12
- Подсудимый Федоров, встаньте.
И снова у него судорожно напряглись мышцы ног, все тело, он едва удержался, чтобы не вскочить самому... И снова - как там, во дворе - при виде маленькой, хрупкой фигурки сына (до чего же маленькой, хрупкой показалась она Федорову, когда Виктор встал, отделенный барьером от зала,, от прежней жизни,, от жизни, которой продолжали жить все остальные!..), Федорова прострелила жалость, жалость и боль, захотелось кинуться к нему, заслонить, уберечь... Его качнуло, на миг почудилось - он летит, надает с какой-то неизмеримой высоты, и, чтобы не упасть, он слепо пошарил рукой, натолкнулся на локоть жены, сжал, стиснул ее руку - и она, по-своему истолковав его движение; положила свою ладонь поверх его руки, ответив на пожатье пожатьем - благодарно и скупо.
- Расскажите суду, что произошло третьего марта, где и с кем в тот день и вечер вы были, что случилось в сквере у филармонии... Но прежде объясните, вы что, полностью отказываетесь от показаний, данных вами на предварительном следствии?
Голос председательствующего звучал глухо, сурово. На скулах буграми взбухли жесткие желваки. Было заметно, что, выговаривая слова с особенной четкостью, он старается пригасить враждебное чувство, после допроса Стрепетовой нараставшее в нем - помимо воли и диктуемой положением сдержанности.
Виктор помолчал, взвешивая слова судьи и свой ответ.
- Отказываюсь, но не полностью, частично.
- Поясните; что это значит.
- Это значит,- соперничая о судьей в ровности голоса и так же четко, хотя и с некоторой небрежностью выговаривая слова, произнес Виктор,- это значит, что третьего марта в сквере у филармонии мы распили две бутылки портвейна номер четырнадцать. Это я признаю. А больше ничего не было.
- То есть - чего именно не было? Выражайтесь точнее.
- Мы никого не убивали.
Шум волной прокатился по залу и замер. И в тишине Федоров слышал, как отрывисто, сильно бьется в груди у пего сердце, отдаваясь в затылке и висках.
Оба народных заседателя одновременно склонились к судье - красавец Саркисов, блеснув смоляными, слегка навыкате глазами, и Катушкина, густо и сердито вдруг покрасневшая и что-то с горячностью проговорившая на ухо судье. Тот, в свою очередь, что-то коротко пояснил обоим и запоздало постучал по столу.
- Это как же вас понимать, Федоров?- сказала Катушкина.- На следствии одно, на суде - другое?..
Голос у Виктора был все тот же - ровный, спокойный. И смотрел он прямо перед собой, не мигая.
- Нас принудили.
- Кто вас принудил?
- Следователь.
- Вас? Лично вас?
- Да, лично меня.
Федоров затылком чувствовал напряжение, охватившее зал. Прищуренные глазки Катушкиной кололи, как шильца. "Вот оно как!.." - повернувшись к Федорову, произнес Николаев так, что его слышали.
- Как же вас мог принудить следователь?- не то с укором, не то с недоверием проговорил Саркисов.- Он требовал? Угрожал вам?
- Он говорил, что все обстоятельства все равно против нас и нас засудят. А если мы признаемся, то это учтут и сбавят срок. И еще - что нам, как несовершеннолетним, могут дать условно.
Зал пришел в движение - заскрипели скамейки, зашелестели голоса - возмущенные, негодующие. Федорову вспомнился Чижов - до чего нахраписто вел он себя во время допроса, как старался упаковать его, Федорова, ответы в заранее готовую форму... Горский приподнял голову, мельком взглянул на своего подопечного - и потом на Кравцову. Та внимательно и серьезно наблюдала за происходящим; но иногда в уголках ее ярко очерченных губ возникали живые, трепетные ямочки - как если бы она украдкой улыбалась.
- И вы поверили и взяли на себя вину?- въедливо продолжала Катушкина.
- Да, взяли.
- А теперь отказываетесь? Почему же?..
- Потому что верим, что суд во всем разберется.
Федоров редко видел таких настырных народных заседателей, как эта Катушкина: большей частью они помалкивали, целиком доверяя вести процесс председательствующему, робея перед его опытом и авторитетом. На этот раз судья должен был проявить явную настойчивость, возвращая себе инициативу и направляя ход дела в положенное русло.
- Итак, продолжим. Подсудимый Федоров, что вы можете сообщить суду по существу предъявленного вам обвинения?
Еще недавно, слушая Стрепетову, Федоров физически ощущал, каким холодом тянет из зала. Сейчас же все изменилось. Даже судья не был так напряжен, обращаясь к Виктору, как вначале.
- Слушаем вас.
