На этот раз наше прибытие к дедушке с бабушкой было необычным. Обычно-то входили в дом первыми я и мама, а папе всегда требовалось прежде всего осмотреть сад и яблони, а если собака была во дворе, то поговорить с нею. На самом деле папа хотел войти "эффектно и с прямой спиной", как говорил он сам. В сенях он сразу вынимал гитару из футляра и входил с песней: "Тебя поздравляю, новорожденный мой! Тебя поздравляю тысячу раз!.."
С приходом папы лица у всех начинали сиять, и дом наполнялся музыкой и радостным настроением.
На этот раз мы забыли гитару дома, но папа всё равно задержался на крыльце. Он закурил папиросу и сказал мне:
- Погоди немного, сначала покурим на воздухе.
Сделав пару затяжек, он бросил папиросу в сток для воды рядом с крыльцом и сказал:
- Ладно, смелость города берёт - пошли в дом!
У тётушек, которые в кухне перекладывали мясо из жаровни на блюдо, лица засияли и без его игры на гитаре и песни.
- Братик! Успел как раз вовремя! - обрадовалась тётя Лийли.
- Вот так чудо, ваше семейство успело прибыть как раз к жаркому! - съехидничала тётя Анне. - Раздевайтесь и сразу сядем за стол! А где ваша мама? Заболела, что ли?
Мы с папой посмотрели друг на друга.
Будь что будет - свою вину надо признать.
- Я была плохим ребёнком, и мама уехала от нас, - постаралась я быстренько сделать своё признание.
Тётя Лийли засмеялась - у неё такой смех, словно трясут горошины в жестяной банке.
- Ну вы и шутники! - сказала она и распахнула дверь в сени.
- Хельмес, входи. Первое апреля было уже давно.
Мне на миг показалось, что мама действительно могла спрятаться в сенях. Но нет. Не было её и на крыльце, куда тётя Лийли на всякий случай выглянула.
- Значит так… - негромко сказал папа. - Наша мама, правда, ненадолго уехала. С пылкими русскими парнями - у кого есть силы им противиться!
- Что ты несёшь! - сердито крикнула тётя Анне. - Устраиваете тут дурацкие шутки, а ещё образованные люди!
Папа промолчал.
- Тут что-то не так! - произнесла тетя Лийли. - Всё долгое время, пока шла война, у Хельмес были силы дожидаться тебя, и теперь вдруг… Откуда взялся этот парень?
- Устами младенца глаголет истина, - сказал папа, грустно улыбнувшись. - Да, уехала, между двумя русскими с ружьями - как её мать два года назад…
В кухне сделалось так тихо, что стало слышно, как в дедушкином кабинете тикают старинные настенные часы: ти-ик, та-ак, ти-ик, та-ак…
- Господи, боже мой! - со вздохом произнесла тётя Лийли, поставила блюдо с мясом на кухонный стол и медленно опустилась на табурет. - Господи, боже мой! Опять новое выселение…
- Не выселение, - сказал папа и словно сглотнул. - Арест… Предварительное обвинение: измена родине… Измена своей советской родине…
- Как это школьная учительница может предать родину? - Тётя Лийли покачала головой: - Хельмес в эстонское время не состояла ни в какой партии, она вообще не занималась политикой…
- Она вроде бы учила детей петь эстонский гимн и ходила с ними на могилу павших в Освободительной войне, - тихо сказал папа. - Сине-чёрно-белый был у нас в бельевом шкафу между простынями - они его нашли! Ну и следователь сказал, что Хельмес - дочь кулака и сестра эстонского офицера… Угрожал, что в ходе следствия могут возникнуть и другие обвинения…
- Чёртовы коммунисты! - Тётя Анне погрозила в окно кулаком.
- Чёртовы русские - пошли бы они… Пусть убираются к себе в Россию Сталину задницу лизать!
