- Не вздумай про это написать, Женя. Я тебя вполне официально предупреждаю. Это - рабочая информация, и если ты своей статьей испохабишь мне все дело…
- А ты-то что переживаешь? - нарочито громко удивился Филимошин. - Тебе это дело все равно вести не поручат. Насколько я знаю, ты на днях вылетаешь в Чечню…
- Как - в Чечню? - испуганно вскинулась Сидоровская. - В какую Чечню?
Сидоровский посмотрел на Филимошина так, что тот невольно отступил на пару шагов, но тут же взял себя в руки и невинно улыбнулся капитану.
- Сережа, объясни, - потребовала Наташа. - Какая это командировка в Чечню? Почему ты мне ничего не говорил?
- Давай поговорим об этом позже, - попросил Сидоровский, показывая глазами на рыдающую вдову. - Не здесь… Дома поговорим…
- Нет, я хочу знать прямо сейчас! - не унималась она. - Дома ты опять увильнешь от ответа или вовсе не придешь сегодня ночевать. В конце концов я твоя жена, я имею право знать…
Вздохнув, Сидоровский сдался:
- И все же не здесь… Пойдем на кухню, там и поговорим…
Теперь путь к выходу был свободен для Филимошина, и он незаметно выскользнул из квартиры Бородинского…
В гостиничный номер Филимошин вернулся усталый, но довольный, репортаж с места гибели Бородинского он уже передал в редакцию и теперь был готов к более обстоятельной и трудоемкой работе.
Усевшись за стол, он включил электрическую печатную машинку и задумался, глядя на чистый лист бумаги. Задача действительно была не из легких: предстояло раскрыть целый заговор, можно сказать - мини-переворот, а это требовало особого подхода. От размышлений его оторвал стук в дверь.
- Кого еще черти несут?! - раздраженно крикнул Филимошин. - Я же просил не беспокоить!
- Помешала? - спросила Лунева, приоткрывая дверь. - Извини. Я просто хотела посмотреть, как ты тут устроился…
Филимошин растерялся. Подобного визита он не ожидал, но и попросить оставить его в покое тоже не мог - не позволяла "вторая" взятая на себя роль. Требовалось с самым гостеприимным видом потолковать с ней полчасика о разных мелочах и корректно выпроводить за дверь, сославшись на позднее время и "головную боль". Филимошина манил к себе чистый лист бумаги, и это было сейчас на первом месте. Хотя и упускать "вторую" сенсацию он тоже не собирался. Требовалось как-то совместить.
- Извини, я никак не думал, что это ты, - признался он. - Проходи, я рад тебя видеть. Для тебя мои двери всегда открыты. Я скрываюсь от своих коллег. Никак не дадут мне отдохнуть хотя бы пару дней, то одно у них случается, то другое… Сегодня в городе произошла трагедия - убили известного и уважаемого бизнесмена. И редактор хотел, чтобы репортаж об этом написал именно я. Но я отдыхаю. Мозгам тоже иногда нужен отдых… Хотя и я немного скучаю по работе. Только недавно ушел в отпуск, а уже соскучился. Не могу я без дела. Я фанатик своей работы.
- Как у тебя здесь опрятно, - огляделась она, проходя на середину комнаты. - А в моем номере никакие горничные не могут справиться, такая я неряшливая. Вечно все разбросаю, раскидаю… Но ты все-таки работаешь? Сидишь за машинкой…
Филимошин выхватил из каретки чистый лист и продемонстрировал его со всех сторон:
- Нет. Просто думал. У меня есть мечта… Тебе скажу. Я хочу написать книгу. Но с этой работой, отнимающей все силы и все время, невозможно взяться за что-то по-настоящему большое… Так что пока я больше мечтаю, чем работаю. Мечтаю о том, что когда-нибудь все же решусь, всерьез сяду за печатную машинку и тогда… Я чувствую в себе талант куда больший, чем требуется для написания статей, очерков, репортажей и интервью. Для всего этого тоже требуется талант, но книга… Книга - это нечто особенное. Все эти сюжеты, характеры, полутона, намеки между строк и откровенные выпады, особенная окраска, можно сказать - дух…
- Книга? - восхитилась она. - Как здорово… Меня всегда интересовало, откуда берутся все эти идеи, сюжеты. Лично я даже письмо не могу написать, в школе сочинения были для меня сущими муками… А тут - книга…
- Сюжеты? - задумался Филимошин. - Они везде. Просто их нужно увидеть. А истинный талант в самобытности… Вот я и думаю, что уже созрел для создания книги.
