Она полистала экранчик, заглянула в городской портал, и тут наконец поняла, куда исчез ее назойливый историк. Торинск завален снегом, аэропорт закрыт, мобильная связь прервалась. Это было хорошо. Потому что поначалу самолюбие ее кольнуло, а теперь все стало на свои места. Это было плохо. Потому что Павел до ее отлета не появится; Торинск в эпицентре циклона, стихия продолжает бушевать.
Но как только Влада примирилась с ситуацией и решила заказать еще мартини, телефон ее заверещал. Рассеянно, путаясь в мыслях, она искала телефон не в том кармашке, минуты через две нашла, уверенная, что это Коля, и услышала невероятное:
– Влада, привет, это Павел. Ты меня уже проклинаешь?
– Ой, Павел. Ты откуда взялся? У вас же связи нет? – Она обрадовалась от души.
– Ты уже знаешь? Отлично. – Услышав ласку в голосе, историк тихо и словно бы стыдливо засмеялся. – Значит, узнавала, волновалась, это здорово.
– Нет, ну все-таки, восстановили связь?
– Не восстановили… но неважно… мне тут помогли, по спутнику… Ты главное скажи, ты завтра улетаешь?
– Послезавтра.
– Уфф. Влада, сегодня уже не смогу, а завтра рано утром прилечу! Хотя бы день, но мой! Ты на меня не сердишься?
– Не сержусь, – с пьяной лаской ответила Влада. – Но ничего не понимаю. Связи нет – ты звонишь. Самолетов нет – ты прилетишь. У тебя личная ракета? Ты вообще кто?
– Я Павел Саларьев. Историк. Я же говорил.
– Мда. Интересные у нас историки. Ну, прилетай. А во сколько?
Павел прикрыл трубку рукой, что-то невнятное промямлил, и ему пробурчали в ответ кислым, протравленным голосом.
– Вылечу в восемь, в девять тридцать у вас.
– Хорошо, я тебя встречу.
– Встретишь? Да ты что, не надо, давай в этом твоем… конно-спортивном, или как он?
– Нет-нет, я встречу.
Не слушая ответа, Влада положила телефон на стол (бур-бур-бур раздавалось из трубки), еще порылась в бесконечной сумке, крикнула официанту – эй, ручку дай, тот примчался заячьей припрыжкой, записала на салфетку высвеченный номер, нажала кнопочку отбой, и только тут сообразила, что таких номеров не бывает, какой-то случайный набор закодированных цифр. Ну да, ну конечно же: спутник.
Что-то начинается невероятное. Или странная и глупая разводка, и не будет никакого самолета из Торинска, или завязалась любопытная история, и никто не знает, чем она закончится.
Вторая глава
1
– Девушка, какой Торинск, вы что? – охранник у железной рамки разговаривал, все время заводя глаза и примечая, не загорится ли на верхней перекладине лампочка тревоги. – Все в порядке, девушка, проходим. Ничего запрещенного нет? Оружие, наркотики? Так что там насчет Торинска? оттуда рейсовый теперь через неделю, не раньше.
В справочной сказали то же самое. Даже и не думайте. Циклон. Но Владу отступать не обучали; не спрашивая позволения у секретарши, вспорхнувшей, закудахтавшей – "вы куда, куда, туда нельзя!" – она ворвалась к начальнику аэропорта, припечатала его вопросом:
– Из Торинска – литерный – когда.
Зачумленный начальник, который в эту самую минуту из прозрачного стакана поливал настольный кактус в форме сердечка (подарок любимой подруги?), вздрогнул и выплеснул воду на стол:
– Тьфу ты, ну что же вы так… неожиданно. Опоздает он на семь минут. Вообще-то безобразие полнейшее, все летные регламенты нарушены… и не откажешь, сами знаете, откуда позвонили.
– Так я пойду встречать в депутатский?
– А у вас заказано?
– Нет, ну как мы могли заказать, если еще вчера с Торинском связи не было? Мы ж не знали, что они полетят. – Влада разыграла роль начальственного порученца; красивая женщина, чем ей еще заниматься, как не встречать любимого начальника в аэропорту.
