- Если ты останешься здесь, моя милая, - сказала она своим настоящим голосом - на редкость твердым, типично английским, несовременным, свойственным высшим классам, - то спятишь. А маленького надо беречь всеми силами, так ведь? Так! - Она пошла к холодильнику, достала откупоренную бутылку Pouilly Fuisse и сделала хороший глоток. - Так-то оно лучше! - Хлебнула еще раз - на счастье! А потом - чтоб не пропадало - прикончила бутылку. - Не забыть сократиться ради ребенка, - сказала она. - Ладно, детка, пакуй чемоданы. Поедем назад к папочке и мамочке.
Безобразный, мрачный, холодный дом приходского священника в Суффолке, который ее мать ненавидела до такой степени, что зимой и летом каждую свободную минутку проводила в раскинувшемся на три акра саду. - Не сваляй дурака, Эмма! Вдох! Выдох! Этого ты сохранишь! Боже милостивый! Помоги мне, последний раз помоги. Прошу тебя.
Она поплакала и принялась искать скотч - склеить пятерку, на которую можно будет уехать домой.
Предъявив для оплаты билета кредитную карточку Барклиз-банка, Лестер заметил, что срок ее истекает в конце января. Он хорошо ею попользовался: оделся с головы до ног - всего по два комплекта, и магазины выбирал с умом, как в былые времена, не гоняясь за самыми дорогими вещами, избегая делать покупки по пятницам и субботам, так как в эти дни в магазинах преобладала атмосфера нервозности. Все больше магазинов отказывалось принимать кредитные карточки без какого-нибудь удостоверения личности. Это досадное недоверие послужило причиной небольшого инцидента, из которого он, однако, вышел с честью - в буквальном смысле. Что касается наличности, то тут ему здорово повезло на собачьих бегах. В самую нужную минуту. На месяц приблизительно он обеспечен. Придется пока что этим довольствоваться.
- Распишитесь, - сказал кассир. Положив кредитную карточку на поворотный круг перед собой, он крутанул его.
Лестер Таллентайр с шикарным росчерком подписался "Джеймс Харрисон". Он ни разу не задумался, кем мог быть этот человек. Карточку он купил у приятеля.
- Двадцать шесть фунтов за обратный билет второго класса! - сказал Лестер.
- Чистейший грабеж, - согласился кассир. - Скоро поездом сможет ездить только персидский шах да его мадам - больше никто.
- С наступающим Новым годом! - сказал Лестер.
- Остерегайтесь шотландских подростков, - мрачно предупредил его кассир. - Они в это время года обычно громят поезда, идущие на Глазго. Это в Шотландии под Новый год готовят бараний рубец? Вот они уже погрузились в поезд. Пьяные.
Лестер почувствовал укол страха. Он улыбнулся и медленно отошел от окна, раздумывая, не вернуться ли и не обменять ли билет на первый класс. Там он будет недосягаем для пьяных шотландцев, которые обязательно станут безобразничать, шатаясь вдоль поезда, который на всем трехсотмильном пути до места, куда едет Лестер, делает только одну остановку. Ему и так было несладко и хотелось покоя, чтобы разобраться во всем и решить, что предпринять дальше. Но, сделав несколько шагов к билетной кассе первого класса, он передумал. Придется доплатить больше тридцати фунтов, а тридцать фунтов - насколько он знал - потолок для барклизовских кредитных карточек. Кроме того, можно привлечь к себе внимание. Лучше он займет место подальше от буфета и бара. Пиво и сандвичи надо будет взять в главном зале вокзала, отделанном под гостиную в аэропорту. Лестер не одобрял этот стиль: слишком уж модерно для поездов, считал он. Ну ладно, пустяки все это.