И тут всё вокруг сделалось чёрным, будто огромный ворон распростёр свои крылья над кухней. Бабушка Минна Катарина стояла в дверном проёме, раскрыв чёрные крылья. Обычно бабушка выглядела маленькой рядом со своей родней, но теперь она показалась мне огромной и страшной. Большой чёрный платок с блестящими цветами, который она по случаю праздника накинула на плечи, закрывал маленькое окно и свет лампы под потолком. И я не поняла ни слова из того, что она сказала. Будто и не было слов, а только угрожающий шипящий голос, словно пение без мелодии… Будто это и не была бабушка Минна Катарина, а ужасная, злая ведьма, изрыгающая проклятия…
- Бабушка, это ты говоришь по-русски? - спросила я, набравшись храбрости. Её шипящие слова немножко были похожи на русский язык…
Бабушка сразу умолкла. Она бросила на меня испуганный взгляд, затем посмотрела на остальных, кто был в кухне, сложила крылья и опустилась в плетёное кресло рядом с дверью - гончая Кай, обиженно поскуливая, успела спрыгнуть с кресла на пол. Теперь бабушка опять выглядела маленькой, даже меньше, чем раньше, - она ссутулилась в собачьем кресле, закрыла руками глаза и громко заплакала. Это был даже не плач, а буквально вой! Тётя Лийли бросилась к бабушке и пыталась её обнять. Тётя Анне взяла из шкафа маленькую бутылочку, накапала из неё пахучей жидкости на кусочек сахара и сказала:
- Мама, прими валерьянку. Да открой, наконец, рот!
Тата повернулся ко всем спиной и смотрел в окно.
- Послушайте, есть сегодня дадут? - Дедушка вошёл в кухню и недовольно оглядел всех. Он был в голубой рубашке, а пальцы засунул за полосатые подтяжки.
- Папа, да разве ты не слышал, русские забрали Хельмес! - крикнула тётя Лийли с укором.
- Почему не слышал! - Дедушка пожал плечами: - Я не глухой! Слышал и то, как тут у одной известной особы опять взыграла польская кровь, но нельзя из-за этого морить других голодом! И разденьте ребёнка, у неё уже пот на лбу!
Теперь тёти засуетились вокруг меня.
- На каком языке говорила бабушка? - спросила я.
- На польском, - ответила тётя Лийли. - Это её родной язык, только до сих пор я не слыхала от неё ничего по-польски, даже не знала, что она ещё умеет говорить по-польски! Она ведь почти пол столетия не видела своих родственников…
- Что ты говоришь, мама всегда ругается по-польски, - возразила тётя Анне. - Если что-нибудь не выходит, она всегда говорит: "Пся крэв!". Ты разве не замечала? Это значит "собачья кровь!" - странное ругательство!
Тётя Анне повесила моё пальто и муфту на вешалку и, посмотрев на меня внимательно, всплеснула руками.
- Господи, помилуй! Ребёнок похож на рождественскую ёлку! На цыганский табор!
Тётя Лийли разглядывала меня с изумлением, склонив голову набок, и затем хрипло рассмеялась, а бабушка подняла голову и с любопытством смотрела на меня красными от слёз глазами.
- Ну, брат, ты совсем чокнулся! - сказала тётя Анне. - А ещё хвалишься, что художник! Девочка выглядит как цыганский табор! Разве дочка школьного учителя может так выглядеть? Как супруга русского офицера - они расхаживали летом по улицам в "маратовских" шёлковых ночных рубашках, накинув на плечи, как шали, банные махровые простыни!
Конечно, я надеялась своим видом вызвать у всех восхищение на дедушкином дне рождения, но то, что меня сравнили с цыганским табором, совсем не выглядело похвалой. А ведь я утром в первый раз почувствовала, что от маминого отсутствия может быть немножко пользы… Бусы, медальон, брошка - всё это были мамины самые дорогие сокровища, а на завязывание лентой волос у папы ушло добрых полчаса. И на тебе! Результатом всех этих больших усилий было насмешливое хихиканье тётушек!
- Дама использует в своей одежде два, максимум три цвета, - поучительно и участливо сказала тётя Лийли. - И при этом надо смотреть, чтобы цвета гармонировали, подходили один другому.
- А я вовсе и не дама! - сказала я задиристо. - Я вовсе товарищ, вот!
- Господи, помилуй! - воскликнула тётя Анне насмешливо.
