расположено: повсюду и везде. Но самое его главное здание расположено на Лубянке. Приглядитесь к этому зданию внимательно, лучше - с противоположной стороны площади, от старого входа в метро. Более нелепое здание трудно себе вообразить. Но я к нему привык с детства. И даже люблю его. И совсем не боюсь, хотя все без исключения постоянно внушали мне страх к нему. Я отношусь к нему как к привычному элементу городского пейзажа и игнорирую его функции. Сотрудников СГУ я научился узнавать в любом виде и в любом месте, где бы они ни встретились. Ненависти к ним я не питаю. Я к ним просто равнодушен. Плоскость моей жизни, как бы сказал ведущий кретин нашего института Барабанов, лежит совсем в другом разрезе. И они платят мне той же монетой, то есть не обращают на меня внимания. Они привыкли ко мне и воспринимают меня почти что как своего. Однажды меня не остановили, когда сам Шеф КГБ вылезал машины и шел в здание СГУ через дверь со стороны улиц Дзержинского. Я чуть не налетел на Шефа, - я был погруже в свои мысли. Шеф при виде моей бороды слегка струхнул но я приветливо поздоровался с ним, и мы мирно разошлись каждый по своим делам.
Хотя я и вырос под сенью СГУ, я горжусь тем, что не являюсь его сотрудником и помощником. Ну и дурак, говорит Второе "Я". О том, что ты Их человек, никто не узнал бы. Они своих не выдают. Зато польза была бы несомненная. Ты хочешь знать, почему тебя не оставили в аспирантуре? А потому, что ты тогда отказался стать Их осведомителем. Помнишь тот разговорчик в дирекции? Они еще не теряют надежды поиметь тебя. Иначе как же ты объяснишь твое зачисление в Желтый дом? Зачем я Им нужен, возражаю я. Чудак, говорит Третье "Я", ты же английский знаешь не хуже, чем свой родной, бороду носишь. Да ты для них - золотой фонд. Соглашайся, идиот! За границу поедешь с делегацией. Петин хочет тебя с собой в Америку взять. Не согласишься - не выпустят. Не нравится мне это, говорю я. Чистеньким хочешь остаться, ехидничает Семнадцатое "Я". Все равно ничего не выйдет. Согласишься - на более высоком уровне проживешь. Не согласишься - зачахнешь на уровне рядового стукача. Ведь все равно же не уйдешь от Них. Сомневаюсь, говорю я, что я еще нужен Им. Кто я такой? Слизняк? Им теперь именно такие и нужны, не сдается Третье "Я". Удача сама собой идет тебе в руки, не упускай! И помни, что сказал по сему поводу Поэт:
Неси покорно знаний бремя!
Готовься трудности встречать!
И жди, когда настанет время
Тебе на ближнего стучать!
Не бойся опорочить чести.
В помине нет такой давно.
Тот, на кого успел донесть ты,
Сам есть такое же говно.
Не ты, так он. Скорей во фразу
Слова паскудные свирай.
И ты когда-нибудь, не сразу,
Допущен будешь в ихний рай.
Идиотология
Гвардию советской идеологии составляют философы. Это - существа в высшей степени интересные с точки зрения науки, но еще совершенно не изученные на уровне науки. Это довольно странно. Изучению возбудителя рака столько внимания уделяют, а ведь он менее опасен, чем философы - возбудители идиотизма. О том, в каком жалком состоянии находится эта область науки, говорит хотя бы тот факт, что до сих пор не установлено, к какому семейству флоры или фауны относятся философы - к пресмыкающимся, насекомым, одноклеточным, жвачным или хищникам? Неизвестно также, какими критериями руководствоваться в классификации философов - начинать с самых глупых и двигаться к таким глупым, что вообразить невозможно, или начинать с самых подлых и двигаться к таким подлым, по сравнению с которыми самые подлые кажутся благородными рыцарями? Учитель, с которым я иногда обсуждаю проблемы идиотологии (так я называю науку о советских философах), считает, что идиотология - единственная область науки, где диалектический метод чувствует себя на месте. Вот уж где все течет, все изменяется, все переходит в свою противоположность (как говорит Барабанов, противолапожность). Одного и того же философа можно отнести и к одноклеточным, и к червякам, и к гадюкам... Вот, например, академик Федькин. Вместе с Канарейкиным и Петиным зачинал культ Сталина. Посадил не одну сотню своих коллег и сослуживцев. По идее его надо было бы судить. Но он уцелел и даже возвысился. Почему? Да потому, что по уровню интеллекта относится к одноклеточным, по изворотливости - к блохам, по аппетитам - к шакалам. А академик Канарейкин по подлости может быть причислен к гадюкам, а по способности впадать в слезливое состояние на марксистские темы его следует отнести к певчим птицам. Я уж не говорю о суке Тваржинской. Говорят, она - родственница Дзержинского. Эта по темпераменту относится к породе московских сторожевых псов повышенной злобности, а по интеллекту - к курицам. Короче говоря, продолжал свою речь Учитель, эта мразь вообще не заслуживает того, чтобы говорить о ней. Лично я посадил бы этих гадов в клетку и повесил бы над ней дощечку с надписью: "Осторожно! Эти твари способны на все!"