Да нет, не пустяки. Не надо закрывать глаза на то, что беда ходила за ним так же настойчиво, как представительницы противоположного пола. Те десять лет, что он болтался в мире поп-музыки и мелких жуликов, одолеваемый страстным, неослабевающим желанием ухватить как-нибудь хороший куш, он то и дело из одной передряги попадал в другую. Даже сейчас, хотя он прочно обосновался в этом мире, хотя ему довелось заправлять делами пяти групп, одна из которых чуть не вошла в число Тридцати Лучших, хотя дома, в Тэрстоне, его считали важной шишкой, знакомой со звездами первой величины, - даже сейчас, чтобы привести себя в состояние радостной просветленности и возбуждения, ему достаточно было закрыть глаза и представить себе, сколько денег можно загрести в поп-бизнесе. Авансы в 500 тысяч фунтов; двухмиллионные договоры на грамзаписи; старые приятели по низкопробным ливерпульским клубам зашибали по 750 тысяч долларов в год на рыло - ни за что! От неуемного желания иметь в руках такие деньги его даже пот прошиб. А он с пустым карманом едет в компании глазговской шпаны на холодный север встречать Новый год. Чего доброго, снова придется воровать!
Чуда не произошло. Все шло так, как и опасался Лестер. Подростки, задавшиеся целью явиться на родину налитыми шотландским виски бурдюками, в скором времени предались пьяному веселью, затем начали просто орать. По-настоящему положение осложнилось в самый неподходящий момент, когда поезд стал взбираться на гору Шэп, по ту сторону которой лежала Камбрия. Следующей остановкой, где можно было рассчитывать позвать в поезд полицию, был Карлайл - но там Лестеру надо было сходить. Сейчас же машинисту ничего другого не оставалось, как в течение сорока пяти минут гнать поезд вперед на всех парах.
Лестер понял, что взят на заметку. Шляясь взад и вперед по коридору, они заглядывали к нему в купе - греческие воины, ковбои, герои в собственных глазах, громилы в глазах матерей, прижимавших к себе детей и придвигавших поближе свои вещички, растлители душ в глазах мужчин, большинство из которых сочли, подобно Лестеру, благоразумным углубиться в газеты или книги и делать вид, что ничего не замечают. Но на заметку взяли они именно его. Ничего удивительного. В конце концов, он был их поля ягода. И, сам того не желая, когда "суровый взгляд мужчины, с которым шутки плохи", обратился на него, он не сморгнул и не отвел глаз. Предводитель - в грязных мешковатых джинсах, клоунских ботинках и тонкой розовой рубашке, разодранной до пупа, - повернулся к пяти своим товарищам и сказал:
- Это наш парень. Наш дружок. Здорово, Джимми! Не забыл нас? Ты ведь наш дружок, а, Джимми?
Шайка завыла от хохота и, топоча, ринулась в бар за добавочной порцией горючего.
Один против шести - безнадежно! Сейчас и один на один… без практики сдаешь… Он не в форме. На вид будто и молодец, а на деле размяк. Спортивные упражнения помогают сохранять здоровье, но не прибавляют выносливости. Да еще эти неприятности с полицией в ноябре. И те фулемские ребята. Интересно, что бы он делал без толстой Эммы эти последние два месяца? Никто из его окружения не знал ее: ни в шайке карманников, пригревшей его, когда он впервые заявился в Лондон - сам уже не в ладу с законом, спасающийся бегством от ливерпульской банды; ни в том суетном мире, в который он все-таки прорвался, - в мире рок-музыки. Эмма была не из тех, с кем можно было появиться на людях. Кроме того, он считал, что добиться успеха можно скорее, когда ты ни с кем не связан.
Прожженные молодые люди из рок-оркестров называли Лестера за глаза подонком, подстилкой, заезженной шуткой и считали, что он приносит несчастье. В преступном мире он был известен как "подсобник". Ничего этого он не знал.
К Эмме его пригнал страх. В жизни ему достаточно часто бывало страшно, но на этот раз чувство страха затянулось на дни, потом на недели. И полосы невезения у него бывали, и скрываться приходилось, но вот такой страх испытывать - никогда! Потому-то он так плохо с ней и обращался. Она это понимала, а вот он - нет.
Длинный поезд с трудом взбирался вверх по горному склону, упорно одолевая перевал, удаляясь от городов, поселков и даже деревушек. Горы были совершенно голые. А внутри в поезде пьяно буянили шестеро юнцов - не выпивших и четверти того, что проглотил Дуглас за время своего полета, - выискивая предлог, чтобы начать крушить все подряд: пассажиров, их вещи и друг друга.
