– Ты не пытайся найти что-то суперсложное. Все на поверхности. Так что тебя удивило?
– Меня удивило, что эти письма… практически это одно письмо. Там один и тот же текст. Приглашение на собрание.
– Правильно. А как ты думаешь, для чего кому-то понадобилось посылать Вороновой три одинаковых письма в одном конверте?
– Не знаю, теть Зой. Не могу догадаться.
– Ладно. Вернемся к этому позже. Теперь давай определим, кто такая Н.П.Воронова. Там есть еще конверты на ее имя?
– Да, тут много писем на имя Н.П.Вороновой.
– И что ты можешь сказать про них? Посмотри внимательно на штемпели, на даты, обратные адреса. Что за люди писали этой Вороновой?
– Так. Восемь писем сорок восьмого года, десять – сорок девятого, шесть – пятидесятого. Отправлены они из какого – то…не разберу…Ш….ревска.
– Это в Сибири.
– A-а, я не знала. Так. Теперь смотрим. Эти все письма от одного человека – от ее сына. Они все начинаются – "дорогая мама" или "здравствуй, мама".
– Как ты думаешь, что он делал в Сибири?
– Работал? Геолог? Стройка века?
– Ася! У тебя по истории что было? Двойка? Подумай. Конец сороковых. Сибирь. Тебе слово ГУЛАГ ни о чем не говорит?
– Ой, конечно! Как же я не сообразила! Он писал ей из лагеря!
– Да, он писал из лагеря.
– Постой, тетя Зоя, тут есть еще одно письмо, оно тоже начинается "здравствуй, мама", но без конверта. Вот оно. Оно датировано восьмым октября сорок восьмого года. Значит, это тоже его письмо, первое из всех.
– Ну, мы не знаем. Первое ли. Но самое раннее из имеющихся. А конверт от него где?
– Конверта нет. Или подожди. Теть Зой, а вот тот конверт, в котором лежат три одинаковых письма, – он ведь тоже на имя Вороновой. И на нем штемпель от тридцатого октября. Сколько времени шло письмо из Сибири в Москву? Как раз около трех недель, если не дольше. Так что это вполне может быть конверт от этого письма.
– Правильно, Ася. Это так и есть. Но тогда что у нас получается с этими письмами? Которые одинаковые? Как ты думаешь, могли они быть посланы из лагеря?
– Думаю, что нет.
– Конечно, нет! Они были просто положены в конверт из-под другого письма кем-то, возможно, той же Вороновой. А скажи, пожалуйста, несколько писем с одинаковым текстом – это что значит?
– Это значит, что кто-то писал его под копирку.
– Да, но зачем? Зачем человеку иметь несколько копий одного письма? Ну, Ась?
– Может быть, чтобы отослать его сразу в несколько адресов?
– Конечно! Это же очевидно! Так, дальше давай рассуждай.
– Тут три копии. Значит, он хотел отправить их в три адреса.
– Отправил?
– Нет.
– Почему же?
– Что-то ему помешало.
– Что может помешать отправить письмо? Денег не было на конверты?
– Нет, это как-то несерьезно.
– Значит, в чем дело?
– Заболел? Не успел? Передумал? Не знаю, теть Зой. Не могу сообразить. Подскажи, что ты думаешь?
– Я думаю, что эти три копии не отправлены, потому что они были лишние. Автор мог разослать необходимое количество копий по адресам, а три копии остались. Поэтому на них и нет обращения ни к кому.
– Точно! Теть Зой, именно так и было!
– Мы не знаем, как было. Но так могло быть. Ну, хорошо, пошли дальше. Возьми-ка несколько писем, адресованных Вороновой, и положи рядом с ними те письма, что под копирку. Что скажешь?
– Скажу, что их писал один и тот же человек. Может быть, в разное время, но буквы д, т, ж, в – абсолютно одинаковые везде. Видно, что рука та же.
– Молодец, умница! А как ты думаешь, что написано раньше – эти копии или письма из лагеря?
– Думаю, копии.
– Правильно. Они написаны другим тоном, без оглядки на цензуру. И почерком более крупным, не экономя бумагу. Теперь давай ответим на вопрос – кто же автор?
– Сын Вороновой.