Меня долгое время удивляло серьезное отношение к нашей философии на Западе. Но теперь я понял, в чем тут дело. Во-первых, там своего такого дерьма хватает. Во-вторых, пишущие на эти темы стараются "приподнять" описываемый материал, чтобы самим выглядеть умнее. И в-третьих, они впадают в историческое заблуждение. Дело в том, что занимающиеся советской философией обычно имеют дело с "лучшими" текстами, в которых наши философы пересказывают западных и кокетничают своей "смелостью", и с ранними текстами, когда марксистская философия только еще вылуплялась из "буржуазной" и несла на себе еше следы последней. А между тем подлинная советская философия должна быть взята в ее серийном производстве и в ее практическом соприкосновении с потребителем - с миллионами людей, вынужденных ее изучать. д с этой точки зрения история советской философии начинается с периода очищения марксизма от словесной шелухи, в результате которого явилась приписываемая Сталину работа "О диалектическом и историческом материализме" и весь философский поток на ее основе. После смерти Сталина начался по видимости обратный процесс, но по сути дела советские философы абсолютно ничего нового к сталинскому периоду не прибавили. Не марксизм, не ленинизм, а именно сталинизм образует сущность советской философии, ибо сталинизм и есть та мышь, которую родила гора марксизма и ленинизма. Наш институт... Но о нем лучше сказать словами одного нашего институтского критикана, пожелавшего остаться неизвестным:
Если есть в тебе охота
Поглядеть на идиота
Идиотов всех глупей
И тупиц из всех тупей,
Приходи к нам в институт -
Штук пятьсот отыщешь тут.
Услыхав это на малой площадке, один посторонний посетитель тут же с ходу прибавил:
Их полно не только тута -
Их полно вне института.
Поэт
Знайте же, о люди, что на первое место я ставлю все-таки поэтов, а не физиков-атомщиков и даже не музыкантов. Хотя, между прочим, признаю за атомной энергией великое будущее, а музыку обожаю и сам недурно пою. Вот, к примеру:
Эту песню не задушишь, не у-бь-ё-ё-ё-ёшь!
Не у-бь-ё-ё-ё-ё-ё-ё-шь-ь-ь!!
Ма-ла-дё-ш-ш-ш-ь!!!
Мала-дё-ё-ё-ё-ё-шшшь!!!!
Что вы говорите? А, ясно. Извините, умолкаю. И все-таки музыкантов я ставлю даже не на второе, а на третье место. Второе место железно отдаю пьяницам, забулдыгам, выпивохам. Они это место не просто заслужили, а выстрадали. Четвертое место отдаю физикам-атомщикам. Но очень сомневаюсь, что поступаю справедливо, потому как они окружающую среду заси... извиняюсь, засоряют. Пьяницы, случается, тоже за... соряют. Но что это за за... сорение?! Оно ни в какое сравнение не идет с тем, какое учиняют физики-атомщики. Пятое место - математическим логикам, тут-то никаких сомнений быть не может. Они, конечно, сильно преувеличивают свою роль в судьбах человечества. Жили же и без них. И ничуть не хуже. Но зато какие словечки они употребляют. Вы только послушайте: импликация, суперпозиция, субституция! У нас в институте пятый год семинар на эту тему идет. Приходите, заплачете от восторга и умиления! Ну а всех остальных я ставлю на шестое место. За исключением партийных руководителей и государственных чиновников. Этих я вообще отношу к тому семейству флоры (или фауны?), в которое включаются крысы, клопы, вши и глисты. О моем отношении к идеологическим работникам вы уже знаете.