Настроившись на их волну, Лестер после первого же их появления все время прислушивался, стараясь уловить малейшие изменения тона. И уловил, когда они были за два купе от него, после чего зевать не стал.
Он взял чемодан, но оставил газету, банку с пивом и несъеденные сандвичи. Это может дать ему несколько минут. Тупоголовое дурачье может даже подождать, чтобы он вернулся за своими сандвичами. Которые они к тому времени сожрут.
Он вошел в туалет головного вагона, как раз когда поезд достиг вершины Шэпа и попетлял там немного, прежде чем устремиться вниз, к равнине, со скоростью 90 миль в час. В Карлайле он будет через тридцать минут.
Лестер выворотил сиденье в качестве орудия защиты и втиснул чемодан между запертой дверью и умывальником. Он открыл небольшое окошко и окинул взглядом заснеженные склоны гор. Когда-то он избегал все эти горы, взлетая на вершину и оттуда вниз. Его карьера - профессионального бегуна - сорвалась, как, впрочем, и все остальное… но вот один год, при поддержке дяди Джозефа… Этими мыслями о прошлом он пытался сохранить присутствие духа. Снял новый пиджак, аккуратно положил его на крышку чемодана. Поплясал на месте и несколько раз выбросил руки в стороны, чтобы согреться немного. Ветер, гулявший в этих покрытых снегом горах, пронизывал до костей. Поезд мотало из стороны в сторону, как старый ярмарочный аттракцион. Они миновали Пенрит, и поезд повернул вправо. Оставалось всего пятнадцать минут.
Кто-то постучал в дверь.
Лестер не ответил. Попался, как рябчик, глупость-то какая! Он тут же сообразил, что стоило ответить, и две-три минуты были бы выиграны. Он навалился на дверь плечом, уперся ногами в противоположную стенку, затем ослабил мускулы и стал ждать.
- Эй, Джимми, мы знаем, что ты там. Выходи, гад.
Голос был только один. Удар тяжелым ботинком сотряс тоненькую дверь.
- Мы тебя достанем, Джимми! - Говорок глазговской шпаны, гнусавый и угрожающий, слова, выкрикиваемые с садистским наслаждением. - Мы тебя немножко покалечим, Джимми. Как ты на это смотришь?
Лестер видел поездного охранника. Жизнерадостный старикан, на вид без пяти минут пенсионер. Пышные седые усы, наглаженный форменный китель, почтительные манеры, громкое "благодарствую!" на все стороны и панический страх в глазах, едва он заслышал дебоширов. Наверное, сейчас заперся в своем закутке и молится, как и Лестер, чтобы поезд скорее домчал их до города.
- Здесь он! Здесь, гад! В сортире заперся, а, Джимми?
Остальные пятеро протопали по голому полу коридора и забарабанили в дверь, пиная ее, пересыпая удары отвратительными ругательствами, которые повторялись с бессмысленной регулярностью, создавая свой особый ритм.
Лестер не произнес ни слова. Он напрягся, но не изо всех сил. Они действовали несогласованно, и, несмотря на то что дверь трещала и выгибалась, ни одной пробоины в ней еще не было. Пока!
Он подумал было, что все обойдется, когда удары в дверь стали равномерными. Парни объединили усилия и мерно таранили ее. Он ожидал этого и теперь, собрав все свои силы, уперся в дверь спиной. Его внутренности чуть не лопались от натуги, он весь дрожал от напряжения. Только бы не скиснуть.
- Раз, два, взяли! Не посрамим родного Глазго!
ТРАХ! Запертая дверь дрогнула.
- А ну, взяли! И-их!
ТРАХ! Непристойная брань перешла в кровожадный вой.
ТРАХ! Дверные петли погнулись. Чемодан соскользнул на пол.
- Мы победили! Кельты! Кельты! Кельты!
ТРАХ! ТРАХ! "Кельты!" ТРАХ! ТРАХ! "Кельты!
Мы победи-и-ли!"