– Ну да, справедливо. Лена, алло, там без заявки, прими. Нет, заплатят. За наличный.
В депутатском зале было пусто; три успешных скучных человека в одинаково вольготных свитерах и голубых, отлично выстиранных джинсах, сидели по разным углам, как можно дальше друг от друга, и додремывали в ожидании задержанного рейса на Москву. Чересчур здоровая буфетчица, подперев по-бабьи голову, с тоской смотрела в телевизор с выключенным звуком и думала про несложившуюся жизнь.
А Влада налила себе из аппарата пенный кофе и забилась в уголок, откуда хорошо просматривалось летное поле (внешняя стена стеклянная, все видно). Она была заинтригована. Этот непонятный, ускользающий от всех определений человек, который ей звонил, писал, напрашивался на свидание, возникал в купе, был, по его словам, историком; при этом он дозванивался через космос, применительно к нему запрет на навигацию не действовал, он вылетал на литерном, причем в катастрофический буран; кто же он такой на самом деле?
– Вниманию граждан встречающих, – начитывала в театральный микрофон дежурная по залу ожидания, – рейс сто четырнадцать ноль два, маршрут Торинск-Красноярск, ожидается прибытием через пять минут. Повторяю…
Влада отвлеклась от смутных мыслей и стала разглядывать летное поле. По нему ползло уродливое толстое устройство на колесиках. Останавливалось, тужилось, и начинало издавать чудовищные звуки; во все стороны разлетались острые осколки льда. Надрезая кромку облаков, как маникюрные ножницы бумагу, по серому небу скользил самолетик; самолетик сделал полукруг и помчался навстречу земле.
Вот он. Литерный. Торинск.
По трапу, кутаясь в одинаковые пуховики, спустились двое, миниатюрный дяденька и крохотная девушка, напоминавшие двух карликов, из цирковых; больше никто из салона не вышел – похоже, это вправду личный самолет.
Прямо к трапу им подали "Майбах", лакированный, как черный дедовский ботинок; в сопровождении мигающей желтым машинки они подъехали ко входу в депутатский.
– Внимание граждан встречающих…
Влада совершенно растерялась, а вместе с тем расстроилась и взревновала. Что – вот это он и есть? Музейщик? Из Приютина? А фифа? Кто она такая? Девушка сопровождения? Помощница руководителя? Жена? Любовница? А ей тогда зачем названивал? Не нравится, разочарован, хочет поразвлечься? Или все-таки влюбился? и скрывает, кто он? Чтобы не давить авторитетом, не приманивать деньгами, полюбите нас историками, а нефтяниками всякий нас полюбит? Но почему тогда сболтнул, что прилетает в девять тридцать? Специально, чтобы она приехала, увидела и потерялась в загадках? Или чтобы увидела фифу? И впала в нервное, встревоженное состояние?
И Влада, ярко улыбнувшись, приготовилась встречать Саларьева – с язвительной приязнью.
Малорослые пассажиры, поскрипывая новенькими пуховиками, остановились возле металлоискателя, напоминающего гнутый школьный магнит. Историк оказался востреньким и смуглым живчиком, фифа – патентованной уродиной, молодое личико до времени скукожилось. Значит, не любовница. Жена? Начальница секретариата? Но судя по подслушанному разговору, они совсем недавно познакомились.
– До свидания, Алла Михайловна, – чересчур галантно попрощался Павел.
– Алла, меня зовут Алла. Мы же договорились. До свидания, Павел, – ответила фифа.
– Очень было приятно с вами познакомиться.
– И мне.
Затаившаяся Влада спрятала кинжальную улыбку: что-то горькое, искусственно присахаренное почудилось ей в ласковом ответе фифы; как будто девочка влюбилась в этого историка, но слишком умная и понимает, что ничего у них не сложится.
– Значит, вылет послезавтра в шесть пятнадцать?
– Если я не успеваю, вы летите, мы как-нибудь со мной вопрос решим.
– Может быть, запишете мой телефон? И позвоните, если что не так?
– В шесть утра? Я всех у вас перебужу! – намекающе засмеялась Алла.
Павел забавно смутился.
