- Прямо-таки комиссар Катани, - "восхитился" Врублевский. - То-то я погляжу, что ты, такой правильный и законопослушный, как-то не слишком по ментовски себя ведешь… Вместо того, чтобы тащить меня в отдел и там отписываться рапортами о "бандитском нападении на сотрудника милиции", ты попросту втихаря смылся, оставив в подворотне двух "жмуриков"…
- Не твое собачье дело, - на этот раз без особой злобы сказал Сидоровский. - Я их не мышьяком травил и не машиной переезжал, а с оружием в руках встретил. Вооруженный - вооруженных… И между прочим, тебе поганцу, жизнь сберег… Хотя даже и не знаю, зачем она тебе, эта жизнь никудышная…
- Пригодится, - сказал Врублевский. - Она мне дорога, как память, и расставаться с ней пока не хочется. А на благодарности не рассчитывай. Не будь ее, за меня бы ты сроду не вступился. Не меня ты спасал, а ее…
- Засунь свои благодарности… куда-нибудь подальше. Мне для полного счастья только твоих благодарностей недоставало…
- Кончайте собачиться! - не выдержала Лариса. - Лучше подумайте, что нам теперь делать? Вы между собой воюете, у вас какие-то разборки, счеты, а я-то при чем? Вы меня в это втравили, вот теперь и обратно вытравливайте… Как хотите, но сделайте так, чтобы я жила спокойно.
- К тебе возвращаться нельзя, - сказал Сидоровский. - Вы машину во всей красе "засветили". Даже номера не позаботились снять, или хотя бы грязью заляпать. Не исключено, что ее кто-нибудь запомнил и сообщил номер в милицию, или бандитам… Что, впрочем, для нас одно и то же.
- Вот уж утешил, так утешил! - подскочила она на месте. - И что же делать теперь? Ты же милиционер, придумай что-нибудь! В конце концов, кто у нас власть имеет - милиция или бандиты?! Что мне теперь делать? Может, сразу к ним пойти? Будет хоть надежда на то, что пристрелят сразу, не мучая… Да мужики вы, или нет?! Придумайте что-нибудь!
- Все зависит от того, что мы собираемся делать, - сказал Врублевский. - Если бежать из города - это одно, а вот если оставаться… Но лично я смысла оставаться не вижу.
- Зато я вижу! - отрезал Сидоровский. - И уж тебе-то торопиться точно никуда не надо. У тебя впереди лет десять, спокойных и неспешных. А пока будешь ждать.
- Чего ждать? - деловито осведомился Врублевский. - Пока они тебе горло перережут? Это произойдет быстрее, чем ты думаешь. А рядом с тобой я даже на кладбище лежать не хочу.
- Ты мне расскажешь про все ваши дела, про все "темы", "стрелки" и "разборки", про слабые и сильные стороны, про друзей и врагов. Про всю организацию. А я найду, на чем их прижать.
- А вот это ты видел? - показал ему кукиш Врублевский. - Я тебе уже сказал: в тюрьму я не сяду. Попроси что-нибудь попроще.
- Да перестаньте вы, наконец! - заорала доведенная до истерики Лариса. - Вы что, чокнутые?! Вы о чем думаете?! Вам нравится кусать друг друга? Выйдите из машины, отойдите за угол да перегрызите друг другу глотки… А лучше придумайте, как меня спасти. Это будет куда полезней!
- Ко мне возвращаться нельзя, - сказал Врублевский. - После этого случая они точно там засаду оставят. И к этому… "менту обреченному", - кивнул он на Сидоровского, - тоже нельзя… Есть одно место, где нас примут и укроют, - было заметно, что он признается в этом с явной неохотой. - Там-то нас точно искать никто не станет. Просто не додумаются. Очень надежное место, вот только…
- Притон какой-нибудь? - недоверчиво покосился на него Сидоровский.
- Притон у тебя в башке! - огрызнулся Врублевский. - Я тебе огромное одолжение делаю, а ты еще нос воротишь… Но лично из-за тебя я бы тоже и пальцем не пошевелил. Мне вот ее жалко, - кивнул он на заснувшую девочку. - Из-за такого идиота, как ты…
- Я тебе сейчас челюсть сломаю!
- Ой, подо мной уже мокро… С чего бы это? Наверное, я испугался…
- Мужики! - заорала Лариса так, что девочка проснулась и испуганно прижалась к Сидоровскому.
- Что ты орешь?! - возмутился он. - Ребенка перепугала…
- Довели вы меня. Перестаньте лаяться, иначе я… иначе… Иначе я что-нибудь сделаю!
- Укуси Сидоровского за ухо, - посоветовал Врублевский. - И ты душу отведешь, и мне приятное сделаешь… Есть один человек, который может нас приютить. Только… В долгу я перед ним. В большом долгу. Но он такой человек, что… Приютит.
- Кажется, догадываюсь, - усмехнулся Сидоровский. - Я бы на его месте тебя и на порог не пустил. Но… Черт его знает, может, это и выход… Пожалуй, это действительно единственное место, где нас никогда не будут искать. И один из немногих людей, которые не предадут и всегда протянут руку помощи… И вот таким людям, Врублевский, ты гадишь, в грош не ставя их судьбы. Разоряешь, унижаешь и предаешь ради собственного благополучия.
- Мне стыдно, - тяжело вздохнул Врублевский. - Очень-очень стыдно. Я больше не буду. Честное слово. Я хороший мальчик. Просто я попал в дурную компанию. Влияние улицы, недосмотр школы, упущения общества..
- Ты знаешь, что твоя челюсть - это моя "эрогенная зона"? Когда по ней бьют, я просто балдею…
- Я давно замечаю, что ты испытываешь ко мне какое-то странное влечение, - жеманно потупился Врублевский. - Может, нам отбросить все эти условности и перейти к главному? Когда тебя последний раз любили на заднем сиденье автомашины?
- Я тебя посажу, ублюдок!
- Когда рак свистнет…
- Тьфу на вас! - сплюнула в сердцах Устенко. - Говорите, куда ехать. Я хочу оказаться наконец в спокойном, безопасном месте, с нормальными, психически здоровыми людьми. С воинственными шизофрениками оставаться в одной машине опасно. Вот доберемся до места, тогда хоть пристрелите друг дружку… А сейчас - говорите мне адрес…
Часть третья. НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Ненависть юным уродует лица,
ненависть просится из берегов,
ненависть жаждет и хочет напиться
черною кровью врагов.В.Высоцкий
Ключинский на цыпочках вышел из спальни в зал, где за столом собрались его неожиданные гости, и, аккуратно прикрыв за собой дверь, сообщил:
- Уснула. Столько горя выпало на ее долю… Столько зла… Хорошо, что она еще слишком мала, чтобы полностью осознать весь ужас происходящего. Этот мир, раздираемый войнами и противоречиями, наиболее жесток к детям. Воюют мужчины, а страдают дети и женщины… Она уснула, едва коснувшись полушки. Организм еще слишком слаб после болезни, а тут еще все эти потрясения, которые и взрослому-то осилить нелегко, Ей требуются покой и отдых… Во сне она звала какого-то "толстяка". Кто это?
- Бродяга, который ее спас, - ответил Врублевский. - Его убили. Забили до смерти.
- Какой ужас, - покачал головой старый художник- Какое ужасное время… Все пожирают друг друга… Что это? Что происходит?
- Смутное время, - сказал Сидоровский. - Так всегда бывало на переломе двух эпох - старой и новой. Эпоха перемен. По духу очень напоминает мне события из романа "Унесенные ветром". Только вместо "янки" нужно подставить слово "перестройщики", а вместо Реконструкции - Реформацию… Вроде, все правильно, прогресс и цивилизация требовали перемен, реформ, реконструкций, освобождения негров от рабства, но… Разломали все лучшее, а приняли все худшее и потеряли несколько поколений, выросших в хапуг, авантюристов, "адреналинщиков" и "подлипал"… И еще что-то потеряли… Что-то очень важное, доброе, чуть старомодное. Разумеется, по законам прогресса, все утрясется, войдет в колею и даже улучшится. Люди найдут в себе силы продолжать жить и отстроят разрушенное, но сколько унесено этим ветром и сколько еще будет унесено?.. Нам не впервой, но за семьдесят лет несколько глобальных перемен в виде "революций", "перестроек" и "реформ" - это слишком много. Но ничего, переживем. Как сказал один поэт, к сожалению, забыл его фамилию: "Мы комиссаров, слава Богу, пережили, и эту смуту как-нибудь переживем". А пока надо остановить это безумие в виде чумы преступности. А то такие "вирусы" как Врублевский унесут еще немало жизней. И я намерен в этом поучаствовать со всем энтузиазмом…
- Чарльз Бронсон, - вздохнул Врублевский, - комиссар Катани. Клинт Иствуд… Герой-одиночка.
- Ребята, ребята, не ссорьтесь, - поспешил остановить их старик. - Не надо ссориться. У нас у всех были тяжелые дни. Сейчас надо держаться вместе. Нам необходимо подумать, что делать дальше…
- С ними невозможно ничего придумывать, - пожаловалась Лариса. - Они через каждые пять минут бросаются друг на друга как мартовские коты, норовя выцарапать глаза и покусать за уши…
- Нельзя ссориться, - сказал Ключинский. - У всех беда. Но нужно найти в себе силы, чтобы переломить себя и не сгореть в ненависти, а воспринять эти беды с открытым сердцем, не ожесточась, не запятнав себя местью. Я знаю, что вы не прислушаетесь к моим увещаниям, вы еще слишком молоды и слишком слабы в своем ощущении силы. Но хотя бы попытайтесь…
- У меня была жена, - сказал Сидоровский. - Это был единственный человек, которого я любил. У меня кроме нее никого не было. Никого в целом мире… Только потеряв ее, я понял, что значила для меня эта незаметная, "обыденная" часть жизни - семья… Теперь все выглядит иначе. Наверное, я никогда не задумывался над этим… Но теперь действительно все иначе. И мое отношение к преступникам в том числе. Я долго старался работать по закону. Я держался до последнего, пока не иссякли силы. А иссякли они после смерти Наташи… Сначала все опаскудил Врублевский, - он с ненавистью посмотрел на невозмутимого противника, - и все полетело к чертям собачьим… Вся моя жизнь, весь ее уклад и все идеалы… А потом ее убили. И если раньше у меня еще была крохотная надежда исправить что-то, был шанс начать все заново, то сейчас вместе с ней умерли и мои надежды на будущее и память о прошлом, и я сам… У Костера есть очень подходящая фраза: "Пепел стучит в мое сердце". Ее пепел тоже стучит в мое сердце. Я не могу добраться до них законными методами? Я доберусь до них их собственными методами!.. Нет, я не остановлюсь…
Ключинский грустно посмотрел на него и предложил:
- Знаете, что?.. Давайте ложиться спать. У вас был очень тяжелый день. Сейчас я ничего не смогу вам ответить - вы просто не услышите меня. Поговорим об этом утром.
- Утром ничего не изменится, - сказал Сидоровский. - Я провожу с этой бедой уже не первую ночь. Когда умирает любимый человек, время не имеет знамения. Я не верю в то, что время лечит. Во всяком случае, больше они никого не убьют. Я об этом позабочусь.
- Давайте спать, - сказал Ключинский устало. - Постарайтесь, как следует выспаться и снять напряжение последних дней. В этом доме вам ничего не угрожает, так что спите спокойно… Идите спать, ребята.
Пожав плечами, Сидоровский отправился в отведенную ему комнату. Девушка ушла в спальню к Светлане, а Врублевскому старик постелил на диване в гостиной.
- А где будете спать вы? - спросил Врублевский.
- Здесь же, на раскладушке. Не волнуйся, я не очень люблю диваны, особенно старые. Пружины впиваются в ребра. Раскладушка в этом отношении удобнее.
Врублевский украдкой провел рукой по дивану - он был мягкий и удобный. Посмотрел на старого художника, деловито разбирающего раскладушку, и тихо попросил:
- Простите меня, Григорий Владимирович… Если можете…
- Я на тебя и не обиделся, - сказал Ключинский. - Я вполне сознательно отдал тебе эту квартиру. Более того - я сделал это с тайным умыслом. Рано или поздно ты должен был осознать, что происходит вокруг и что делаешь ты. И я хотел, чтобы ты понял то, что в этом мире есть вещи куда более ценные, чем деньги, роскошь, вкусная еда и машины. Что можно жить совсем другой жизнью и быть счастливым… У нас сейчас очень много людей, которые оступились, мы их ненавидим и отталкиваем, вытесняя из нашего мира. Мы их не пускаем к себе, а они, озлобившись, в свою очередь мстят нам. А я не хочу ненавидеть и не хочу воевать. И я не хочу, чтобы ты воевал и ненавидел. Я привязался к тебе. Ты сделал очень много зла, и теперь тебе потребуется много сил, чтобы исправить это зло. Но не воюя с ним, а умножая доброту в мире. В этом мире живут не только палачи и убийцы - помни об этом. В этом мире много художников и поэтов, артистов и скульпторов, очень много умных, добрых и честных людей. Много добрых книг и красивой музыки. Много преданных и любящих женщин, верных, умеющих прощать друзей. Нужно помнить об этом.
- Вы хороший человек, Григорий Владимирович, - сказал Врублевский. - Но таких, как вы, очень мало. Остальные меня не простят и не примут…
Дверь в комнату Сидоровского распахнулась, и мрачный капитан прошествовал через гостиную к выходу.
- Пойду, покурю на крылечке, - сказал он. - Что- то неспокойно на душе… Мало ли что…. А мы спим….
Он вышел на улицу, а Врублевский улыбнулся и кивнул ему вслед:
- Меня пошел сторожить, чтобы не сбежал. А вы говорите…
- Не осуждай его, - сказал Ключинский. - Ему тоже нужна помощь. Он немало перенес. Сложно простить, когда тебе причинили боль. Обойденное сердце - черно и сухо. Требуется время, чтобы возродить его из пепла.
- Я не осуждаю, - сказал Врублевский. - Честное слово, я сейчас отдал бы очень многое, чтобы вернуть время назад и стереть то, что я сделал за эти года… Но не все так просто. Вы очень хороший человек, Григорий Владимирович, добрый и умный, но вы - идеалист. Вы слишком добры к тем, кто вас окружает. Мне бы очень хотелось, чтобы все было так, как вы говорите, но - увы! - это невозможно. Поверьте - я лучше знаю этот мир. Вы над ним рассуждаете, а я в нем живу. В самом центре этого пекла, посреди самой вонючей и радиоактивной грязи. Есть такие, как Солоник, такие, как Чикатило, Мадуев и иже с ними. Их нельзя уговорить остановиться, их можно только остановить.
- Да, но не ради наказания и расправы. Мы не судьи, мы не имеем права судить. Мы имеем право только прощать. И что касается Солоника и Мадуева… Даже Бог разрешает защищать и защищаться. Их нужно изолировать и давать им точную и четкую оценку. Но есть огромная разница между "защищаться" и "карать". Нам нужно определиться, кто мы: люди, или палачи? В основе любого суда должно быть милосердие - это было сказано еще тысячи лет назад.
Вы хороший человек, Григорий Владимирович, - повторил Врублевский. - И наверное, я недостоин вашего милосердия… Я не могу оставить все так, как есть. Знаете, какие хорошие люди погибли? И виноват в этом н Я ведь внес свою лепту в гибель Наташи Сидоровской и ее сестры, Миронова, того бедолаги-бомжа… Нет, оставить все, как есть, я не могу. И не хочу. Я помогу Сидоровскому. Не знаю, будет ли это правильно, но… Пора ложиться спать, Григорий Владимирович. Сегодня действительно был тяжелый день… Завтра будет другой день. И может быть, он будет лучше… Спокойной ночи…
Врублевский проснулся, когда солнце уже вовсю светило в оконце избы. Сладко потянулся, посмотрел на Сидоровского, посапывавшего тут же, в комнате, на раскладушке Ключинского, и усмехнулся:
- Наш бравый вояка самовольно оставил свой пост. Два наряда вне очереди.
Просматривающий за столом утренние газеты Ключинский поднял голову и улыбнулся в ответ:
- Я его сменил на посту. Притомился парень… А он, оказывается, упрямый. До рассвета нас охранял, невзирая на мои просьбы. Только в семь утра сдался, когда рассвело.
- А который сейчас час?
- Десять утра.
- Ого! - удивился Врублевский. - Пора вставать. Девушки уже проснулись?
- Да, одеваются, - сказал Ключинский. - Пора готовить завтрак. Надо покормить ребенка и поесть самим… Капитана пока будить не будем…
- Я уже не сплю, - поднял голову Сидоровский. - Доброе утро.
- Доброе, - кивнул ему Ключинский. - Ох, у меня же нет больших кастрюль… Что же делать? Придется готовить в нескольких маленьких… Лариса, - обратился он к входящей в гостиную девушке. - Вы поможете мне? Одному мне будет сложно управиться. Теперь нас пятеро, и…
- Шестеро, - послышался от дверей незнакомый голос. - Пятеро разгильдяев, оставивших подходы к дому без присмотра, а шестой… Шестой тоже не прочь перекусить.
Все повернулись и посмотрели на стоящего в дверях человека. Лет шестидесяти, высокой, крепкий… пожалуй, даже слишком крепкий для своих лет, с аккуратной белой бородкой и ровно подстриженными усами, делающими его чем-то похожим на американского актера Шона Коннери. Пышная шевелюра седых волос, насмешливые голубые глаза на обветренном открытом лице… Вновь прибывший оглядел собравшихся в комнате и, заметив выходящую из спальни девочку, подмигнул ей.
- Привет. Помнишь меня, Света?
- Нет, - сказала она. - Не помню. Вы кто?
- Я был близким другом твоего дедушки и твоего пилы. Ты была совсем маленькая, когда я приезжал последний раз. Меня зовут дядя Коля. Николай Николаевич Лихолит… Что ты так побледнел, Григорий? - спросил он Ключинского. - Можно подумать, не ждал старого друга… Неужели, действительно не ждал? Странно, я думал, вы знаете, что некто "Толстяк" позвонил по просьбе "тети Наташи" господам Врублевскому и Лихолиту. Я приехал. Рады?
Он поставил на стол дипломат, положил рядом трость и, подойдя к стоящему с понурым видом художнику, обнял его.
- Не делай такое кислое лицо, Григорий, все же столько лет не виделись… А ты постарел. Блеска в глазах не вижу. Мечтательность осталась, а вот блеск пропал. Это потому, что один живешь. Совсем затворником стал. Нашел бы себе хорошую девчонку…
- Коля… - попросил Ключинский.
- Ну хорошо, хорошо… И все же ты подумай насчет хозяйки, а то заплесневеешь тут, среди картин.
- О женщинах никогда не поздно думать. И жениться для этого совсем не обязательно. Ну, вот и покраснел, а то стоял бледно-зеленый, как будто мое появление тебя расстроило… Ну, здравствуйте, люди добрые. Давайте знакомиться? Как вам уже известно, меня зовут Николай Николаевич.
- В последний раз, насколько я помню, вас звали Семен Семенович, господин полковник, - сказал Сидоровский.
- Так это ж когда было! - рассмеялся Лихолит. - Мы с тобой, Сережа, лет семь назад виделись? Теперь Николай Николаевич… Николаем Николаевичем уже и останусь. Развалили мою контору, едва ли не до основания. Теперь я - консультант. Всего лишь консультант… Так, с Ключинским, Сидоровским и Светланой мы знакомы… С этой красивой девушкой я потом плотнее познакомлюсь. Это требует куда больше времени… А это, стало быть, тот самый молодой человек, что тебя сюда переселил? - посмотрел он на Врублевского. - Владимир Викторович Врублевский, бывший офицер, бывший бандит, ныне - "партизан"… Эй, ребята, что вы все такие грустные? Как побитые? Скажите, кто вас, маленьких, обидел - я заступлюсь…