- Не старый, а многоопытный, - поправил довольный собой Лихолит. - И не циник, а практик. Если бы ты знала, на что я способен, ты бы просто умоляла меня о паре-тройке ночей. Но каждой девушке я дарю себя только один раз. В качестве образца - вот как надо это делать на самом деле. А что касается возраста… В этой комнате нет никого, кто мог бы одолеть меня в рукопашном бою, на саблях или в стрельбе. Не надо быть столь пренебрежительным к возрасту. Старость - это состояние души. Я - старой закалки, милая. Я "на глазок" прикидываю, что лет двадцать я еще побегаю- постреляю. А дальше… Дальше видно будет…
- Сказки Света любит, - неуверенно сказала Устенко. - А я…
- А ты можешь проверить. - охотно "разрешил" Лихолит. - Так и быть, тебе я отказывать не буду. Ты в моем вкусе. Как ты любишь…
Закончить он не успел - девушка вскочила и выбежала из комнаты. Нахал самодовольно улыбнулся и покрутил седой ус.
- Нет, не потеряно еще женское поколение, раз смущаться не разучились, - заявил он. - И что это я сегодня такой пошлый? Наверное, весна… Ну что, сынки, перейдем к обсуждению предстоящих мероприятий? Примерный план такой… - он задумался, мечтательно глядя в потолок, и, придя к какому-то решению, улыбнулся: - Разнесем все на фиг и надерем им задницы.
На некоторое время воцарилась тишина. Все ждали продолжения "плана операции". Лихолит недоуменно посмотрел на них и сообщил:
- Это все.
- А-а… план? - робко спросил Сидоровский.
- Это и есть план: разнести все на фиг и надрать им задницы, - сказал Лихолит. - Чем вам не нравится? Лично я изъянов не вижу. У кого-нибудь есть возражения по предлагаемому плану?
- У меня, - безнадежно вздохнул Ключинский. - Не надо этого делать, Николай. Не приведет это к добру.
- Предложение отклоняется, как несостоятельное, - отверг Лихолит - Мой план четче и выполнимей… Ну-с, господин Врублевский, я готов выслушать информацию о созданной вами структуре. Ее сильные и слабые стороны, краткие характеристики "главных действующих лиц" и все, тому подобное…
- Чтобы он меня потом в "места не столь отдаленные" отправил, воспользовавшись этой информацией? - покосился на Сидоровского Врублевский. - Нет уж, увольте…
- А куда ты денешься? - спросил Сидоровский. - Мимо тюрьмы не пройдешь - это я тебе обещаю.
- А вот это видел?.. Ай!..
- Ой-е!..
Деревянная ложка звонко "чмокнула" Врублевского в лоб и отскочила на макушку Сидоровского.
- Да вы что делаете?! - в один голос завопили они. - Что это за замашки НКВД?
- Второе предупреждение, - бесстрастно сообщил Лихолит, откладывая ложку. - Третье будет куда внушительнее… А контору сюда не приписывайте. Когда я начну действовать "нашими" методами… В общем, по второму предупреждению вы заработали.
- А что будет после третьего? - полюбопытствовал Врублевский, потирая шишку на лбу.
Лихолит расцвел в многообещающей улыбке.
- Понятно, - вздохнул Врублевский. - В смысле - непонятно, но ход ваших мыслей мне ясен…
- Вот и отлично, - кивнул Лихолит. - Пойдем во двор. Поговорим там.
Сидоровский возмущенно посмотрел им вслед и повернулся к Ключинскому:
- Я что-то не все понимаю… Я видел его до этого только один раз, когда он приезжал в гости к Бородинскому, и мы фактически не общались… Он играет, или на самом деле… такой?