И снова Владе показалось, что девочка прикрылась смехом, как защитной маской.
Алла поспешила снять неловкость, и в то же время ответила немного жестковато:
– Если будет нужно, мне и так помогут вас найти. До встречи!
Они, как в офисе, пожали друг другу руки, и уродливая девочка двинулась на выход; видимо, ее встречали. А Павел отправился к стойке, чтобы заказать такси.
Подождав, когда за Аллой затворится дверь, Влада вышла из укрытия. И решительно, на крейсерской скорости, пошла наперерез:
– Не спешите, Павел, не заказывайте, меня машина ждет. И позвольте представиться: Влада.
2
Они сидели, как зайки, на заднем сиденье, стараясь не касаться друг друга, напряженно смотрели вперед, а впереди была большая голова водителя, с оттопыренными толстыми ушами. Павел сипловато (от смущения) задавал дежурные вопросы – как добралась… добрались… добралась… а у кого остановились… так у вас тут мама… интересно. Влада односложно отвечала. Конечно, ей хотелось расспросить, откуда личный самолет, кто он, этот мелкий пружинистый мальчик, почему представлялся историком, кто такая некрасивая девица, но присутствие большеголового водителя напрягало и сбивало с толку; Влада с сожалением оттягивала разговор.
– Обождете меня? Я вещички заброшу?
– Обожду.
И даже заглянуть к себе не предлагает. То есть, если бы позвал, она бы мягко, постаравшись не обидеть, отказала. Но то, что он не попытался, ей было несколько обидно.
Они сидели в том же густо-синем баре, лицо Саларьева как будто растворилось в полумраке, а воротники с манжетами светились васильковым цветом, так что разглядеть его – не получалось. Оставалось внимательно слушать, и вслепую разгадывать тайну: что за человек перед тобой. Гадать по нервным перепадам интонации. По манере делать затяжную паузу, прежде чем, резко подавшись навстречу, высверкнуть быструю мысль. По голосу, по жестам. Жесты угловатые, а голос сиплый, грубых слов он избегает, кажется, и впрямь интеллигент.
Преодолев первоначальное смущение, Павел ей рассказывал о шахте; то и дело хватался за ручку, начинал рисовать на салфетке – а вот представь… мы тут… видишь, как все близко – и вот отсюда кааак рванет… Она то верила его сюжету, то начинала мрачно сомневаться; иногда казалось, что он слишком прост, а иногда – что он всего лишь хитроватый балабол. И как она могла поверить, что великий Ройтман вдруг разнюнился и дал какому-то историку свой самолет? Но не может самолет принадлежать вот этому, с квадратными очочками?
– Все, думаю, ка-нец, ищите молодой красивый труп… ну, не очень молодой и не слишком красивый…
– А вот кокетничать не надо, не люблю.
Предположим, что Павел не врет. Он живой, разговорчивый, бойкий; совершенно не похож на одного из этих вялых шибздиков, которых ей навязывала мама. Хотя и на квадратный подбородок он не тянет. Может быть, владелец интернетовских сетей? компании программного обеспечения? или вообще западник, из эмигрантов? нет, выговор вполне советский, твердый.
– Самое забавное, что Ройтман, ровно перед тем, как сесть в машину…
Тут Павел осекся, стал неловко увиливать в новую тему.
– Что перед тем как сесть в машину?
– Ну неважно, у него там личные переживания.
– А эта девушка, которая с тобой летела, кто она?
– О, девушка, ты не поверишь, Алла Ройтман.
– Жена?! Такая некрасивая?!
– Да почему же некрасивая? Ой… хорошо, как скажешь, некрасивая… нет, это дочка.
– С такими деньгами – и такая внешность… повезло. То есть, ты хочешь сказать, он уже дочку тебе доверяет? Не только самолет? Побывали в шахте, выбрались, стали молочными братьями? Так, что ли, получается?
– Влада, ты что? уже ревнуешь?
– Ничего я не ревную, просто у тебя концы с концами плохо сходятся.
– Пожалуйста, ревнуй еще сильней, я счастлив, это значит, у меня есть шанс.
И хорошо, свободно засмеялся.
3
А потом они пошли послушать музыку. (В номер он ее так и не позвал.)
Зал филармонии был густо-красным, как подкладка театрального плаща; зрители в миниатюрных креслах напоминали куколок внутри архитектурного макета. На круглую сцену вкатили блестящий рояль, красное напольное покрытие топорщилось и мешало везти инструмент, рабочие пыхтели, тужились. Оркестранты пристроились сбоку, звонко проверили скрипки, продули с неприличным звуком трубы, зашуршали потертыми нотами.
На середину сцены осторожно вышел пожилой конферансье, в тяжелом партийном костюме, широкая надежная полоска, синий шелковый галстук в горошек, сияющие черные ботинки. Склонив седую голову на левое плечо и напоминая арлекина, конферансье фальцетом возгласил, упирая на первые слоги:
– Мусоргскый. Ка-ррртинки с выставки. Исполняет… Оркестровое переложение – Равель… Дирижирует оркестром…
Сквозь щелку плотной, но коротковатой шторы можно было разглядеть нетерпеливого солиста: он то и дело выглядывал в зал и нервно начинал смеяться.
Наконец, он встал на цыпочки, как балерина, отбросил в сторону покров и пружинно вылетел на сцену. Вслед за ним к просцениуму выдвинулся дирижер, корпулентый, с пышной гривой, в долгополом фраке. Они оба поклонились публике, церемонно показали друг на друга, разошлись по рабочим местам.
Владе пианист понравился, он был артистичный и броский, а дирижер, как показалось, был исполнен самомнения и старомодной спеси, Влада таких не любила.
– Тебе не кажется, что он похож на дундука? – шепнула она Павлу, заодно коснувшись мягкими губами уха; кавалер ее вздрогнул.
– Кто? Дирижер? Ни в коем случае. Он настоящий, а вот пианист как раз фальшивый.
Влада удивилась, но решила посмотреть на сцену глазами Павла; кажется, он в этом деле понимает. Пианист попробовал клавиатуру, как купальщики пробуют воду – прогрелась? завис вопросительным знаком, и, вдавив до упора педаль, помчался по слепой дороге, высвечивая дальние препятствия, лихо перелистывая ноты… А дирижер стоял меланхолично, с мрачным выражением лица; он не посылал оркестру пассы, а словно бы неторопливо разводил руками: дескать, что поделаешь, играем. Рояль звучал прекрасно, сочно; и все же нарастало чувство незаконно превышенной скорости. Сквозь меленькие завитушки променада слишком грубо проступала русская матрешечная тема, как соляной развод на пропотевших брюках. Гном шествовал с тупой тяжеловесностью щелкунчика, в пьеске с сандомирскими быками низы звучали по-воловьи грузно, но даже их веселый пианист старался приободрить и ускорить. Чуть медленнее, плиз! И чуть печальней.
Ситуацию и впрямь спасал оркестр. Седой самодовольный дирижер действовал с медлительным достоинством; он вообще обходился без палочки; зажав щепотью зубочистку – зубочистку! – быстро прокалывал ее воздух, как кулинар прокалывает тесто. Другую руку он откинул в сторону, и вяло пошевеливал сосисочными пальцами; оркестранты слушались его с восторгом. Двух евреев он изображал спокойно, без карикатурной местечковой наглости; шествие птенцов, превращенное солистом в эстафету, постарался растворить в беспечных звуках флейты…
Владе очень интересно было наблюдать за Павлом, а Павлу было интересно наблюдать за дирижером; о ней он словно бы забыл и лишь в перерыве очнулся. Ей стало немного обидно, но из всех возможных способов мгновенной мести она выбрала не кнут, а пряник; можно было кольнуть кавалера, однако Влада предпочла его удивить.
И когда Саларьев, подавая ей руку, спросил:
– Ну как тебе? – она ответила не односложным "хорошо" и не уклончивым "довольно интересно", а точной сдержанной оценкой.
– Ты знаешь, это музыка. И уровень отнюдь не деревенский. Солист, пожалуй жестковатый, но дирижер его прикрыл. Особенно в финальной коде. Ты был прав.