Филимошин снова вошел в роль. Глаза его горели, лицо светилось вдохновением и осознанием собственного величия. Будь рядом Ключинский, он наверняка бы взялся писать с Филимошина портрет "непризнанного гения", так хорош был созданный им образ. Наверное, он был так правдоподобен потому, что Филимошин и впрямь мечтал написать книгу. В конце концов ему было что сказать, у него были своя точка зрения, свой опыт и своя правда - правда Филимошина. Он был уверен, что его книга будет не менее самобытна, чем книги Дубова, Апельсинова или Речева. Ему было, что сказать людям, и было, чем поделиться с ними.
- Ты молодец, Женя, - сказала она. - Очень хорошо, что на свете есть такие, как ты. Жить иногда бывает очень трудно, очень тяжело и больно. Но когда знаешь, что на свете есть такие, как ты, становится немного легче. Понимаешь, что еще не весь мир озверел и спятил от жадности. Я сегодня целый день думала о тебе… Только ты не пугайся. Я просто очень благодарна тебе. Просто за то, что ты есть…
Филимошин опустил глаза. В его планы не входила подобная сцена. Он старался избегать привязанности "клиентов". И уж тем более никогда не доводил дела до постели. Но сейчас он кожей чувствовал двусмысленность ее визита. Влюблять ее в себя Филимошин никак не хотел, а все, кажется, шло именно к этому. Надо было или менять тактику, или отказываться от расследования.
Девушка восприняла это смущение по-своему и поспешила сменить тему беседы.
- Значит, сюжеты всегда рядом, просто надо их увидеть? Не надо ничего выдумывать, а надо только выразить на какую-то ситуацию свою точку зрения?
- Да, - несколько рассеяно кивнул Филимошин. - Шекспир ведь тоже не выдумывал Ромео и Джульетту. Он взял старую легенду, описанную еще Маттео Банделло, вдохнул в нее свою жизнь, дал героям свои лица, свои мысли и свое зрение. Так сказать - ремикс. "Волшебник Изумрудного города" вышел из "Страны Оз", "Буратино" из "Пиноккио"… - он сбился и замолчал, чувствуя, как вместе с вдохновением теряет мысль и образ. Пять минут назад он говорил совершенно противоположное и был на редкость убедителен. Сейчас же он попросту запутался.
Так иногда бывает с самыми вдохновенными лжецами, если неожиданно сбить их с мысли. А мысли Филимошина были сейчас далеки от книжной темы. Он лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. Отвергнуть девушки он не мог, боясь потерять ее расположение, а следовательно, и возможную информацию. А "более тесные отношения" были чреваты многими неприятными минутами после опубликования статьи. Филимошин чувствовал, что ему опять придется жертвовать собой. А кто говорил, что подлецам легко живется? Грязная ложь! Кто сказал, что они не сомневаются и лишены права выбора? Они тоже мучаются перед тем, как принять единственно возможное для них решение.
- Женя, - тихо спросила она, - мне нужно искать причину, чтобы остаться?
- Нет, - сказал он, мысленно принося себя в жертву. - Не нужно.