Ключинский ответил не сразу, словно решая про себя тяжелую задачу - стоит ли выдавать чужую тайну или нет, но все же, решившись, ответил:
- В этом смысле он еще хуже. Он действительно профессионал высочайшего класса… В своем деле. Таких нынче уже "не делают". В него вложено столько сил и средств, что кто-то сделал огромную ошибку, отправив его на пенсию. "Оружие" такого класса на пенсию не отправляют… Теперь мы живем на вулкане. Если его не остановить, наш городок можно смело переименовывать в Помпеи. А вот как его остановить - я не знаю. Он наверняка считает, что в смерти Бородинского и его жены виноваты все. И мстить он будет всем. Василий Бородинский был его другом и перед смертью просил приглядывать за сыном. И Николай приглядывал. Миша Бородинский закончил институт, стал директором универмага, затем удачливым предпринимателем, и за все это время ни один волосок не упал с его головы. Видимо, Николай что-то проглядел, решив, что теперь уже ничего плохого случиться не может. Случилось… Насколько я знаю Николая - сейчас он в холодном бешенстве. Будет очень много крови. Будет беда. Большая беда.
- Это хорошо, - жестко сказал Сидоровский. - Это просто замечательно. Правда, я не очень представляю, чем может помочь шестидесятилетний старик в борьбе против хорошо вооруженных и тренированных бандитов, но если он действительно такой крутой профессионал… Может, хоть совет дельный даст…
- Сережа, ты даже представить не можешь, чем он способен "помочь". Воображение рисует мускулистых боевиков, обвешенных оружием с головы до пят, а шестидесятилетний старик - это как-то несерьезно? Это очень серьезно, Сергей. Он действительно не знает ни жалости, ни сострадания. Он поставил себе цель, и он будет идти к ней, не считаясь с потерями и не замечая преград. Если ему понадобится принести в жертву кого-то из нас, он сделает это, не задумываясь и не испытывая угрызений совести. Если ему захочется взорвать Шерстнева, он не станет "мелочиться" и поднимет на воздух целый дом. Если ему приспичит сделать это в поезде - пустит под откос целый поезд.
- Он душевнобольной?
- И так тоже сказать нельзя. Все сложнее. Куда сложнее… Во всем остальном, что не касается его "работы", это очень обаятельный, умный и талантливый
человек. Но когда речь заходит о преступниках, и тем более об убийцах… Сорок лет назад, когда он еще учился в среднетехническом училище на штурмана дальнего плаванья, у него была девушка, в которой, говоря старомодным языком, он души не чаял. Очень трогательная была любовь, как в красивых романах… Они поженились, когда он стал штурманом. До рождения их первенца оставался месяц-полтора, когда ее убили. Зарезали на улице из-за шубки, в которую она была одета. Шубка была недорогая, простенькая, но и на нее он долго копил деньги, чтобы сделать молодой жене подарок. Подрабатывал, как мог… И почему-то винил себя в ее смерти: "Если бы не подарил этой шубки, ничего бы не случилось, если бы не оставил ее одну, уйдя в плавание…" Из рейса он вернулся на второй день после ее гибели. Видел ее тело… Было очень много ножевых ударов - в лицо, в шею… Потом, когда стянули с нее шубку, добивали в грудь, в живот… Он пытался покончить с собой, но его спасли, остался лишь шрам через всю скулу. Он заметен даже сейчас… Когда его вытащили с того света, это был уже совсем другой человек. Не знаю как, но через полгода он стал сотрудником госбезопасности. С тех пор я видел его не часто. Но когда он приезжал… Обычно это было связано с каким-то преступлением, произошедшим у нас в городе и так или иначе затрагивающим его друзей или знакомых. Городок-то маленький, все тут или дальние родственники, или близкие знакомые… Иногда он немного рассказывал мне о своей работе. Хотя, лучше бы мне было этого не знать… В тот раз он не нашел убийц, и теперь видит их в каждом убийце, мстя за свою жену и за своего нерожденного ребенка… Высшее милосердие - это когда человек, у которого убили близкого, хочет наказания, а не расправы, может отказаться от мести ради справедливости… Он не может этого… И не хочет…
- Понимаю, - тихо сказал Сидоровский. - Как хорошо я это понимаю! Что же, значит он действительно сможет нам помочь хоть в чем-то… Лично я согласен воспользоваться услугами даже самого сатаны, если это гарантирует мне голову Шерстнева…
- Лучше бы сатаны, - вздохнул Ключинский. - Пойми, Сережа, не бывает "чистой" или "красивой" мести. Это глупые писатели придумали. Всегда страдает кто-то невиновный. Очень много разбитых судеб и унесенных жизней ложатся на алтарь мести. Человек погибает, загораясь этим огнем. Неужели ты думаешь, что твоя жена хотела бы, чтобы ради мести ты потерял свою душу и жизнь? Не думаю…
- Я хочу получить их скальпы, - упрямо сказал Сидоровский. - Я готов делать все, что скажет Лихолит, если это только поможет мне их получить.
- Тебе только кажется, что ты готов ко всему. Может быть, ты готов к убийству, но не "ко всему". Пока ты еще не представляешь, что это значит - быть готовым ко всему. Лихолит действительно не боится смерти и не слишком-то ценит свою жизнь. Но он не ценит и чужую…
- Для дилетанта неплохо, - сказал Лихолит, внимательно выслушав Врублевского. - "Троечку" поставить можно…
- Спасибо и за "троечку", - усмехнулся Врублевский. Для офицера, никогда ранее не сталкивавшегося с вопросами организации бизнеса и конспирации - средний бал звучит как похвала.
- А кто тебе сказал, что я оцениваю по пятибалльной системе? - пожал плечами Лихолит. - Я всегда оцениваю по десятибалльной. Это позволяет дать более точную оценку… Честно говоря, меня интересовала не столько схема - они все похожи друг на друга, - как личности. Я занес в свой "реестр" еще пару человек.
- Если говорить серьезно, то что вы намерены предпринять? У вас есть какой-то план, связи, возможности реализации?
Я не шутил, когда предлагал просто разнести все на фиг. Какие тут могут быть шутки? И заготовки не нужны. И методов не надо новых придумывать. Все уже придумано задолго до нас. Нам остается их только осуществлять. Грубо говоря - грязная работа… Начнем с самого простого. Можно сказать: с несерьезного. Закроем счета "косвенных" участников событий.
- С кого начнем? - не понял Врублевский.
- С Филимошина, - решил старик. - Мелочь… но оставлять без внимания нельзя.
- Его-то за что убивать? Мелкая сволочь…
- Кто сказал "убивать"? Ты чересчур кровожаден, мой юный друг. Я строг, но справедлив… Наказание должно соответствовать преступлению… Во всяком случае, как я это понимаю. Покажешь завтра утром мне ту спортплощадку, на которую он бегает делать зарядку. Сам постоишь в стороне, ни во что не вмешиваясь. Понял? Место глухое?
- Достаточно безлюдное… Только я должен вас предупредить - Филимошин неплохой спортсмен. Каратист… И сволочь. От него можно ожидать любой пакости.
Старик мечтательно улыбнулся, и Врублевский понял, что от Лихолита можно ожидать пакостей куда больших…
Неторопливой, размеренной трусцой Филимошин бежал по утоптанной тропинке. Настроение у журналиста было прекрасное. Может быть, тому способствовала солнечная безветренная погода, украсившая это утро, а может быть, несомненные успехи последних недель. Были, конечно, и неприятные моменты. Например, смерть Елены Луневой и полученная от Сидоровского пощечина. Но, если вдуматься глубоко, особого вреда эти неприятности не принесли. Девушку, безусловно, было жаль, но, в конце концов он не заставлял ее глотать эти проклятые пилюли. К тому же это наводило на некоторые, свойственные "разоблачительному" складу ума Филимошина мысли. С чего это невинный человек станет сводить счеты с жизнью после разоблачительной статьи? Наверняка, не все так просто… Версию "душевных терзаний и разочарований" Филимошин отвергал, как несостоятельную. Что же касается пощечины… Ну кто же из настоящих, профессиональных "папарацци" хотя бы раз в жизни от души не получал по морде? Конечно, Сидоровский - не Марлон Брандо, сломавший челюсть одному из "мерзавчиков", и не Брюс Спрингстин, от души засветивший в ухо назойливому "рыцарю пера и кинокамеры", и даже не Алек Болдуин, набивший физиономию назойливо лезущему в его личную жизнь репортеру, но в конце концов, такова уж героическая участь всех, кто суют свой нос в чужую спальню. Филимошин был не первый, и далеко не последний. Прикладывали руку к физиономиям "мерзавчиков" многие "звезды" первой величины, мировые известности и даже принцессы. Роберт Де Ниро как-то сказал про одного из доставших его "папарацци": "Остается только одно - повесить гада на ближайшем столбе, а всех его последователей расстреливать без суда и следствия". Что уж тут говорить о мелких неприятностях в виде оплеух от телохранителей, охранников и полицейских? "Папарацци" без зуботычины и не "папарацци" вовсе, а так… член-корреспондент. Зато дела редакции шли отлично. Тираж увеличился едва ли не вдвое, и Филимошин всерьез подумывал о создании при газете собственного "бюро расследований". Какая же уважающая себя газета обходится сейчас без собственного "бюро расследований"? Грязь - это тоже золото, нужно только уметь ее обрабатывать и продавать. Филимошин даже простил своего незадачливого последователя Евдокимова. Ведь по большому счету, дело - превыше личных обид, а у парня были отличные задатки дерьмокопателя. Он был умен, хитер, талантлив, безжалостен, изобретателен на провокации, терпелив, и главное - совершенно беспринципен. Конечно, он был еще слишком молод, но ведь опыт приходит с годами, а Филимошин был готов поделиться своим опытом и своими навыками с младшим собратом по перу…
Он был так погружен в свои мысли, что едва не налетел на внезапно выступившего из-за кустов человека.
- Извините, - буркнул Филимошин, пытаясь обогнуть внезапное препятствие и продолжить путь.
Но человек сделал шаг в сторону и вновь оказался у него на пути. Филимошин недоуменно посмотрел на незнакомца. Изящно и со вкусом одетый, седоволосый, но очень крепкий человек с окладистой седой бородкой, чем-то отдаленно напоминающий американского актера Шона Коннери, стоял у него на дороге и улыбался с приветливым добродушием. Больше всего он походил на интеллигентного и, судя по всему, весьма преуспевающего ученого или писателя. Опасности от него ждать явно не приходилось. Глаза у старика были добрые, как у Ленина в ночь на седьмое ноября, и окружены сеточкой умилительно-ироничных морщинок.
- Я еще раз прошу прощения, - сказал Филимошин. - Я вас не заметил.
- Я так и понял, - сказал старик. - Если бы вы подозревали о моем присутствии, то были бы куда осторожней и осмотрительнее… Но вот простить не могу - не обессудьте…
- Я вас не пони… - начал было Филимошин, но договорить не успел - тренированный глаз каратиста еще смог уловить молниеносное движение ребра ладони к своей шее, а вот реакции, которой он так гордился, оказалось явно недостаточно. Филимошин даже испугаться не успел - боли не было, он почувствовал лишь толчок под левое ухо, от которого по всему позвоночнику словно электрический ток пробежал и, дойдя до мозга, окончился яркой вспышкой короткого замыкания.
Очнулся он посреди небольшой полянки, в обнимку с молодой, но уже очень крепкой сосной… Попытался освободить руки, но запястья были туго стянуты ремнем. И как с ужасом понял Филимошин секундой спустя - его собственным ремнем. "С ужасом" - потому что штаны вместе с плавками болтались где-то на щиколотках. Обдирая шею о шероховатую кору, журналист повернул голову, стараясь разглядеть, что творится у него за спиной. Старик стоял, с задумчивым видом разглядывая окружавший полянку кустарник, и держал в руках длинный острый стилет, постукивая клинком по раскрытой ладони.
- Дедушка, - шепотом окликнул его Филимошин, - дедушка, зачем вам ножичек?
- Что?.. Ах, ножичек… Резать, милый, резать. Зачем еще нужен ножичек?