Поэтов я имею в виду, само собой, не лауреатов и прочих членов. И даже не тех, которые печатают свою бездарную мразь в наших газетах и журналах. А тех, которые не печатают свои стихи, если даже пишут их, а еще лучше - если вообще их лишь ощущают в себе, но не пишут. Ибо настоящий стих немедленно пропадает, стоит его записать. Ибо настоящий поэт есть некая молчаливая предрасположенность к некоему возвышенному состоянию, а не рифмование житейских банальностей и газетных передовиц. В таком состоянии настоящий поэт способен на многое, на что обычный смертный не способен. Например? Ну, например, пересечь Лубянку у самого главного здания СГУ, подойти к Железному Феликсу и сделать попытку дать ему по его бронзовой морде. Зарубите себе на носу: если вы в себе не ощущаете такой способности, вы не поэт; если вы такую способность ощущаете, вы - поэт; если же вы эту способность проявляете, вы - настоящий поэт; а если ваша попытка в какой-то мере удается, прежде чем вас схватят переодетые агенты СГУ и милиционеры, вы - великий поэт. Именно такого настоящего и почти великого (его схватили на полдороге) поэта посчастливилось мне встретить на своем жизненном пути. Кстати, вы не можете мне объяснить, почему агенты упомянутого СГУ ходят вечно переодетыми? И как они выглядят, когда ходят непереодетыми?
Когда-то на Лубянке, напротив самого главного здания СГУ (как выйдешь из метро, направо), была закусочная, в которой продавали пиво и вино в разлив. Сохранилась ли она сейчас? Впрочем, глупый вопрос. У нас всякое хорошее начинание недолговечно. Я, как обычно, заглянул в эту самую закусочную, взял кружку пива, протиснулся на свободное (!) место к столику и втиснул свою кружку на свободное (!) место среди таких же кружек. Глубоко вздохнул (это рекомендуют делать йоги перед началом каждого запоя) и оглядел соседей, прежде чем сосредоточиться. И увидел Его прямо перед собою. Он добрыми глазами глядел мне прямо в душу и безмятежно улыбался. Сейчас попросит двадцать копеек, нервно подумал я. И твердо решил не давать, ибо сам на эти двадцать копеек имел определенный расчет. А Он вместо этого (вот чем отличается настоящий поэт от липового!) сказал, что сию минуту сочинил экспромт, и если я не возражаю... Я так обрадовался, что сохранил двугривенный, а в глубине души я уже с ним расстался, что немедленно согласился. Валяй, сказал я. Только короче. А то мне уже давно пора сосредоточиться. Короче я не могу, сказал Он. А хочешь, я вот этому типу по морде дам? Не хочу, сказал я. Ну пиво вылью за шиворот вон тому пижону, сказал Он. Не хочу, сказал я. Жаль, сказал Он. Нет у тебя поэтического воображения. Ну а двугривенный у тебя найдется?
Потом мы почему-то оказались около самого главного здания СГУ. А стихи я действительно иногда сочиняю, сказал Он, бросив странный взгляд на бронзового Железного Феликса посредине площади. Хочешь экспромт?
Не памятник, а крест себе я воздвигаю,
Когда слова обычные в тревожный стих слагаю.
Едва замыслю новое творенье,
Уж жду... не славу, нет! а вечное забвенье.
А хочешь, я этому типу по морде дам? Я не успел сообразить, кого Он имеет в виду, как Он ринулся через площадь прямо к Железному Феликсу. За ним сразу же ринулись четыре переодетых (!) агента СГУ и три милиционера. Движение сразу замерло. Прохожие заорали что-то насчет самосожженцев. Нас (меня как сообщника) отвели в какое-то помещение на Малой Лубянке и продержали там шесть часов, - выясняли личности и намерения. Под вечер нас выпустили, сказав, что мы дешево отделались: оказывается, где-то в это время заседала какая-то комиссия, на которой нас (то есть СССР) в чем-то обвиняли, а мы (то есть СССР) отвергали это как клевету. Идти на работу уже не имело смысла, и мы вернулись в закусочную. Уходя, Поэт попросил у переодетого агента трешку в долг. Тот от изумления разинул рот и застыл в таком виде, пока мы не скрылись в закусочной. Когда мы входили в нее, мы помахали ему рукой, - он еще стоял на той стороне площади с разинутым ртом.
Когда мы покидали закусочную (вернее, когда нас выгоняли из нее), Поэт мне сказал, что, когда я подохну, Он сочинит мне эпитафию. Например, такую: