- Не юродствуй. Вы действительно похожи. Вы разной масти, но одной породы. Вы оба сильные, непокорные, чуть жестокие, оба притягиваете к себе женское внимание, но настолько увлечены своим делом, что приносите в жертву тех, кто вас любит, а потом очень переживаете это. Странные люди, вы тяготитесь быть долго со своей избранницей, рветесь от нее в походы, бои, путешествия, а от нее требуете, чтобы она была своей преданностью похожа на жен декабристов, или словно мы живем по церковным законам, где измена - страшный грех, а развод невозможен. На дворе конец двадцатого века, а легендарное долготерпение русских женщин осталось в прошлом. Мы много слабее своих прабабок, Сережа. Думаешь, это легко - ждать? Жизнь так быстротечна, хочется успеть попробовать все, а кругом столько соблазнов… Не знаю, как это получилось… Словно наваждение какое-то, словно я на миг получила возможность делать все, что хочу, и не отвечать за это. А вы похожи, очень похожи… Жизнь развела вас по разные стороны закона, но вы одной породы и одной крови. Вы упрямы и жестоки, и вы будете идти напролом, не уступая друг другу ни в чем… Не знаю, чем это закончиться…
- Я знаю, - сказал Сидоровский. - Я его посажу… Но я все равно не понял, почему ты это сделала.
- Я сказала, просто ты не захотел понять. Вы похожи, Сережа… Только его жизнь покалечила серьезней, чем тебя… Он мне нравился, - призналась она. - Тебя никогда не было дома, а когда ты приходил, был усталый и изможденный, загруженный проблемами, говорил только о работе и жил только работой, а я… Я была на втором плане… Но желание остаться с ним не было надуманным, оно возникло случайно. Не знаю, как все это получилось… Никогда не думала, что со мной такое может быть…
- Я тоже, - признался он. - Смеешься над мужьями-рогоносцами и не ведаешь, что сам в любой момент можешь оказаться на их месте… Да, все в одну кучу… Правы люди: беда одна не приходит…
- Ну и что теперь будем делать? - спросила она, - Мне уходить?
- Не знаю, - сказал Сидоровский. - Сейчас я ничего не знаю… Насколько я помню, в таких ситуациях полагается топать ногами, кричать, ругаться, обещать застрелить и застрелиться самому… У нас три года назад был случай, когда муж пришел с дежурства, застал жену с любовником и застрелил ее и себя…
- А любовника? - равнодушно спросила она, чтобы хоть как-то заполнить возникшую паузу.
- Сбежал, сукин сын, - так же равнодушно ответил Сидоровский. - В окно выпрыгнул и сбежал… А мне почему-то не хочется сейчас ни кричать, ни ругаться, ни стрелять… Странно?
- Странно, - согласилась она. - И у меня какая-то беспомощная усталость в душе… Оправдываться все равно бесполезно. Тебе, с твоим характером, этого не понять, не простить… Ты-то уж точно никогда мне не изменял…
- У меня на это ни сил, ни времени не было, - вздохнул он. - Да и желания тоже не было… Я любил тебя… Но проворонил. Кого тут винить? Только себя…
- И я тебя любила, поэтому и… Я и сейчас тебя люблю. Я и на это пошла отчасти от злости на тебя, отчасти от обиды, отчасти из самоутверждения… Но что уж теперь говорить? Что сделано, того не вернешь… Скажи, как мне быть? Как скажешь, так и будет. Скажешь уйти - уйду, скажешь остаться - останусь…
- Я не знаю, Наташа. Честное слово - не знаю. Я сейчас еще не могу до конца осмыслить все это. Где- то что-то темное и тяжелое чувствую, а как определиться, как жить с этим, как поступить - не знаю… Со временем, когда разберусь в себе и в своих чувствах, может быть, и узнаю, но не сейчас… А вот к Врублевскому у меня вполне конкретное чувство…
- Он тут ни при чем, - сказала она. - Это не он начал, а я… Он меня прогнал потом…
- Наигрался и бросил, - зло прищурился Сидоровский. - Теперь радуется, сволочь…
- Не радуется, - покачала она головой. - Ему сейчас не до нас. Представляешь, как бы ты себя чувствовал, если бы я умерла, а тебя ко мне не пустили?
- Ну, хватит! - нахмурился он. - Глупостей я уже достаточно наслушался. Он у тебя такой хороший, что нимб над головой вот-вот засверкает. Я понимаю, что он тебе не безразличен, но не сейчас и не здесь, хорошо? У меня к нему свои счеты, и свое суждение о нем я составлю без чужой помощи, и уж тем более без твоей…
- Извини, - сказала она, - я просто хотела…
Она недоговорила, и в комнате вновь повисла напряженная тишина.
- Я пойду, - сказала она наконец. - Я поняла - мне надо уйти… Я поживу некоторое время у сестры. Пока ты не решишь… Наверное, нам нужно расстаться на некоторое время, подумать, решить что-то для себя и разобраться в себе… Таня сейчас одна в загородном доме живет, поживу у нее, заодно помогу ей… Ей тяжело одной дочь воспитывать… О чем я? Мысли в разные стороны разбегаются… Как решишь что-нибудь, позвони. Я буду ждать…
Она подошла к мужу и коснулась губами его щеки.
- Береги себя, - попросила она, - Пожалуйста, береги себя…
Она постояла рядом с ним еще мгновение, словно ожидая чего-то, но он лишь кивнул, то ли прощаясь, то ли отвечая на ее слова. Женщина оделась и вышла из квартиры. Он растерянно оглядел опустевшую комнату, и его взгляд замер на газетах, оставленных на журнальном столике, рядом с чашкой недопитого кофе. Прямо на него смотрели две фотографии: певицы Александрины, стоящей на сцене с микрофоном в руке, и выходящего из своей машины Врублевского. Второй снимок, по всей видимости, был сделан скрытно. Изображение было чуть смазанным, но не узнать Врублевского было невозможно - все та же горделивая и надменная манера держаться, все то же самоуверенное выражение на лице, и все та же презрительная усмешка, застывшая в уголках рта…
Глаза Сидоровского потемнели, он подошел к письменному столу и вынул из ящика нож с выкидным лезвием… Удар был таким сильным, что лезвие прошило тонкую столешницу насквозь, пригвоздив к ней пробитую фотографию. Остатки кофе выплеснулись на газету, заливая лицо Врублевского и растекаясь вокруг дрожащей, словно от ненависти, рукояти ножа.
- Это только задаток, - пообещал Сидоровский. - Остальное - по возвращении…
- Мы готовы, - с нескрываемым удовольствием констатировал Шерстнев. - И первый раз за много лет я могу вам сказать - молодцы! Несмотря на некоторые недоработки - молодцы… Сидоровский уже отбыл?
- Да, - подтвердил Миронов. - Я лично наблюдал за посадкой в поезд. Сегодня он и еще три человека отбыли.
- Наш человек уехал с ним?
- Устинов? Да, он сделает все, как надо. Он прекрасно понимает, что Сидоровский опасен и для него. Может быть, даже более опасен, чем для нас.
- Как хорошо перепродаются те, кто продался единожды, - усмехнулся Шерстнев. - Прямо "вторичный рынок", где товар хоть и был в употреблении, но зато цена несравненно ниже. Спасибо Врублевскому, он эту дорожку для нас протоптал… Кстати, как с ним?
- Ушел в запой и не вернулся, - пошутил Смокотин. - Оказывается, эта погибшая певичка когда-то была его любовницей. Сейчас он сидит в баре в обществе одной нахальной, но очень симпатичной проститутки, плачется ей в жилетку и накачивается вином до остекленения. На какое-то время его можно считать выведенным из игры.
- Его нужно вывести из нее окончательно, - напомнил Шерстнев, - Это остается по-прежнему за тобой. Постарайся использовать благоприятный момент и устрани его, пока он через раз соображает. Сейчас вполне можно имитировать "несчастный случай". Пусть он "поскользнется и ударится головой о поребрик". Можно даже сегодня. Зачем откладывать это дело в долгий ящик? И про Кондратьева не забудь. Аукцион уже завтра, а он на нем будет явно лишним. Бородин обещал обеспечить милицейскую охрану на время торгов, так что с конкурентами у нас проблем не будет. Абрамов крепко сидит у нас на крючке, так что и универмаг для нас купит, и людей наших в правление концерна проведет.
- А вот тут есть маленькая неувязочка, - сообщил Смокотин. - Жена Бородинского во всю глотку вопит, обвиняя Абрамова в убийстве мужа. Эта чертова фотография, которую я обронил в машине… Она была только у Бородинского и у Абрамова. Баба догадалась, откуда ветер дует, и теперь трубит об этом во всеуслышание. Даже статья в газете была, где она грозит во что бы то ни стало до Абрамова добраться.
- Абрамов нам сейчас позарез нужен, - нахмурился Шерстнев. - Я с Бородиным поговорю, чтобы он материалы дела просмотрел и все протоколы ее допросов из дела изъял, а вы этой дуре глотку заткните.
- Да как же ей глотну заткнуть? - удивился Смокотин, - Это же баба, а бабу легче убить, чем заставить замолчать.
- Вот и займитесь, - повторил Шерстнев. - Возьми Миронова, еще пару ребят покрепче, и займитесь. У нее должны быть ценные бумаги, акции и многое другое, что совсем не помешает нам. Заставьте ее переписать эти бумаги на наших людей. Оформите у нашего нотариуса, но подписи должны быть подлинные и документы по всей форме составлены. А потом инсценируйте ограбление. Дом более чем богатый, должен воров как магнит притягивать… Только не жадничайте. Возьмите вещи подороже да поприметнее, чтобы родственники и знакомые сразу их отсутствие заметили, да выкиньте их в озеро, чтобы навсегда из поля зрения милиции пропали… Сокольников, проведение аукциона ты лично контролируешь. Ошибок быть не должно. Наше время начинается, не упустите его. Коль повезет, то на следующей неделе хозяева города сменятся. Нам есть, за что бороться. И пока удача на нашей стороне… Не прозевайте свою удачу…
- Видишь вот это? - заплетающимся языком спросил Врублевский, тыкая пальцем в извлеченный из портмоне календарик. - Знаешь, что это такое? Знаешь, что?
- Календарь за прошлый год, - сказала сидевшая напротив него девушка.
- Глупость ты в женском обличье, - обиделся Врублевский, - Это не просто календарь. Это - мечта! Есть у тебя мечта?
- Есть, - сказала она, - только несбыточная. Мечты, они чаще всего несбыточные…
- А моя сбыточ… Тьфу! Моя сбудется! - с пьяной уверенностью сказал Врублевский. - Только зачем теперь?.. Но все равно сбудется. Видишь, что здесь изображено? Это - "Ласточкино гнездо". Такой малюсенький замок на самом краю скалы… в Крыму. Я там был один раз. Решил купить.
- А разве он продается?
- Продается все, - заверил Врублевский. - Дело лишь в цене и в связях. А если не продадут, то сдадут в аренду, на девяносто девять лет… Мне хватит и девяносто девять лет…
- Зачем он тебе? Сейчас и замок можно купить в Англии или во Франции, можно свой особняк построить, по собственному вкусу. Зачем тебе именно "Ласточкино гнездо" сдалось? Оно же маленькое, да и с приобретением наверняка возникнут сложности.
- А я хочу именно "Ласточкино гнездо"! Не хочу я строить или покупать замки. У меня - мечта. Может у меня быть мечта?
- Может, может, - успокоила она его. - У любого человека может быть мечта…
- Вот и у меня… вожжа под хвост попала. У меня никогда ничего не было, и у моих родителей не было, и у их родителей не было. А те крохи, что сумели заработать, "перестройка" и реформы сожрали. И я решил - с меня новый род начнется, новая жизнь, новое поколение… А "Ласточкино гнездо"… На фиг оно мне не нужно! Но это - показатель… Идиотизм это, а не показатель, - он растер лицо ладонями и одним глазом заглянул в пустой бокал. - Вино у нас еще есть?
- Сейчас принесут, - девушка подозвала официанта и заказала ему еще пару бутылок. - Володя, а может, хватит тебе пить?
- Я хочу забыть, что я - подлец, - пьяно признался он. - Но… не забывается… Она просила меня о помощи, а я испугался… Я не верил. Я боялся верить. Я думал - сперва заработаю денег, куплю "Ласточкино гнездо" и тогда поверю… Но я бы не поверил, - доверительно сказал он на ухо своей собеседнице, - Я бы считал, что меня любят за деньги… Но я все равно не успел ничего купить. Она умерла. Теперь она - мертвая и хорошая, а я живой и дерьмо… Я пахну?
- Нет.
- Странно. Должен пахнуть. Ты, наверное, еще не почувствовала. Когда меня получше узнаешь - почувствуешь. Я-то себя хорошо знаю… И чувствую. Видимо, прав был художник, говоря: "Каждый получает не то, что хочет, а то, что заслуживает". Вот ты, к примеру, что заслуживаешь?
- Четвертый час разговоров с тобой, - вздохнула она. - Заканчивай ныть, Володя. Давай я лучше отвезу тебя домой.
- Нет у меня дома. Это не мой дом. Я его украл. Я все украл. Я крадун. Я беру у других и забираю себе. Перераспределение такое. Прихватизация. Я решил, что мне больше нужно, чем им. Мне очень хочется, и я беру. Хочешь, для тебя что-нибудь украду? Вон мужик в красном пиджаке идет… Хочешь красный пиджак?
- Нет.
- Это потому, что тебе не нужен красный пиджак, - догадался он. - А вот мне нужно "Ласточкино гнездо", но его нельзя украсть. Чтобы его приобрести, нужно украсть много другого. Тогда я стану честным и хорошим. И скажу об этом всем. И буду удивляться, почему это они смотрят на меня с испугом и отвращением - я же стал хорошим и сказал им об этом? Они обязаны будут забыть все, что я им сделал, и любить меня. А если не будут любить, значит они плохие и жестокие… Господи, какое же я дерьмо! Как хочется все забыть. Все, что было. Или сойти с ума и ничего не понимать. Можно, я сойду с ума? У меня слюни будут свисать на пиджак, и глаза будут вот такие… я тебе сейчас покажу…
- Перестань, - попросила она, - а то я сейчас уйду.
- Не уходи… От меня все уходят… И это правильно. Когда я был офицером, у меня были друзья, и они ко мне приходили. А сейчас я крадун, и от меня все уходят. Думаешь, мне совестно? Чихал я на совесть… Просто мне дерьмово от того, что я - дерьмо… Это мое естественное состояние. Я достиг единства внешности с сущностью… С сучностью.
- Володя, давай я тебя домой отвезу?
- Что ты ко мне пристала? - возмутился он. - Ты, вообще, кто такая? Ты кто?
- Я Лариса, - терпеливо напомнила девушка, - Устенко. Твоя знакомая.
- Не помню… А как мы с тобой познакомились?
- Больше трех лет назад, в этом самом баре.
- А-а, вспомнил! Ты такая зеленоглазая, симпатичная проститутка… Проститутка? Я тебя купил? В смысле снял? Или тоже - украл?
- Нет, - вздохнула она, - я сама… снялась. Ты не очень хорошо выглядел, когда сидел здесь один и пил. Я подошла к тебе, и ты попросил меня остаться… Четвертый час сижу.
- А зачем ты подошла?
- Жалко стало.
- Жалкий Врублевский, - покачал он головой. - Терпеть не могу, когда меня жалеют… Кто ты такая, чтобы меня жалеть? Ты кто?
- Лариса, твоя знакомая… А вот ты явно перебрал.
- Я - Перебрал? - удивился он. - Так меня еще никто не называл… Перебрал Викторович Врублевский… А что? Мне идет…
- Пойдем и мы, - она едва ли не силой подняла его со стула и повела к выходу.
Невзирая на слабые протесты, помогла одеться и вывела на улицу.
- За руль тебе садиться нельзя, - задумчиво глядя на едва стоящего на ногах Врублевского, сказала она. - Придется везти тебя самой. Где твои ключи от машины?
- А вот этого как раз делать и не стоит, - послышался за ее спиной незнакомый бас.
Девушка обернулась и с удивлением посмотрела на выступившего из темноты подъезда огромного, гориллообразного человека. Личность Миронова была столь колоритна, что ей не составило труда вспомнить, где она его видела и кому служит этот устрашающего вида богатырь.
- Что тебе здесь надо? - с неприязнью спросила она, невольно оглядываясь на окна ресторана. - Сейчас друзья Врублевского выйдут, они в зале задержались…
- Не бойся, - пробасил он. - Но и не шуми. Никаких друзей в ресторане нет… Нельзя вам на этой машине ехать. Найдут вас.
- Кто?! Что ты хочешь от нас? Иди своей дорогой.
- Я помочь хочу, - сказал он. - А если будешь голосить на всю улицу, мне придется тебя стукнуть, чтобы язык прикусила… Уходить вам нужно. Убьют его.
Она недоверчиво усмехнулась.
- Вряд ли кто-то на это решится.
- Уже решились, - Миронов, не привыкший к долгим убеждениям, начал терять терпение. - Убьют его. Дни "березкинцев" сочтены. Милиция их разгромит, а мы добьем. Мне до всех "березкинцев" дела нет, а его я в Афгане видел. Не хочу я, чтобы его в спину, поняла? Бери его и увози… А обо мне молчи. Иначе и меня грохнут. Не пожалеют. Поняла?
- Это какой-то подвох, - не верила она. - Ерунда какая-то… И почему я вообще должна кому-то помогать? Разбирайтесь сами. Мне до ваших заморочек дела нет. Я его просто до дома довезти хотела… А вы уж сами, без меня, свои проблемы решайте…
- Убьют его. Сегодня же и убьют. А он вон в каком состоянии, не только защититься, но и понять ничего не успеет. Увези его. Или спрячь до поры, до времени. Может все и образуется… Как-нибудь…
- Не хочу я в такие дела влезать, - воспротивилась она. - Мне своих забот хватает. Я - проститутка, а не добрая тетушка-фея. Когда у вас все в порядке, вы о нас вспоминаете только в одном случае… Вы тут сами разбирайтесь, а я пошла…
- А я тебе сейчас шею сверну, - не меняя интонации, пообещал Миронов, - И никто за тебя не вступится… Что ты за человек?! Баба, она и есть баба… Всегда не уважал, а теперь и подавно не буду. Ни смелости, ни духа… Нельзя ему домой, ты это понимаешь? И оставлять его одного нельзя. Он сейчас ничего не соображает, а как проснется - в драку полезет, а игра-то уже "в одни ворота" идет. Их дело паршивое… А если отвезти его в надежное место, глядишь, и обойдется все, если правильно объяснить… Или поить дня три… А к себе я его взять не могу. Я на виду. Да и не поверит он мне… В общем, решайся. Я предупредил и больше ничем помочь не могу.
- А если его найдут у меня? Меня же убьют… Нет- нет-нет, так дело не пойдет…
- Так мы каши не сварим, - решил Миронов и, подойдя к Врублевскому, дернул его за рукав пальто: - Пошли.
- Куда? - доброжелательно поинтересовался тот и, открыв один глаз, посмотрел на Миронова. - Не пойду я с тобой. Ты бандит и негодяй. Гусарские офицеры с бандитами не ходят… Пшел вон!
- Пойдем, кому говорю! - рассердился Миронов. - Вот ведь горе мне с вами…
- Сейчас я тебя пристрелю, - так же доброжелательно пообещал Врублевский и сунул руку за отворот пальто.
Миронов тяжело вздохнул и вполсилы стукнул развоевавшегося "гусарского офицера" по лбу пудовым кулаком. Раздался отчетливый стук, словно деревянной киянкой вогнали клин, на лицо Врублевского снизошло блаженное выражение, его ноги подкосились, и, подхватив обмякшее тело, Миронов легко вскинул его себе на плечо, вышел на проезжую часть, поднял руку, останавливая частника, и, когда синий "жигуленок" притормозил рядом с ним, распорядился:
- Шеф, отвези девушку и парня до дома. Загулял парень малость. Перебрал. За четвертной сговоримся?
Задняя дверца машины согласно распахнулась, и Миронов загрузил в салон бесчувственное тело. Затем распахнул перед девушкой переднюю дверцу и предупредил:
- И держи рот на замке.
- А за "тачку" кто платить будет?! - возмутилась она. - Опять я? Мало того, что ты его на меня спихнул, так еще и "тачка" за мой счет?! Что у меня сегодня за день?! Присела на минутку за столик… теперь не знаю, как рассчитаться…