– Но кто он? Как мы это можем узнать?
Ася подумала и взяла одну из записных книжек, с синей обложкой.
– Так… Волков. Вареникова. Вельцман. Викторов. Варшавский. Здесь нет Вороновых.
– Дай-ка мне книжку. Тетя Зоя пролистала записную книжку, поискала что-то в на других страницах.
– Да, Вороновых тут нет. Поищи во второй.
Ася открыла букву "В".
– Тоже ничего.
– Ладно. Подскажу тебе немного. Ты бы и сама нашла, но это заняло бы кучу времени. Открой букву "П".
– П?!
– Да, да. Читай.
– Петровы. Порохов. Петухов. Пащенко. Поливанов В.Н. Еще один Поливанов – Н.И. Два Поливановых? Воронова. Стоп! А причем тут Воронова? И почему она здесь?
– Дело в том, что у нас был друг – Валя Поливанов, Николай Иванович – его отец. А Надежда Петровна Воронова – Валина мама. Просто у нее была другая фамилия.
– Так значит, это все письма Вали Поливанова, которые он писал матери из лагеря!
– Правильно. А знаешь, почему он оказался в лагере? Несколько ребят с нашего факультета в течение года были арестованы по обвинению в антисоветской пропаганде, якобы они высказывали критические замечания в адрес партии, высмеивали высшее руководство и тому подобное. Самое интересное, что они действительно говорили что-то вроде "как у нас все не по-людски", ругали бюрократов, а кто-то рассказал анекдот. Но это высказывалось лишь в кругу близких друзей. Значит, один из тех, кому доверяли…
– Теть Зой! Это про него дядя Женя рассказывал на поминках? Это тот, который хотел объявить имя доносчика?
– Да, да. Ты запомнила? Он еще говорил, что у него есть доказательства, и собирался их предъявить на собрании. Так вот, представь себе, что его арестовали прямо накануне собрания. Он получил десять лет. А через три года он умер в лагере.
– Получается, что доносчик узнал о собрании и поторопился написать донос на Валю?
– Получается так.
– А зачем же Валя рассказал ему про собрание, если он уже знал, что это предатель?
– Асенька, я не думаю, что Валя ему сказал. Он мог узнать от кого угодно. Ведь все, кроме Вали, продолжали считать его другом. И очевидно, никто и подумать не мог, что именно этому человеку нельзя доверять.
– И кто же был этим доносчиком? Это так и осталось тайной?
– Оставалось до сих пор.
– И так и останется?
Зоя Артемьевна, помолчала, покашляла, прочищая горло.
– Это зависит от нас с тобой.
– Что?!! Ты хочешь сказать, что в этих письмах…
– Да. Именно в этих письмах.
– Покажи! Я хочу узнать!
– Прочти вот это.
– "Ивану Свинцову". А кто такой Иван Свинцов?
– Ваня? Он тоже из нашей компании, Валин однокурсник. Вернулся с фронта без ноги и без руки. Он потом женился, на работу устроился, но… прожил всего лет шесть. Это письмо Валя ему написал из лагеря.
– Понятно. Сейчас почитаю, – Ася углубилась в чтение.
Через несколько минут она подняла голову.
– Теть Зой. А у вас, когда вы учились, была ксенофобия?
– У нас не было никакой ксенофобии. Валька, Иван, Петя Матецкий – русские, но у нас полкласса было евреев, много украинцев, да мы никогда об этом не говорили. И в институте тоже. Во время войны – да, уже стали ощущаться такие настроения. А в послевоенное время – еще сильнее, особенно антисемитизм. А что? Почему ты спросила?
– Скажи, этот доносчик был другой национальности?
– Откуда ты это взяла?!
– А вот здесь Валя пишет, что он стал ксенофобом. – Ася! Прочитай еще раз! Внимательно! Прочитай это место вслух.
– "Я теперь понял, что значит слово ксенофобия. Это греческое слово. Ксен – этот корень означает чужой, чужак. Фоб – понятно, что означает. Но для меня чужой – это не инородец, а тот, кто предал, изменил, соврал. Если человек глядел мне в глаза и притворялся другом, а сам в это время предавал, то для меня он стал чужой. И по отношению к нему я – ксенофоб".
– Ну, что?