- Дочка моего брата сделалась коммунисткой. Маленькая комми! Товарищ!
- Оставьте ребёнка в покое! - сказала бабушка - Девочке и так тяжело, а вы к ней придираетесь…
Я с благодарностью полезла к бабушке на колени. Конечно, я заметила, что гончая Кай, кресло которой мы теперь занимали вдвоём, посмотрела на меня с завистью, но я не обращала на собаку внимания и обняла бабушку обеими руками за шею.
- Что ты сказала раньше, когда говорила по-польски? - спросила я у бабушки шёпотом на ухо.
- Я уже и сама не помню, - призналась бабушка. - Ах да, я прокляла эту кровавую власть, и Сталина, и всех этих коммунистов, которые убили моих братьев и увели в тюрьму младшего сына… Теперь они забрали ещё и твою маму, ну что это за власть такая? Твоя мама для меня очень дорога, совсем как уродна дочка…
- Послушайте, уродны сыновья и дочки, не пропустить ли нам по стопочке? - сказал дедушка. - Поесть в этом доме всё равно не дадут, так хоть что-нибудь выпьем!
- Мама сказала "уродна" вместо "родная"! - воскликнула тётя Анне и захихикала. - Хельмес - её уродина дочка.
Все засмеялись, а бабушка глядела на них исподлобья.
Мне стало обидно за бабушку. Я показала тёте Анне кулак и крикнула:
- Сама ты уродина, ты очень уродина, товарищ-женщина!
Бабушка меня поддержала:
- Некрасиво смеяться, если человек ошибся! Эстонцы плохие люди - всегда смеются, если другие ошибаются! Поляки и латыши так не делают, даже русские не насмехаются, если кто-то немножко неправильно говорит на их языке!
- Ты сама родила нас эстонками! - разгорячилась тётя Анне.
Дедушка смотрел сердито.
- Ну, опять начинается! Опять начинает сказываться польская кровь, непременно последнее слово должно остаться за мамой или за Анне! По деревне ходили слухи, что тут сегодня у кого-то день рождения…
Но тётя Анне не хотела уступить и опять напустилась на бабушку:
- Ну, чего же ты тогда приехала жить в Эстонию и родила нас эстонками, а? Вышла бы замуж за какого-нибудь польского пана, и мы родились бы польками, у нас бы там жизнь была легче!
Бабушка сделал вид, что ничего не слышала.
- Ой, извините! - Тата стукнул себя рукой по лбу, достал из нагрудного кармана маленький пакетик и протянул его дедушке. Я знала, что эта была купленная в городе записная книжка в кожаном переплёте. - Желаю тебе много счастья, папа! Оставайся по-прежнему жизнестойким! - И тата махнул рукой в мою сторону: - Леэло, что ты собралась сказать дедушке?
Я соскользнула с колен бабушки на пол и сделала перед дедушкой книксен.
- Поздравляю с днем рождения и желаю счастья!
А бабушке я сказала:
- Знаешь, бабушка, без тебя тётя Анне была бы вовсе русской, верно? Так ей и надо!
Хороший ребёнок так взрослым не говорит, это я знала, но кто-то должен был вступиться за бабушку… Вот бы тётя Анне проснулась однажды утром и заметила, что не знает больше эстонского языка, а из зеркала на неё глядит русская тётенька в старушечьем жакете и с волосами клубком на затылке!
Теперь была очередь тёти Анне притвориться, что она не слышит… Она подняла крышку кастрюли, в которой кипела и булькала вода, и объявила:
- Картошка разварилась! Вот чего вы добились своими политическими разговорами!
И если надо - то и дольше
В этот раз день рождения дедушки был скучнее, чем когда-нибудь раньше. Ножи и вилки сонно постукивали по тарелкам, и, похоже, ни у кого, кроме дедушки, не было аппетита, и никто не начинал разговора. Правда, дядя Март, который вместе с тётей Идой приехал из города поздним автобусом, вошёл в комнату с весёлым видом и запел поздравительную песню, но когда тёти сообщили ему нашу новость, он тоже умолк и, сидя за столом, только иногда покачивал головой и бормотал себе под нос: "Ну и дела! Чёрт знает что!"