- Это хорошо. Не люблю искать причины… Я ничего не прошу у тебя, кроме этой ночи. Подари мне ее… Пожалуйста… Мне это очень нужно. А утром я уйду, и если ты захочешь, мы больше никогда не встретимся. Но… Подари мне ее. Как память…
- Я понимаю, - сказал он, поднялся и, шагнув ей навстречу, обнял, - Тебе сейчас одиноко и холодно…
- Да, - сказала она. - Только не сейчас, не с тобой. С тобой я чувствую себя защищенной и нужной. Я нашла кого-то, кто сильнее меня и вместе с тем добрей и милосердней. Может быть, я действительно была на грани, а ты оказался той соломинкой, за которую я ухватилась. Позволь мне отдохнуть возле тебя, отдышаться, согреться, а потом я продолжу свой путь… Или… как ты сам захочешь. Как скажешь, так и будет… Ведь я тоже не безразлична тебе?
- Не безразлична, - сказал Филимошин. - Ты мне очень даже интересна… И поэтому я подарю тебе эту ночь…
Проснулся Филимошин, как обычно, в шесть утра, но девушки в номере уже не было. Впервые за долгие годы он не бодро вскочил с кровати, а едва ли не силой заставил себя подняться и переодеться в спортивный костюм. Натянул кроссовки и добрел до окна. Утро выдалось чудесное, не в пример настроению. На какое-то мгновение мелькнула даже слабодушная мысль пропустить ежедневную пробежку в лесопарк, но он тут же отогнал ее. Сегодня ему во что бы то ни стало надо было быть в форме. Он выбежал из гостиницы и направился привычным маршрутом.
Какое-то нехорошее чувство словно черной вуалью накрыло его душу, портя настроение. И хорошо контролирующий себя Филимошин знал, что это за чувство. Девушка нравилась ему. Действительно нравилась. Она была не только умна и красива, но и видела Филимошина таким, каким он и сам был не против побыть некоторое время. Временами ему даже казалось, что он действительно готов защитить ее от всех невзгод, обогреть, заслонить собой и никому не давать в обиду. И что самое поганое - желание написать эту статью уже не было так велико. Пропал азарт охоты на человека, пропало вдохновение, и ему очень захотелось ошибиться хоть один раз в жизни. Ему захотелось, чтобы Лунева никогда не была знакома раньше с Врублевским, и ему только показалось, что они давно и хорошо знают друг друга. Ведь мог же он ошибиться и принять желаемое за действительное?.. Он не знал, зачем ему это было нужно. Он просто очень хотел, чтобы это было так. Хотел еще немного побыть тем человеком, которого видела Лунева. Человеком, гуляющим в старинных парках, способным защитить девушку, сильным, добрым и надежным. Из вечно бодрого, азартного, всегда готового к охоте за сенсацией Филимошина на секунду выглянул Филимошин несостоявшийся - такой же талантливый, но сильный в своей доброте, чуточку усталый от этого безумного мира, но всегда готовый оберегать тех, кого он любит. Надетая маска всколыхнула что-то в его душе, найдя где-то в потаенных глубинах свое отражение… и подобное раздвоение было для Филимошина тягостно. Оно портило настроение, вызывало сомнения и вселяло беспокойство. Филимошин не желал расставаться с привычным образом жизни. Быть подонком куда проще, для этого не надо силы, для этого нужно только умение прощать себя. До этого Филимошин никогда не знал сомнений, был уверен в своей правоте и своей необходимости людям…
"Я просто захотел чего-то для себя, - убеждал себя Филимошин. - А я принадлежу людям. Отказаться от своей миссии, значило бы предать людей. Я обязан предостерегать и предупреждать людей. Я обязан разоблачать все, что хотят скрыть. Это мое призвание - разоблачать. Разве не благое это дело? Значит и отступить я не могу… Не имею права… Вот, если бы можно было совместить… Но… нельзя…"
И эти мысли его угнетали. Закончив утреннюю пробежку и упражнения, Филимошин вернулся в номер и, приняв душ, сел за печатную машинку. Писал он с необычной даже для него яростью, словно сжигая за собой мосты, убеждая себя самого сделать окончательный выбор. И статья получилась на редкость сильная. Статья-предупреждение. Статья-разоблачение. Статья-выстрел. Филимошин вызывал на поединок всех бандитов города. Филимошин призывал к борьбе. Филимошин спасал город. И ему стало легче. Он даже устало отмахнулся от восторженных похвал главного редактора, прочитавшего статью, и лишь недоуменно посмотрел на восхищенных коллег. К чему этот излишний ажиотаж? Он просто сделал свою работу. Совершил один из многочисленных маленьких подвигов Филимошина. Он не мог поступить иначе. На его месте каждый поступил бы так же. Иначе и быть не могло…
А вот проклятая черная вуаль все еще не давала вздохнуть полной грудью, эта невидимая паутинка лежала на сердце многопудовой тяжестью, и Филимошин понял, что если он не избавится от нее, она изранит ему душу. А человеком с израненной душой, не знающим сомнений, Филимошин быть не хотел. Филимошин действительно хотел нести народу информацию, предупреждать его, предостерегать, биться за него и не щадить себя в борьбе "за добро". Ему и в голову не приходило, что именно такие "борцы за правое дело", как он, наносят обществу самый большой вред, уничтожая доброту и веру в людях с энергией и упорством параноиков. Подобных людей можно частенько встретить среди религиозных "новообращенных". Твердо веря, что делают правое и богоугодное дело, они с яростью гарпий набрасываются на впервые вошедших в церковь и по незнанию допустивших какую-то оплошность. Словно грохочущий гусеницами танк, они устремляются в атаку на случайно оказавшуюся в поле их зрения жертву, чуть ли не силой принуждая его принять их "истинную" веру, загружают кипами литературы, пытаются тащить на какие-то семинары, философские чтения, и вот таким образом, "выламывая ей руки", проповедуют "кротость и милосердие". Они неутомимо разносят религиозную литературу по квартирам, устраивают какие-то кружки и проповеди, рвутся послушничать в храмах, готовы насмерть биться с любым противником их веры и с высокомерной жалостью относятся ко всем "безбожникам". К сожалению, именно такие "активисты" и привлекают внимание, своим примером вводя в заблуждение и создавая смешной и отвратительныйобраз. Примеры подобных "борцов за правое дело, воюющих со злом и воюющих за добро", можно найти и в милиции, и в журналистике, и в литературе, и в сотнях других организаций и профессий. Усердные, преданные и иногда очень талантливые дураки, молящиеся своим богам жертвенно, до самоиступления, до огромных шишек и ссадин на лбах. Иногда они чувствуют в себе силы нести свою веру в мир, сжигая людей на кострах во их же благо. Крестоносцы-инквизиторы, фанатично уверенные в своей правоте.
Терять свою веру Филимошин не хотел. Как известно, человеку легче упорствовать в своих ошибках, чем признать их, легче бороться с другими, чем с самим собой. Бороться с собой Филимошин был не готов. И Филимошин понимал это. Поэтому, когда в шесть часов вечера он провел Лену к заранее заказанному столику в баре "Фаворит", он не только вступал в заключительную стадию журналистского расследования, но и готовил костер для своей взбунтовавшейся "маски", для созданного им образа, который неожиданно нашел отклик где-то в глубине его души.
К его радости, в этот вечер в баре был и Врублевский. Обычно собранный и решительный, сегодня бандит выглядел более чем плохо. Отекшее лицо и мешки под красными от недосыпания глазами говорили о том, что пил он уже не первый вечер. С мрачным видом Врублевский сидел за дальним столиком и тянул вино из высокого, вместительного бокала, беспрерывно выкуривая одну сигарету за другой.
"Животное, - с отвращением подумал Филимошин. - Лишенное всяких интеллектуальных способностей, грубое и омерзительное животное, способное лишь на похоть. Вот это и есть твое настоящее лицо. А то ходил тут такой чистенький, самоуверенный, жизнерадостный… Чувствуешь свой крах? Недолго тебе гулять осталось. Моя статья уже в номере, а полковник Бородин уже отдал приказ начинать операцию, да и "шерстневцы" не дремлют. Уж они-то не упустят такую возможность… Но и до них я доберусь. До всех доберусь. Никто от меня не ускользнет, всех выведу на чистую воду. А чего вы ждали? Думать надо, когда становились богатыми и знаменитыми. На каждую известную личность свой Филимошин найдется… Ну же, посмотри на нас… Давай, поверни голову и посмотри в нашу сторону… Оторвись ты от своего стакана… Ну!.."
Словно услышав его немой призыв, Врублевский поднял голову и все с тем же мрачным видом обвел глазами зал. Наткнувшись взглядом на оживленно беседующую с Филимошиным девушку, он замер, немного помедлил и поднялся.
"Полезет драться - врежу стулом, - решил Филимошин. - А уж потом ногами забью… В конце концов я тоже драться умею. К тому же он пьян, а я в форме. Наверняка справлюсь… Но сначала лучше стулом… И по голове!.. Ох, и рискованная же у меня работа! Видели бы читатели, что мне ради них выносить приходится. Так и поседеть раньше времени недолго… Ну вот, сюда направляется… Сейчас самый ответственный момент".
Незаметно он сунул одну руку в карман, нащупывая газовый баллончик, а другой судорожно вцепился в стул, готовясь в любой момент вступить в драку. Но драться Врублевский не полез. Извинившись за прерванную беседу, он попросил:
- Разрешите пригласить вашу даму на танец?
Филимошин вопросительно посмотрел на девушку и, заметив ее колебание, поторопился кивнуть:
- Да-да, конечно… Если она не против.
- Пожалуйста, Лена, - попросил Врублевский, - Мне надо с тобой поговорить… Пожалуйста.
- Мне казалось, что мы уже обо всем поговорили, - сказала она. - К чему возвращаться на замкнутый круг?
И тут Филимошин краем глаза заметил за окном далекую, но очень характерную вспышку. Прищурившись, он вгляделся в сгущающиеся за окном сумерки и быстро поднялся.
- Прошу меня простить, - сказал он. - Я вынужден на минуту отлучиться. Заметил одного знакомого, а он мне срочно нужен… Я сейчас вернусь.
- Я могу присесть? - спросил Врублевский, когда Филимошин выбежал из бара.
- Лучше не надо, Володя, - попросила она. - Пусть уж все остается, как есть… Нет, правда, я боюсь, что станет еще хуже…
- Я все же присяду… Совсем ненадолго… Ты знаешь, что он журналист?
- Знаю. Он очень хороший человек. Я повидала немало разных людей и худо-бедно научилась в них разбираться. Он хороший человек.
- Насколько я тебя знаю, ты всегда ошибаласьвлюдях… Он не просто журналист. Это самый ушлый и беспринципный журналист в этом городе. Те, кто его успели узнать, иначе как "Мерзавчиком" и не называют.
- Прекрати! - нахмурилась она. - Не смей оскорблять моих друзей! Ты пьян и тебя замучила ревность. Ты как та собака на сене - и самому не нужно, и другим жалко дать. Нас с тобой больше ничего не связывает - не забывай об этом. И не лезь в мою личную жизнь! С кем хочу, с теми и общаюсь. Когда мне было больно и плохо, когда я была на грани нервного срыва, я потянулась к тебе за помощью, а ты меня оттолкнул. Его я не просила о помощи. Он сам это увидел и помог. Помог, как настоящий мужчина, ни на что не претендуя и ничего не прося взамен. Ну и что с того, что он журналист? Он не обидел меня ни взглядом, ни словом. Это мое личное дело - с кем дружить и с кем спать. Понял?
- Понял, - сквозь зубы сказал Врублевский. - Я понял, что помимо репортажа он еще и удовольствие получит. Вот это я понял.