– Теть Зой, да. Я, конечно, была неправа. Тут совершенно не о ксенофобии в привычном смысле идет речь. Он пишет о предательстве. Это ясно. Но… и что это нам дает? Я пока не врубаюсь.
– Не врубаешься, значит? Ну ладно. Пойдем дальше. Доведем до конца наше расследование.
– Теть Зой, я правильно понимаю, что в бумагах, которые мы с тобой нашли, содержится ответ на вопрос, кто предатель?
– Ты правильно понимаешь.
– И это указано в письмах Вали Поливанова?
– Да. Но не прямо. Не забывай, что вся лагерная почта проходила тщательную цензуру. И все, что могло вызвать подозрение или иметь двойной смысл, изымалось и уничтожалось. Поэтому писать надо было так, чтобы не привлечь внимания цензора, но чтоб свои поняли. Эзоповым языком.
– Ясно. А этот абзац про ксенофобию – это тоже эзопов язык?
– Ну, да. Хотя довольно прозрачный.
– А я не понимаю.
– Поймешь, я надеюсь.
– Кстати, теть Зой. Знаешь, что странно? Что нет ни одного письма тете Ксении, хотя у них ведь была любовь.
– Ну, к тому времени, как его посадили, любовь уже кончилась. Вот смотри. Он пишет матери, Надежде Петровне: "если Ксения будет спрашивать обо мне – не говори ей ничего. Я в ней сильно разочаровался, она изменила мне, я ее больше не люблю, не верю, она мне чужая. Ты не волнуйся, не ругайся с ней и не показывай виду, что это знаешь. Просто скажи, что тебе неизвестно, где я. Я не хочу, чтоб она что-то вообще знала от тебя. И не хочу, чтобы она мне писала. Все равно отвечать ей не стану. Пусть будет счастлива с тем, кого она предпочла. Когда я освобожусь, я сам выясню с ней отношения".
– А тетя Ксения? Она ему на самом деле изменила?
– Похоже, что да. И даже известно с кем. Вот здесь он пишет маме: "Ты все спрашиваешь, что у меня произошло с Ксенией. Ничего особенного. Просто она мне изменила. И теперь она для меня перестала существовать. Навсегда. Я предательства не прощаю. Если она после стольких лет наших искренних (как оказалось, только с моей стороны) отношений предпочла мне этого кривоногого, – что же я могу? Когда выйду – скажу ей все, что думаю. А мне урок хороший, излечивает от глупости. Правда, цена слишком велика. Ну, ты все же не волнуйся обо мне. Главное, сама будь здорова. И отцу скажи, чтоб берегся. И не общайтесь вы с ней, мне от нее ничего не нужно. И вам тоже". А вот отрывочек из другого письма: "передавай приветы всем родным и близким. Скажи, что не пишу им из-за дефицита бумаги и времени. Расскажи им, что Ксения изменила мне с этим косолапым уродом, может, моя история научит их не повторять моих глупых ошибок. В остальном у меня все нормально…"
– Да, значит, она ему изменила. И он сильно переживал. Ну а где же эзопов язык?
– Сейчас увидишь. Вот ты из этих отрывков что поняла?
– Что ему изменила его девушка по имени Ксения с каким – то кривоногим парнем. И он переживает по этому поводу.
– Да, все так. И цензор, когда читал, тоже так понял. А как бы ты восприняла этот текст, если б знала, что под "кривоногим" или "косолапым" имеется в виду некий Михаил Косоногов, который у нас на факультете был известным стукачом и доносчиком?
Ася несколько секунд непонимающе смотрела на тетку, потом глаза ее расширились.
– Что?!!! – ахнула Ася и так и осталась с открытым ртом.
– Да, девочка моя, – вздохнула Зоя Артемьевна, – если ты сопоставишь все вместе, то придешь к единственному выводу.
Ася потрясенно молчала. Потом еще раз стала перечитывать лежащие перед ней письма.
– Не могу поверить! – шепотом выдохнула Ася. – Не может быть!
– У меня такая же была первая реакция. Да и вторая тоже.
– Теть Зой! Неужели наша тетя Ксения…Не могу поверить!
– Смотри сюда.