- Поднимем бокал за здоровье новорожденного! - сказал тата, выпил до дна рюмку водки и, не долго думая, снова её наполнил.
- Послушай, послушай! - подала голос тётя Анне. - Раньше ты, брат, был абсолютным трезвенником! Помнишь, когда мне исполнилось двадцать пять, ты даже не выпил за моё здоровье. А ведь был хороший ликёр - ещё эстонского времени. А теперь опрокинул подряд две рюмки "Московской особой"!
- Времена такие… Московские, особые, - горько усмехнулся папа.
- Заешь мяском, тогда не опьянеешь, - посоветовал дядя Отть, сидевший рядом с тётей Лийли и не произнесший до этого ни слова.
- Водка - напиток сильных мужчин, - провозгласил дядя Март.
- Ты, Магт, больше не пей, - распорядилась тётя Ида, не выговаривавшая "р", и поставила пустую рюмку дяди Марта на стол вверх ножкой. - А то нас в автобус не пустят.
Дядя Март взял рюмку, перевернул её обратно и протянул папе, чтобы он её наполнил.
- Мужчина знает, что делает!
Дедушка положил на пустую тарелку вилку и нож крест-накрест и со счастливым видом объявил:
- Спасибо тому, кто дал желудок, а уж поесть всегда что-ни-будь найдётся.
- Папа, ну какой ты всё-таки! - сказала тётя Лийли с укором.
- У других большое горе, а ты со своими присказками!
- Не знаю, откуда возьмётся для тебя свиное жаркое, если мы с Лийли не привезём мясо с базара из города, - огрызнулась тётя Анне. - Попробуй прожить на пенсию! Сейчас столько полуголодных стариков. Старушки приходят к нам в парикмахерскую, предлагают серебряные ложки и хрусталь, чтобы купить кусок хлеба! Ты и понятия не имеешь, сколько стоит сейчас мясо на рынке!
- Если не будет мяса, будем есть рыбу, - сказал дедушка. - Нет рыбы - будем есть картошку. Но вот если бы у тебя желудка не было, нечего было бы и говорить ни о свинине, ни о куриных яйцах. Так что первым делом - спасибо Отцу небесному за то, что дал желудок!
Дедушка встал и, откашлявшись, прочистил голос:
- Видите ли, молодёжь, я жизнь повидал и могу вам сказать, что если грустить - добра не нажить. Разве Эстонская Республика появилась бы, если бы наши мужчины после Первой мировой войны только сидели бы понурившись и плакали, что ландесвер наступает и красные русские хотят наложить на нас свою лапу? Ведь и тогда людям нелегко было, но слезами Освободительную войну не выиграли бы! Помните, наверное, какое бедное время было в республике вначале - маме нечем было вас кормить, кроме как картошкой с соусом, когда возвращались из школы, а чтобы сделать соус, она кофемолкой перемалывала в муку макароны.
- Такого вкусного соуса, какой мама делала, я в жизни больше не пробовал, - похвалил соус дядя Март.
- А я помню, папа, как ты мамину беличью меховую ротонду продал, - усмехнулась тётя Анне. - Такая красивая была… до самого пола…
- Да, повидали мы и бедные времена, и богатые, но воров, убийц и коммунистов в нашем роду не было, и по-настоящему мы никогда не голодали. Неужели вы думаете, что Сталин расстроится, если эстонский народ вымрет от горя? Дудки! Это только вода на коммунистическую мельницу! Надо есть, пить и радоваться, что душа в теле. Сейчас ещё не время выступать против русских, но когда это время наступит, надо быть сильными! Потому что американский дядюшка Сэм так этого не оставит.
В уголке глаза у дедушки появилась маленькая слезинка. Он стёр её рукой и поднял рюмку.
- В старину эстонцы говорили: "Пусть мужчина ест - будет сильным, пусть выпьет - будет смелым!" Выпьем за здоровье тех, кого сейчас нет с нами! Им будет легче оттого, что мы тут будем смелыми и сильными!
