"Я-то как раз собираюсь вернуться, - подумал Устинов. - А вот ты… Надо же, как меня угораздило в эти силки попасть! Хотел на бандитах деньги сделать, думал, что это я буду их использовать, а оно вон как вышло… Сперва Врублевский, а теперь еще и Шерстнев… Видать, права поговорка: коготок увяз - всей птичке пропасть. Как теперь разорваться между милицией, "шерстневцами" и "березкинцами"? Ведь как только кто- то из них узнает, что я играю на две… на три стороны, и мне конец! Теперь еще и эта командировка… Одна надежда: может, Сидоровского в Чечне и без меня пристрелят? А вот если нет… Но тут уж закон такой - либо я, либо он. У меня дом, семья, дети, а у него кроме жены все равно никого нет. А жена молодая, найдет себе кого-нибудь… А я иначе не могу… Наверное, не могу…"
Они спустились в нижний зал. Два дюжих охранника с виноватым видом удерживали рвущегося к лестнице Врублевского.
- Владимир Викторович, - басом увещевал его один из них, - не можем мы вас пропустить. Вы же сами приказывали нам никаких безобразий не допускать и исключений ни для кого не делать. На нас же потом и будете сердиться… Идите домой, отдохните, с горем надо ночь переспать…
- Ты мне еще советовать будешь, сукин сын! - ярился Врублевский, с пьяной настойчивостью устремляясь к лестнице на второй этаж. - Прочь с дороги!
- Владимир Викторович, - гудел охранник, - там милиция, одумайтесь… Зачем вам неприятности? Вы же сами говорили, чтобы мы…
- А ты пропусти его, пропусти, - загремел от входа Сидоровский, - Думаешь, он тебя слышит и понимает? В его мозгах кроме винных паров сейчас и нет ничего. Его не уговаривать, а выкинуть на улицу проветриться нужно… И это в лучшем случае. А по сути дела, в ближайший вытрезвитель определить.
Врублевский замер, словно с разбега уткнулся в невидимую стену, отыскал взглядом Сидоровского, и в его глазах засверкала неподдельная ярость.
- Это ты, что ли, меня туда определишь?! Или, может быть, возьмешься взашей выгонять?
- А хоть бы и я, - прищурился Сидоровский.
Охранники отступили в стороны, предоставляя возможность старым врагам самим разрешить возникшую проблему. Отошел к стойке администратора и Устинов, стараясь не попадаться на глаза Врублевскому. Но внимание того было приковано к стоящему перед ним оперативнику.
- А не много ли берешь на себя, капитан? - недобро улыбнулся он. - Не унесешь ведь… Надорвешься.
- Я поднатужусь, - пообещал Сидоровский. - Да и ты не тот вес имеешь, чтобы меня раздавить.
- Отойди с дороги, капитан, - сказал Врублевский, - Лучше отойди… В другом месте и в другое время мы с тобой поговорим. Поговорим так, как нам хочется, от души… А сейчас отойди. Дай пройти. Мне ее увидеть нужно…
- Наши с тобой проблемы ни для кого не секрет, и разрешить их не долго, - ответил Сидоровский, - Ты бандит, я оперативник, вот и все "проблемы"… А туда ты сейчас не пойдешь. Никто для тебя исключений делать не будет. Ты ее увидишь. Но - потом. А сейчас там группа работает.
- Имел я твою группу… в виду, - сквозь зубы заявил Врублевский. - И тебя видел в самом темном месте негра. Я ее увидеть должен, и я ее увижу! А вы по своим законам сами живите. Они как раз для таких дешевок и придуманы… Отойди, говорю!
- Читай по губам: не отойду. Ты уже достаточно побуянил, а теперь иди и проспись.
- Не доводи до греха, - сказал Врублевский, - Я все равно пройду, и преградой между нами вставать не советую. Порву!
- Ага… Попытай счастья, - кивнул Сидоровский. - Только лоб не расшиби… Иди домой, Врублевский. Не увеличивай неприятности, ты и так уже достаточно дров наломал.
- А это не твое собачье дело, мои дрова считать!
Они стояли друг напротив друга. Оба высокие,
широкоплечие, злые. Два крепких, русских мужика, вставших на разные стороны, как уже не раз бывало на Руси, и в упрямстве своем готовы были или умереть, или убить, но ни на шаг не отступить со своих позиций. Своя правда у каждого, а характер общий и дух, хоть и сметенный, а непокорный, горячий, вздыбленный.
- Зашибу, капитан, - предупредил Врублевский. - И на погоны не посмотрю. Отойди с дороги!
- Нет, парень, шалишь. Назад тебе поворачивать.
- Ну, смотри, я тебя предупреждал, - сказал Врублевский и, широко размахнувшись, что было сил ударил, целясь кулаком в подбородок противника.
Но, видать, немало было выпито, да и реакция у Сидоровского не за письменным столом оттачивалась, и капитан легко уклонился от удара, пропустив кулак противника над головой. И тут же нанес ответный удар сложенными "в замок" руками. Удар пришелся в шею и был такой силы, что Врублевский опустился на колени. Несколько секунд он ошалело мотал головой, гоня прочь звон в ушах и туманную завесу перед глазами, затем медленно выпрямился и похвалил:
- Хороший удар. Мужской. Посмотрим, выдержишь ли ты мой…
На этот раз размах был короче, но удар несравненно точнее. Сидоровский глухо охнул, отступая на шаг. Из разбитой губы на рубашку брызнула кровь. Капитан вытер ее тыльной стороной ладони, сплюнул появившуюся во рту горечь и бросился на врага. Дрались они, азартно давая выход переполнявшей их ярости. Уже забыты были все приемы, и драка пошла привычная, русская, от души и от характера, та драка, в которой синяки считают не штуками, а десятками и дюжинами.
Когда опомнившиеся охранники и администрация растащили драчунов в стороны, они были уже покрыты синяками и царапинами так, словно спустились в бочке с Ниагарского водопада.
- Тебе конец, мент, понял?! - орал Врублевский, вырываясь из удерживавших его рук. - Ты покойник! Можешь себе гроб по размеру подбирать.
- А ты, дерьмо, бери себе гроб сразу на два размера меньше! - ревел в ответ Сидоровский. - Если вообще будет, что хоронить! Я тебя достану!
- Рожей не вышел! Три года достать грозишься! Кишка тонка! Мозгов у тебя для этого маловато! За женой, и то уследить не можешь, не то что за мной!
- Что-о?! - Сидоровский рванулся так, что едва не сбил с ног державших его людей. - Что ты сказал, ублюдок?! Повтори, что ты сказал?!
- Ты слышал! - орал в ответ взбешенный Врублевский, которого шаг за шагом теснили в выходу из гостиницы. - Я ее имел, и тебя отымею! Ты покойник, засранец! Заранее в гробу дырки пропили, чтобы рога пролезали!
- А ну, пустите меня! - рвался Сидоровский. - Убью гада! Прямо здесь и порешу! Врублевский, настанет день, когда между нами никто стоять не будет! Я тебя достану! Я тебя убью!
- Лучше забодай, рогоносец!
- Это еще что такое?! - послышался недовольный голос от дверей. - Сидоровский, отставить!
Шум разом стих - в окружении верных "борцов с коррупцией" в гостиницу входил полковник Бородин, начальник милиции города и одновременно же одна из главных сволочей в нем. Полковник, не жалея себя, боролся с проявлением нечистоплотности в милиции, но особо сильные планы операций по искоренению коррупции он вынашивал, сидя в своем трехэтажном особняке или же за столиком бара "Фаворит" - видимо, так он нагляднее видел все разложение правящей верхушки города. Полковник был образован - он смотрел телевизор не меньше часа в день и умел вовремя ввернуть услышанную от своих столичных друзей-начальников фразу о недопустимости морального разложения в милиции, а если требовалось, то мог даже обосновать свою очередную затею по показательным разгоняям личному составу. Порой даже создавалось впечатление, что главный милиционер города боролся не с преступностью, а с милицией. Причем, во всех ее проявлениях и до полного уничтожения. Видимость активной деятельности создавалась исключительная. Как начальник, он считал, что имеет не только моральное право "драть своих подчиненных в хвост и в гриву", но и возводить это право в ранг плановых операций. А после серии очерков, написанных про него Филимошиным и Евдокимовым, где он был назван "Гераклом-Бородиным, чистящим Авгиевы конюшни", полковник окончательно впал в маразм и, постановив начать бессрочную операцию "Чистые конюшни", ездил по отделам и вносил оперативникам выговоры в личные дела за пыль на стеллажах, плохо выкрашенные сейфы, тусклые лампочки и плохо вымытые полы кабинетов. Несколько раз, в экстазе, полковник запускал цветочными горшками в стекла окон, в которых обнаруживал трещину, пару раз ногой выламывал двери, проверяя прочность замков. Подчиненные звали главного "чистильщика" за глаза "Блендамедом" и относились к его существованию философски, как к неизбежному собачьему дерьму на весенних улицах. А благодаря хвалебным статьям Филимошина и Евдокимова, он числился среди обывателей "заступником и непримиримым борцом за правду". Сидоровского любили коллеги и боялись преступники, Бородина боялись коллеги и любили преступники. Но если Сидоровский массам был не известен, то Бленда- меда знал любой обыватель. Видать, так уж заведено в России: когда рыба гниет с головы, крутить начинают хвосты. Тот, кто сидит в просторных кабинетах, в довольствии и роскоши, всегда лучше знает, что надо народу. И заботясь о народе, борется с ним же за его благо. Тот, кто "борется", всегда более заметен, чем тот, кто работает.
- Что все это значит?! - грозно вопросил Бородин, исподлобья рассматривая драчунов, - Сидоровский! Вы почему избили этого товарища?!
- Для меня он не "товарищ", - проворчал Сидоровский, пытаясь приладить на место наполовину оторванный рукав пиджака, - Сволочь это, а не "товарищ"…
- Сидоровский, - полковник от гнева стал взрывоопасен, - я… Я тебя… Распоясались! Распустились! Мало того, что драки устраивают в общественных местах, так еще и начальству хамят!.. А вы, товарищ, как все это объясните? - повернулся он к Врублевскому.
- А тебе я и подавно не "товарищ", - огрызнулся не успевший еще остыть Врублевский. - Не хватало еще, чтобы такое… "полковничье милицейское" ко мне в товарищи набивалось…
- Ну, это уж знаете, совсем… ни в какие ворота, - задохнулся Бородин. - Это что вообще такое?! Вы знаете, кто я?!
- Знаю, - с язвительным подтекстом подтвердил Врублевский и, не дожидаясь дальнейших событий, вышел на улицу.
Опешивший полковник еще некоторое время молча открывал и закрывал рот, в растерянности глядя вслед спокойно удалявшемуся наглецу, а когда он пришел в себя, отдавать приказ о задержании было уже поздно - Врублевского и след простыл. Но полковничий гнев остался и требовал выхода.
- Ну, все, Сидоровский, - с угрозой сказал Бородин. - Я долго твои выходки терпел. Долго я был лоялен и закрывал глаза. Но и мое долготерпение не бесконечно. Я не могу спокойно смотреть, как вы тут опричнину устраиваете и честь мундира позорите. Своим безобразным поведением вы дискредитируете всю нашу милицию. Народ хочет видеть своими защитниками людей честных, достойных незапятнанной репутацией, а не дебоширов и грубиянов, попирающих их права. Сегодня - драка, завтра - избиение, послезавтра скатитесь до того, что бумаги вовремя писать не будете… Нет, так дело не пойдет. Нам такие офицеры не нужны, нам…
Один из майоров, пришедших с ним, быстро подошел и что-то зашептал ему на ухо.
- Завтра? - удивился полковник, - Ах да, действительно, а я и позабыл. Вот ведь до чего начальство своим разгильдяйством доводят - все мероприятия из голову повылетали… А что в таком случае он здесь делает?
- Не могу знать, - развел руками майор.
- Безобразие! - повторил полковник. - И таких людей мы посылаем в ответственные командировки!.. Сидоровский! После командировки явитесь ко мне. Я решу, как с вами быть. Все ясно?
- Так точно, - угрюмо подтвердил Сидоровский. - Все.
Полковник со свитой прошествовали руководить оперативным дознанием, а Сидоровский вышел из гостиницы на улицу. Оторвал злополучный рукав и бросил его в урну. Немного подумал, и второй рукав отправился вслед за первым.
- Безрукавка будет, - сообщил он вышедшему за ним следом Устинову, - или жилетка. С такой рожей мне теперь любой наряд подойдет.
- Тебя что за блоха укусила? - спросил Устинов, - Как экскаватор неприятности загребаешь… Отвел душу?
- Отвел, - проворчал Сидоровский. - А если честно, то даже не знаю, что со мной творится. Последние дни словно не в себе. Беспросветность какая-то… Тяжело на душе… Что эта сволочь про мою жену говорила?
- Не бери в голову, пустое это… Наверное, он это только что придумал, чтобы тебя побольнее уколоть. Иди домой, Сережа. Тебе надо как следует отдохнуть.
- Да, домой, - согласился Сидоровский. - Действительно, надо идти домой. До завтра, Коля…
Когда Сидоровский вернулся домой, Наташа сидела в кресле, поджав под себя ноги, и, прихлебывая кофе из малюсенькой фарфоровой чашечки, просматривала газеты.
- И все-таки это лишнее, - сказала она, отрываясь от чтения.
- Что лишнее? - устало спросил Сидоровский.
- Интервью с Таней - лишнее, - пояснила она, показывая ему какую-то статью в газете. - По поводу гибели Бородинского. Ты был прав, не надо было ей разговаривать с Филимошиным. Теперь Филимошин фактически обвиняет Абрамова с ее слов. Он называет ее основной свидетельницей, а фотографию, найденную в машине убийцы - доказательством… Это сильно помешает вам в расследовании?
- Журналисты постоянно мешают следствию, - пожал плечами Сидоровский. - Это не первый раз и не последний. То подозреваемых по телевизору покажут, и все последующие опознания идут коту под хвост, потому что с юридической точки зрения они уже не имеют законной силы. То секретную информацию, каким-то образом попавшую им в руки, опубликуют, и преступники успевают принять меры. То свидетеля "засветят", а мы его и охранять-то не можем…
- Так ведь и Таня свидетельницей получается, - испугалась Наташа. - Ой, а что это у тебя с лицом?.. Это где тебя так?
- Певица из Петербурга с собой покончила… Вот в связи с этим я сначала Филимошину по челюсти заехал, а потом с одним бандитом сцепился. Некто Врублевский…
От него не укрылось, что она едва заметно вздрогнула, но голос ее оставался по-прежнему бесстрастным.
- А этому за что?
- Когда-то он был знаком с Луневой Александровной, и если верить статье Филимошина хоть в чем-то, был ее любовником. Вот он и заявился в гостиницу пьяный вдрызг, буянил, пытался прорваться к ней в номер. А в номере эксперты работают, куча начальства, журналистов… В общем, слово за слово, и сцепились мы с ним в холле, а тут еще и полковника Бородина черти принесли…
- Что-то ты, Сидоровский, дебоширом стал, - удивилась она. - С чего это вдруг? То с долей мазохизма твердишь: "Закон, закон, закон", и заботишься о правах задержанных едва ли не больше их самих, то вдруг две драки за один день… Ты, оказывается, хулиган, Сидоровский? Вот уж не подозревала… Куда твоя выдержка хваленая делась?
- Вышла вся, - сказал он. - Была и вышла… Сумасшедший дом, а не город. Все друг друга травят, облаивают, стреляют… И эта злоба, кажется, заразна. А может, я попросту спекся. Терпел, крепился, превозмогал себя и все же сорвался. Кто-то спивается, кто- то увольняется, кто-то идет на службу к бандитам, а я вот так… Взорвался. И сам не рад, что Филимошину с Врублевским лишний козырь в руки дал, но… Не рассчитал я силы. Думал, что их еще много в запасе, а оказалось, что они уже на исходе… Слабоват я оказался… До уровня того же Врублевского опустился. Так захотелось ему челюсть свернуть - спасу не было… Теперь и выгнать могут…
- Может, это и к лучшему, - она пересела к нему на диван и прижалась щекой к плечу. - Найдешь себе работу, как у всех нормальных людей, будешь бывать чаще дома. Может быть, наконец ребенка заведем… Сережа, а нельзя тебе до этой командировки уволиться? - она подняла голову и просительно посмотрела на него. - Ну, если все равно увольняться, так зачем тебе это?
- Не хочу я увольняться, - хмуро сказал он. - Не могу я без угро. А тяжело сейчас везде. Сейчас по всей стране эпидемия сумасшествия и маразма идет. Все за что-то дерутся, за что-то борются, за что-то воюют. Мы уже не красные и не белые, а какие-то махновцы: "Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют". И какое правительство нам не дай, а все равно "нашими" будут те, которые в оппозиции… Вот и меня занесло. Завоевался. Сдали нервы. Ничего, может, накажут, да оставят… Работать все равно кому- то надо…
- Слушай, ты, "урожденный полицейский"… Ведь все хорошо в меру. А что сверх того, так то ни тебе, ни окружающим радости не приносит. Повоевал свое, и будет…
- Так ведь "свое"-то еще не отвоевал, - вздохнул он. - Я еще могу… Устал, оступился, но ведь могу… Отдохну, и снова за дело… Таких ошибок уже не повторяя…
- Сам же говоришь, что плохо, когда все в драку лезут, вот и перестань воевать. Займись чем-нибудь другим, поспокойнее…
- Не могу. Это как раз моя "драка". Уголовные дела должны не журналисты, не певцы и не электрики, а сыщики раскрывать. Это мое занятие. Я этому учился, у меня опыт есть…
- Блаженный ты, Сидоровский, - сказала она. - Или малость заработавшийся… У тебя от твоей службы крыша поехала. Как можно так себя уродовать?! Ты посмотри, в кого ты превратился! Где тот парень, за которого я замуж выходила? Я ни за что не поверю, что без этой работы прожить нельзя. Ты же капканом железным стал…
- Это я слышу постоянно, - вздохнул он. - Наверное, доля правды в этом есть… Но я отдохну, приду в себя, и…
- Нет, не придешь, - сказала она и встала с дивана. - Я это уже поняла. Ты до конца жизни будешь бегать за преступниками. Ты без них не можешь… А вот без меня ты сможешь. Без меня, без друзей, без дома… Сережа, разве у нас семья? Тебе посторонних людей жалко, а меня не жалко? Что это за жалость такая однобокая? Ты себя хочешь в жертву приносить? А меня-то за что приносишь? Я моложе с годами не становлюсь. Я семью иметь хочу, детей растить… Дом, где хозяин есть, хочу. Устала я, Сережа… Устала…
- Поэтому к Врублевскому и пошла? - тихо спросил он.
Медленно, словно не веря своим ушам, она повернулась и чуть испуганно посмотрела на него.
- Кто тебе это сказал?.. Я хотела сказать: откуда ты взял эту чушь?
- Если бы это была чушь… Но мои глаза говорят мне, что это правда… А сказал мне лично Врублевский.
- Этого не может быть, - нервно рассмеялась она. - Он не мог этого сказать… Потому что этого не было…
- Перестань, Наташа, - попросил он, - не надо… И ты, и я знаем, что это правда… Я только хочу знать: почему - он? Почему ты выбрала именно моего врага? Почему…
Он задохнулся и замолчал. Молчала и женщина. Как-то сникнув в один миг, она растерла пальцами виски, словно у нее заболела голова, подошла к креслу и опустилась в него. Не поднимая глаз, тихо сказала:
- Вы очень похожи с ним, Сережа…
- Мы с ним?! Да уж, просто копии. И по характеру, и по внешности, и по убеждениям. Близнецы. Двойняшки. Может быть, ты просто ошиблась в темноте?