Тетя Зоя взяла записные книжки, положила их рядом и стала пролистывать. В одной из них, той, что побольше, с зеленой обложкой, некоторые фамилии были подчеркнуты карандашом.
– Дмитрий Казимирович Грачинский – наш преподаватель. Люся Громова, Боря Зданецкий, Витя Игнатов, Федя Лишенко, Аркаша Плюмкин, Толя Польский, Саша Птицын, Вася Тычков, Рая Фельд, Зиновий Шмоер, Петя Яковлев.
Она взяла вторую записную книжку, синюю.
– Ася, посмотри, эти фамилии здесь есть?
– Да, все они есть. Только они не подчеркнуты, а рядом с ними стоят какие-то даты.
– Знаешь, что это за даты? Это даты ареста этих людей.
– Откуда ты знаешь?
– А вот посмотри блокнот.
Зоя Артемьевна открыла блокнот, на страницах которого рядом с каждой из этих фамилий было указано – арестован тогда-то, приговорен к стольким-то годам ссылки по такой-то статье.
– А чей это блокнот?
– А ты не узнаешь почерк?
– Да, узнаю. Это блокнот Поливанова.
Ася взяла обе записные книжки и стала их изучать.
– Теть Зой, смотри. Эта вот записная книжка тоже его. А вот эта, где фамилии подчеркнуты, – не его, там другой почерк.
– Да. Кстати, открой его записную книжку на букву П. Там есть Поливанов?
– Нет.
– Правильно, и не должно быть. Кто же самого себя записывает в свою книжку! Теперь возьми-ка второй блокнот. Что там?
– Там те же фамилии, что подчеркнуты в зеленой книжке. А рядом с каждой разные записи – "Анекдоты о политруке", "Насмешки над армейскими высшими чинами. Разговор (негативная оценка) о военных операциях", "Критика руководства завода", "Восхищение западной литературой", "Сомнение в правильности курса", "Отрицание социалистических ценностей, сравнение с буржуазными ценностями в пользу последних", "Восхваление религии, высказывания о пользе религии…". Тетя Зоя, какой ужас!
– Ужас, не спорю. Посмотри, пожалуйста. Второй блокнот и зеленая записная книжка принадлежат одному человеку?
– Похоже, что да. Одна рука.
– Одна рука. А чья? Как ты думаешь?
Ася посмотрела на тетку, на бумаги, разложенные на столе, снова на тетку.
– Неужели?..
– Ужели!
Ася в волнении вскочила со стула. – Теть Зой! Но как же… А вдруг это все-таки не она?
– Ох, Аська, боюсь, что этого "вдруга" не получится. Уж слишком все сходится. Книжки-то записные – ее… Возьми-ка что-нибудь из ящика с Ксениными бумагами. Любое, первое попавшееся.
– Вот, тетрадка…
– Что тут? Кулинарные рецепты. Смотрим. "Кулич с цукатами (Анна Ильинишна)", "овощной супчик (марусин)", "Аглашин слоеный пирог", "жаркое (санаторий")… так, ладно. А вот какая-то бумажка – список дел и покупок. Это уж совсем недавнее. "Позвонить в ремонт телевизоров", "купить средство от моли", "узнать в справочной аптеки насчет лекарства". Теперь сравни почерк. Вопросы есть?
Ася покачала головой.
– Нет вопросов. Все ясно.
– Я думаю, что Валя однажды напоролся у Ксении на книжку и блокнот. И ему удалось их просто-напросто выкрасть у нее. Это и были те самые доказательства, которые он хотел предъявить всем.
– Да, теть Зой, наверное, так и было. Представляю, как она обнаружила, что пропали ее заветные записи! Небось, обыскалась везде. А спросить – как? "Валь, ты не находил мой блокнот с черновиками доносов?"
– А когда он захотел собрать народ, чтобы назвать доносчика, она срочно организовала его арест. Все просто.
– Теть Зой. Это такой ужас. Я прямо не знаю, как теперь…как жить с этим.
– Ну, прежде всего, сядь и успокойся.
– Не могу, теть Зой. Не могу успокоиться. И сидеть не могу. Я столько за ней ухаживала, в этой самой квартире… У меня она перед глазами стоит…Мне то придушить ее хотелось, то жалко было ее до слез. Но в голову не могло прийти такое…
– Валокордину дать?