Дверь была выломана, но он продолжал удерживать ее на месте, когда поезд замедлил ход, подкатывая к станции. Удары кулаков посыпались ему на голову. Чья-то рука вцепилась в волосы и стала тянуть, пока слезы градом не полились у него по щекам, но он не отнимал плеча и продолжал упираться ногами в стену. - Мама! - с трудом выдохнул он. - Господи Исусе!
- Гад! Гад!
Теперь они пронзительно вопили и дрались между собой, и каждый старался ухватить его, стукнуть - они толкались, спотыкались на крошечном пространстве, совершенно стервенея от того, что жертва продолжает оставаться недосягаемой, застыв, как труп, в своей крошечной цитадели.
Поезд не спеша катился вдоль платформы. Внезапно бутылка с неровно отбитым дном появилась в нескольких дюймах от лица Лестера. Он отдернул голову, и дверь упала. Они предстали перед ним. Подростки с искаженными, опухшими от ненависти лицами, визжащие от желания изничтожить чужака.
Лестер схватил сиденье от унитаза и, взмахнув им, как косой, двинулся на них, угодив вожаку прямо по переносице, которая сломалась. Вконец изнемогший, он плохо соображал, что делает, но все же умудрился правой ногой подтолкнуть дверь так, что она легла поперек, создавая препятствие, которое им нужно было преодолеть, прежде чем они дорвутся до него; сам же он стоял, зажатый в уголке между стульчаком и маленьким окошком, и из последних сил размахивал сиденьем. Он стонал и задыхался. Его пнули в пах. Рубашку на нем порвали. Трахнули по голове. Удары сыпались со всех сторон, и тяжелые ботинки больно били по ногам.
Явилась полиция. Он оказался на платформе. Ему сказали, чтобы он подождал, пусть изложит все, как было. Он вошел в привокзальный туалет. Кое-как привел себя в порядок, надел пиджак, вышел в противоположную дверь и поспешно удалился.
Только полиции ему не хватало!
4
Гарри страшно задохнулся. Ему было стыдно стоять, беспомощно согнувшись, как марионетка на отпущенных веревочках, в то время как тренер с силой нагибал и разгибал его, помогая продышаться. Он не любил привлекать к себе внимание.
Посмотреть встречу двух регбийных команд народу - по масштабам Тэрстона - собралось немало: человек триста пятьдесят. Матч Тэрстон - Аспатрия (ближайший городок) по традиции игрался в канун Нового года. И тут уж страсти кипели. Гарри сбили, отнимая у него мяч. Остальные двадцать девять игроков, столпившиеся вокруг, ждали спокойно. Изменить результат теперь могло только чудо. Счет был 27:8 в пользу Тэрстона, и до конца игры оставалось всего десять минут. Единственное, что вызывало сейчас некоторое напряжение, - это беспокойство команды Аспатрии, как бы тэрстонские защитники не рванули вперед и не попытались забить еще несколько голов, доведя счет до баскетбольных цифр, и опасения команды Тэрстона, что ей не удастся этого сделать. Одетые легко, игроки непрестанно двигались, чтобы не замерзнуть в этот зимний морозный день.
Сгущались сумерки. Плотно затянувшая небо серая пелена постепенно чернела. Спортивное поле находилось за городом. Его оборудовали далеко от центра в период непродолжительного подъема общего благосостояния и самонадеянности с типичной для шестидесятых годов уверенностью, что теперь-то уж привилегий и места хватит на всех. Земля принадлежала Регби-клубу, и большинство членов приезжали на собственных машинах. Не так удобно было тем, кому приходилось топать сюда из центра города или из районов муниципальных новостроек. Новый клуб внес изменения и в светскую жизнь городка. Площадки для игры в сквош привлекли толпы энтузиастов этого вида спорта, прежде бывшего в загоне. Организовывались поездки во Францию вместе с командой регбистов, и на субботние танцевальные вечера приглашались знаменитые джаз-оркестры и приобретающие популярность рок-группы. Дамы щеголяли на этих вечерах шикарными туалетами, сшитыми по последней моде. Здание клуба было построено весьма рационально, с большими комнатами, окна которых выходили на обе стороны, и, как говорили знатоки, напоминало лыжный павильон где-нибудь в Альпах. Поговаривали о теннисных кортах, и архитектор, игравший в команде клуба, уже разрабатывал соответствующий проект. Неряшливо одетые члены клуба вызывали косые взгляды; заведовать баром был приглашен на полную ставку специальный человек. Кто-то из бывших президентов докопался, что близится семидесятая годовщина со дня основания клуба, и сейчас готовилась его "Краткая история". Кто-то внес предложение установить мишени для стрельбы из лука.