- За что, дедушка?! - с ужасом спросил Филимошин. - Что я вам сделал?
- Настроение мне испортил.
- Но я же вас не знаю, дедушка! Вы, наверное, меня с кем-то путаете! Как я мог испортить вам настроение, если я вас не знаю?.. Я - журналист! Знаменитый журналист!
- А я - твой читатель, сынок, - представился старик. - Неудивительно, что ты меня не знаешь. Нельзя знать в лицо всех читателей, которым ты портишь настроение. Особенно если ты - "знаменитый журналист". Понимаешь… Достал ты всех своими "разоблачениями". И рядовых читателей ты достал куда больше, чем тех, кого "разоблачаешь". Надоел ты со своей войной, дрязгами и сплетнями. Надоел, хуже "прокладок".
- Но нельзя же резать человека только за то, что он испортил вам настроение?
- Теоретически - можно, - посмотрел на стилет старик. - Что бы избежать душевного расстройства… Ты же до шизофрении довести можешь. Вообразит себя кто- нибудь "разоблаченной прокладкой" и прирежет тебя когда-нибудь. Реклама и бесконечные разоблачения кого хочешь до сумасшествия доведут… Но я тебя резать не собираюсь. Я прутик срезать хочу.
Филимошин с облегчением вздохнул и несколько осмелел.
- Мне не в чем оправдываться, - гордо сказал он. - Я считаю это ниже своего достоинства. Я делаю важную и полезную работу - вывожу всех на чистую воду. Кто-то хочет спрятать свои мерзости, а я их наружу вытаскиваю и всем показываю!
- Молодец, - похвалил старик. - Только все дело и том, ради чего ты это делаешь. И как. Если уж ты внес в мир "черную" нотку, то будь любезен - внеси и "светлую". Должно быть равновесие, а пока что я вижу одну "чернуху". Я, конечно, понимаю, что "народ имеет право получать информацию"… Но обязан ли он это делать? Особенно то, что ему навязывают помимо его воли?
- Тогда не смотрите телевизор и не читайте газет!
- Но я люблю смотреть телевизор и читать газеты, - грустно признался старик. - Только теперь они мне настроение портят. Нет в них равновесия. Вы же не слушаете, что хочет народ, вы решили, что знаете, что ему нужно, и изо всех сил "спасаете" его, насильно пичкая всякими ужасами. Вы начинаете отделяться от людей и становиться действительно "четвертой властью". А власть - это всегда плохо. Принято считать, что это неплохо, но это плохо. К тому же, вы, журналисты, все больше начинаете походить на эксбиционистов. Врываетесь в людям в дом, через газеты или телевизор, и показываете им свое… нет, это даже "достоинством" назвать нельзя… А потом еще капризничаете: "не нравиться - не смотрите"… Но надо лечить не обывателя, а вас, любителей "сладенького и жаренного"…
- Вы судите, как обыватель!
- Я и есть обыватель. Я частичка "масс", для которых ты и готовишь всю эту информацию. И я тебе говорю: мне надоели разоблачения ради разоблачений, надоели "собаки-убийцы" и надоело воспевание киллеров и палачей. А знаешь ли ты, сынок, что такое палач? Нет? Это совсем не то, что ты думаешь, и уж совсем не то, о чем ты пишешь. Чтобы понять, что это такое, необходимо пообщаться с ними лично, испытать их опыт и умение на своей шкуре. Тогда оценка будет очень правильная. Сегодня и тебе представилась такая возможность. Ты узнаешь, что такое настоящий, профессиональный и многоопытный палач-киллер. После этого ты сможешь написать честный и правдивый репортаж. И уверяю тебя - это будет самый правдивый репортаж из всех, сделанных тобой. Перед тобой, сынок, стоит палач НКВД.
- Шутите, дедушка? - нервно рассмеялся Филимошин. - Наденьте на меня штанишки… Холодно очень… Неуютно… Вас подослали мои враги, да? Те, кого я разоблачал? Но всегда же можно договориться. Всегда можно дать опровержение… А хотите, я про их врагов напишу? Или про ваших?