- Браво, папа! - воскликнула тётя Лийли и захлопала. - Я и не знала, что ты такой оратор!
- По-по-по стопочке, по маленькой мы можем пропустить… - запел дедушка высоким голосом, и остальные, вдруг обрадовавшись, подхватили:
И по второй, и по второй,
Уж так тому и быть…
Я этой песни раньше не слыхала и теперь старалась запомнить её слова. Интересно, сочла бы мама эту песню подходящей для хорошего ребёнка или песней хулиганской? Некоторые песни, которым я научилась от папы, мама считала совсем не подходящими для детей.
- С песней забываются заботы! - подала я голос, когда взрослые опять взялись за вилки и ножи. Мама иногда говорила так, когда начинала учить меня новой песне.
Все засмеялись, только тётя Ида посмотрела на меня исподлобья - она не любила пения.
- Видишь, папа, у тебя растёт наследница мантии! - сказал дядя Отть, посмеиваясь. - Маленький оратор!
- Что значит мантия? - спросила я шёпотом у таты.
- Такая накидка, вместо пальто, - быстро объяснил он.
- Не хочу я дедушкино пальто, оно большое и некрасивое!
Тата поперхнулся от смеха и затем успокоил меня:
- Да речь и не о пальто, оно дедушке и самому нужно. "Наследница мантии" говорят в переносном смысле, если дети наследуют какие-нибудь качества своих предков.
- Ага! - Я не стала больше приставать к папе, хотя его последнее объяснение встревожило меня ещё больше, чем возможность получить дедушкино старое длинное пальто. Ну разве не ужасно, если в одно прекрасное утро на меня из зеркала глянет большеносое, как у дедушки, лицо! И разве завяжешь ленты на волосах, если волосы будут как у дедушки - только на затылке и за ушами?
- Знаешь, - шепнула я тате, - пусть я буду лучше Эмиль Затопек, ладно? Я могу и бегать, если иначе нельзя, только чтобы не было этого жуткого пальто и большого носа!
Тата рассеянно улыбнулся и встал.
- Дорогие присутствующие! - начал он торжественно. - Мы собрались здесь не только, чтобы есть и пить…
- А чтобы и поиграть в индейцев! - перебив его, крикнула я.
Тата засмеялся. А дядя Март сказал серьёзно:
- Маленьким детям сейчас выступать не время! Знаешь, когда могут говорить маленькие дети? Когда курица писает!
- Хм… - Я задумалась и сказала: - А мама меня учила, что говорить за столом во время еды о письках и какашках неприлично!
- Получил! - Тётя Лийли прерывисто засмеялась. - Этот ребёнок за словом в карман не лезет!
Тётя Анне позабыла свою сердитость и присоединилась к тёте Лийли:
- у неё верхние зубы появились раньше, чем нижние. Из таких всегда вырастают языкатые.
- Главное, чтобы она при эмгебешниках не была слишком газговорчивой, - серьёзно сказала тётя Ида. - А то мы завтга все окажемся за решёткой!
- Давайте лучше запоём песню, - предложил дедушка. - Жалко, что ты, парень, не принёс с собой гитару, петь под гитару - совсем другое дело!
А тата уже вспомнил новую песню:
Чернохвосточка, лети
Через земли и моря,
Я прошу тебя, лети,
Мою милую ищи.
Эту песню знала и я и подхватила вторым голосом вместе с взрослыми припев:
Ридирай-рай-рай риди-рай-рай-рай I..
Этот "ридирай" ничего не означает, просто это слова песни, но папина родня пела их так воинственно, словно все они хотели отправиться индейцами в военный поход. Потом запели обычными голосами:
Если спросит, что со мной,
Скажешь, лишь её я жду
До последнего до часа,
Если надо, то и дольше!
И опять началось это очень воинственное ридирайство.
Странно дело - обычно я не выношу слишком громкого голоса: если, например, люди ссорятся, у меня свербит в животе и к горлу подступает плач. Но воинственный крик папиной родни вызвал у меня такое чувство, что всё хорошо и будет ещё лучше - ридирай! - мы едим и пьём! Ридирай, наш род могучий! Риди-рай-рай-рай!..