Когда Гарри вернулся в строй, со стороны трибун раздалось несколько хлопков, и игроки рассыпались по местам, готовясь бить штрафной удар. Сразу же за трибунами начинались поля - тучные земли простирались до самого моря на севере и столько же, миль восемь, до гор на юге. Регбисты в шортах, ярких рубашках, в гетрах с подложенными щитками, крепкие, с сосредоточенными лицами, казались вписанными в пейзаж. И только легкий покров снега придавал всему какую-то нереальность. Штрафной забить не удалось. Недолет!
- Давай, Тэрстон!
- Давай, Аспатрия! Держись, ребята! Еще не все потеряно! Ничего еще не потеряно, ребята! - Звонкий голос. Будто фермер на соседнем поле сзывает своих собак.
Крику было много, но все это были отдельные выкрики. Большинство предпочитало в одиночку наслаждаться игрой или уж на худой конец с приятелями. Очень редко случалось, чтобы зрители кричали что-то дружно, да и то их хватало ненадолго.
Гарри крепко обхватил пальцами талию, согнулся и сделал несколько глубоких вдохов, надеясь, что никто этого не заметил. При второй попытке ему чуть не удалось забить гол.
Снова мяч в игре. Хорошо натренированные тэрстонские нападающие подхватили его, донесли до аспатрийских нападающих, но тут же выпустили. Длинная передача в сторону полузащитника. Гарри был в нескольких метрах и ринулся к нему, набирая скорость. Полузащитник обвел противников и чуть не прорвался, но его перехватил крайний нападающий. Игроки повалились друг на друга, не давая никому завладеть мячом. Гарри побежал на свое место. Он играл центральным трехчетвертным.
Он любил эту игру. Любил своих товарищей по команде. Лучшего способа проводить послеполуденные часы, на его взгляд, не было и быть не могло. Пусть другие занимаются, чем хотят. Ему оставьте это. "Не зевай, Гарри!" - сказал он себе шепотом. Игроки передвигались по полю, создавая рисунки и построения, то восхищавшие, то приводившие в уныние посвященных.
Мяч летел прямо на него, но довольно высоко. Ему пришлось чуть притормозить, но мяч он все-таки поймал, избежал блокировки и ринулся прямо к линии. Один из недостатков его как игрока заключался в том, что он слишком уж охотно передавал мяч другим игрокам. Ему неприятно было, что могут подумать, будто он зря держит мяч, или заподозрить его в эгоизме. Однако чересчур быстрая передача нередко бывала непродуктивна. В смелости его никто не сомневался, и недостаток этот объясняли тем, что у него хромает тактика; считали, что главным образом по этой причине он и в сборную графства не входит. Но за Тэрстон он всегда играл хорошо или, как пышно выражались члены спортивного совета клуба, поднабравшиеся самоуверенности, поскольку кем, как не ими, была создана самая блестящая организация в округе, "подавал пример беззаветного служения своему клубу".
Теперь Гарри мчался во весь опор, ухватив мяч обеими руками, - надо было как-то изловчиться. Защитники быстро надвигались, он, пригнув голову, стремительно бежал вперед. Крайний нападающий, здоровенный детина, поддел его плечом, подкинул кверху, и Гарри грохнулся на землю. Шестнадцать пар бутсов замелькало над ним, когда между нападающими двух команд началась свалка за обладание мячом. Зрителю, незнакомому с игрой, могло показаться, что жизнь поверженного на землю человека - чей защитный пояс не имел даже никакой подбойки - находится в непосредственной опасности. Гарри, однако, выбрался из свалки целым и невредимым, если не считать нескольких ссадин и синяков, защищенный правилами игры, которые каким-то образом прокладывали границу между жестокостью и грубостью.