– Нет. Зачем?
– Для успокоения. Вместо валерьянки.
Зоя Артемьевна принесла воды в рюмке, накапала валокордин.
– На, выпей. Я понимаю, какое это для тебя потрясение. Но, Асенька, постарайся взять себя в руки. Постараешься?
Ася кивнула.
– Да. Но…У меня все дрожит внутри. Я никак не могу поверить в это.
– И я не могу. И еще я не могу смириться с мыслью, что все эти годы мы жили бок о бок, и она как ни в чем ни бывало общалась с нами, и совесть ее не мучила. И Бог ведь не наказал.
Тетя Зоя помолчала, потом сказала задумчиво:
– Знаешь, Ась, кое-что в этой истории мне неясно. И я пока не могу найти ответ.
Она внимательно посмотрела на племянницу
– А тебе самой ничего не кажется странным?
Ася неуверенно пожала плечами и покачала головой.
– Н-не знаю. Все странно и все невероятно.
– Да, это так. Но то, о чем я говорю, совсем непонятно. Рассказать тебе?
– Да, конечно! Расскажи!
– А ты уже успокоилась? Готова слушать и размышлять?
– Да, готова. Валокордин помог.
– Хорошо. Так вот. Сколько мы знали Ксению, она всегда вела себя, как человек, которого не в чем обвинять. Она не отличалась от любого из нас, не имеющих за душой вины. Когда заходила речь о репрессиях, она мрачнела и молчала, и никогда не поддерживала эту тему. Но это никого не удивляло, поскольку ее жених погиб в лагере и она так и не устроила свою жизнь. Все прощали ей эгоизм, капризы и прочее, так как это искупалось тем, что пришлось пережить. Естественно, что мы все, прошедшие вместе сквозь тридцатые-сороковые-пятидесятые и прочие годы, доверяли друг другу, как самим себе. Мы без колебаний могли бы поручиться за любого из нашей компании головой, честью – чем угодно. Поэтому для меня эта коробка с письмами была еще большим шоком, чем для тебя. Гораздо большим. Несравнимо. Поверь. Это было крушение, катастрофа. Я тоже не могла в это поверить. Мы с Женей – мне пришлось ему показать нашу находку – по очереди утешали друг друга, по очереди убеждали друг друга, что этого не может быть, по очереди отпаивались лекарствами, тут одним валокордином не обошлось, целый кардиологический арсенал пошел в дело. И в конце концов мы оба пришли в выводу, что все это правда. Ты не устала меня слушать?
– Нет, что ты, теть Зой! Давай дальше!
– Хорошо, пошли дальше. Я просмотрела очень внимательно все Ксенины бумаги, но, конечно, не нашла ничего, что могло бы свидетельствовать о ее связях с органами. Это и понятно. Кто же будет хранить вещдоки подобного рода! Нет сомнения, что все они были уничтожены. И Ксения могла быть абсолютно спокойна на этот счет. И поскольку не осталось в живых ни Вали Поливанова, ни Надежды Петровны, ни Вани Свинцова, – никого, кто мог бы…
– То есть она была уверена, что никому ничего неизвестно и все это так и останется?
– Вот именно! Она не нервничала, что кто-то знает о ней кое-что или может узнать. Сейчас открыты архивы КГБ, и дети или внуки репрессированных могут запросить дела своих родных. Но не всегда доносы были подписаны настоящим именем. А иногда они были просто анонимны. Поэтому она не опасалась случайного разоблачения. Понимаешь? Но в таком случае, возникает вопрос… какой вопрос, Ася?
– Почему она хранила эту коробку в матрасе?
– Конечно! Странно, правда? Зачем ей это? Было бы понятно, если б она хранила любовные письма, какие-то памятные вещи, подарки и прятала их от кого-то – от мужа, например. Но в ее случае нет ничего подобного. Это чужие письма, не ей адресованные и большей частью к ней не относящиеся. А те, что относятся – совсем невыгодны для нее. Тем более, записные книжки и блокноты, прямо доказывающие ее неблаговидную деятельность. Получается нелогично: уничтожить все, кроме самых главных улик! Интересно, что помешало ей от них избавиться?