На смуглом, как как грецкий орех, лице Саларьева отразилось полное недоумение, смешанное с тихим восхищением; Влада, которую он намечтал, была влекущей, влажной, женственной, но ему и в голову не приходило, что она настолько музыкальна.
– Погуляем по буфету, как полагается культурным людям?
– Почему бы нет, и погуляем.
И они отправились в фойе, где публика освобождалась от эмоций, пережатых во время концерта; тут было слишком шумно, слишком весело, как в цирке, филармонический туман развеялся.
– Что ты будешь? Шампанское? Белое? Красное?
– А вот я буду бренди. Вас это не смутит? Воон, есть неплохой испанский, "Кардинал Мендоза". Значит, не смутит?
– Еще чего.
Хотя, конечно же, его смутило.
– Два кардинала… и лимон? Лимон.
Бренди был густым и ароматным, как мягкая домашняя настойка, он уютно соскальзывал в горло и замирал в нем теплым столбиком. Влада посмотрела на Саларьева сквозь тонкое стекло бокала: скорей игриво посмотрела, чем насмешливо.
– И все-таки я тебе не верю.
– В чем не веришь? И почему?
– Не верю, что музейщик, не верю, что летаешь самолетом Ройтмана за просто так, не верю, что с тобой летела дочка… потому что все это не клеится.
– А что ты мне понравилась – веришь?
– Дай подумать. Что понравилась – верю.
– Уже хорошо. Еще по глоточку?
– Давай.
В зал они вернулись размягченные. Полосатый конферансье важно выговорил: А-льбениц! И с несомненным удовольствием добавил: И-саак!
4
На улице чуть подморозило, холодок покусывал за щеки, но беззлобно; Павел вскинул руку, чтобы взять такси, но Влада его попросила, тихо, ненастойчиво:
– Слушай, я тут как мышка в клетке, ни разу еще не гуляла. Давай хоть немного пройдемся? Полчасика? Потом поймаем машину.
– Конечно, как скажешь.
Он даже рад был оттянуть финальную минуту, когда придется деревянным тоном, сгорая от чувства неловкости, по́шло приглашать на огонек и ожидать всего, чего угодно – иронии, согласия, отказа.
Ярко-желтая трасса упиралась в голубую площадь; бледно освещенная по краю, площадь в сердцевине меркла, погружалась в роковую темноту. Маленькая узкая ладошка выпорхнула из рукава и юркнула к нему под локоть:
– Ой, мне все-таки страшно.
Она игралась, это было слышно, никаких намеков на проснувшееся чувство, но Павел все равно испытал прилив горделивой нежности.
– Ничего не бойся, ты со мной.
Дойдя до середины площади, Павел вдруг остановился.
– Ты чего? – спросила Влада.
– Хочу убедиться, что в Сибири имеются звезды.
– Романтично, – усмехнулась Влада.
Но все-таки закинула голову к небу. И оказалось, что она ему – по росту. Не нужно было привставать на цыпочки, чтобы ласково коснуться губ – губами.
Влада на секунду отстранилась, глаза у нее сделались строгие.
– Это что ж такое?
Но тут же опустила веки и открылась губами навстречу, чтобы вместе с Павлом таять до дрожи в ногах. Что-то, бродившее в ней весь сегодняшний день, попросилось наружу, и она решила вдруг не сопротивляться, а, будь что будет. Было – хорошо.
Так они стояли в середине площади, как памятник зимним свиданиям; в голове все путалось, что же ты делаешь, как чудесно, да не может быть, а дальше как… тут Павлу в бок уперлось что-то острое и твердое:
– Без паники.
Опьяненный Павел не сразу осознал, что происходит. Влада сдавленно ойкнула.
Предмет вдавился в бок еще сильнее.
– Говорю, без паники.
Наркотическое возбуждение спало: со спины к ним подошли два пацаненка, лет по шестнадцать, может – по семнадцать; оба неуклюжие и тощие, лица полускрыты за приподнятыми воротниками, на одинаковые головы натянуты тугие шапочки, какие носят южные торговцы на дешевых рынках. Один из пацанят молчит и смотрит в сторону, другой командует:
– Тихо. Идёте вперед.