Виктор переступил с ноги на ногу и окинул зал скользящим, не задерживающимся ни на ком в отдельности взглядом. Казалось, он стремится преодолеть овладевшее им волнение. Но голос его, когда он заговорил, был так ровен, так скучливо-монотонен, а порой почти насмешлив, что на фоне общего возбуждения он выглядел едва ли не самым спокойным человеком в зале, спокойным и даже равнодушным к происходящему.
- Третьего марта,- начал он, словно в десятый раз повторяя затверженный урок,- третьего марта, по-моему, был четверг, и у нас по расписанию последний час - физкультура. Мы ушли с нее и в соседнем дворе играли в "треньку". Мы - это Николаев, Харитонов и я, и с нами были еще Рюхин и Полонский. Мне везло, я выиграл рубля три или четыре, точно не помню.
Он переждал пролетевший но рядам шепоток.
- Потом мы простились, разошлись по домам. Решили, что сделаем уроки, встретимся на углу Московской и Бульвара Мира в шесть часов и пойдем в двадцать вторую школу на вечер. Но погода была теплая, весна... и вместо школы нам захотелось прогуляться. Мы пошли по
Московской и купили в гастрономе две бутылки портвейна...
В зале нарастал веселый шумок,
- Что так мало?- выкрикнул кто-то.
- По ноль-пять или по ноль-семь?- поддержал его второй голос.
Председательствующий постучал по столу ладонью.
- Продолжайте, Федоров.
- Дотом мы завернули в сквер у филармонии и решили здесь посидеть. Мы посидели, поговорили, а часам к восьми стало прохладно, мы собрались уходить. Портюху... то есть портвейн к тому времени мы допили и бутылки бросили в урну рядом со скамейкой. Но тут к нам стали вязаться трое ребят, мы их не знали, видели в первый раз...- Теперь лицо и голос Виктора ожили, на щеках проступил блеклый румянец.- Они начали требовать, чтобы мы отсюда убирались, поскольку мы из другой "конторы", а сюда только "крафты" ход имеют... Мы не стали с ними разбираться по-серьезному, только так, слегка присадили одному-другому и ушли. Но пока мы с "крафтами" толковали, я, видно, свою расческу и потерял. Ее после нашли и приобщили к делу...- Он с усмешкой посмотрел в сторону судьи.
Катушкина сидела, подперев кулачком подбородок, не сводя с Виктора глаз - маленьких, недоверчивых. Саркисов хмурился, покусывал губы, щурил веки - видно, по ходу рассказа пытался представить, как все разворачивалось въяве. Тишина в зале напряглась до предела.
- Продолжайте,- сказал Курдаков.- Что было дальше?
- А что дальше было? Дальше ничего не было,- проговорил Виктор с вызовом.- Мы с Харей... с Харитоновым то есть... проводили Николаева до троллейбуса, но дороге встретили Шлыкова - на перекрестке Московской и Дарвина, с ним постояли немного. Потом на троллейбусной остановке увидели Пантюхина из тринадцатой школы, подошли к нему. Это было между девятью и десятью, скорее всего так без двадцати, без пятнадцати десять. Потом Харя от меня откололся, ему тоже надо было на троллейбусе ехать, только в другую сторону. А я по дороге домой еще к Галине Рыбальченко заглянул, за новым задачником по химии, А дома сел телевизор посмотреть, какая-то эстрада была, конкурс молодежных ВИА. Вообще-то намечалась другая передача, да сорвалась, вот и запустили старый ролик на замену...
- Это все, что вы можете рассказать?
- Пока все.
И снова, уже ничем не сдерживаемая, по залу прокатилась волна возмущения. "Какое безобразие!" - слышалось отовсюду.- "И это органы правосудия!.." - "Ни за что, ни про что хватать ребят, школьников, заставлять признаться!" -"Просто не-слы-ханно!- выделялся мужским тембром голос Людмилы Георгиевны.- До чего мы докатились! Но за это кое-кому еще придется ответить!"
Здесь не было Чижова, который вел следствие, и само собой получалось, что общее негодование адресовалось тем, кто сидел за судейским столом. И не столько, понятно, Катушкиной, которая растерянно съежилась, втянула голову в плечи, или Саркисову, чье и без того смуглое лицо еще более посмуглело от волнения,- все смотрели на Курдакова.
Он трижды принимался стучать по столу, чтобы унять шум.
- Переходим к допросу обвиняемого,- продолжал он, добившись наконец тишины.- У кого есть вопросы? - обратился он к народным заседателям.
Федоров с облегчением и надеждой ловил раздраженные возгласы у себя за спиной. Ему было жарко от стыда. Эти люди были так чисты в своей жажде справедливости, так в нее верили, так хотели ее отстоять!.. Они не допускали, что Виктор может быть причастен к преступлению. Как же сам он мог так злобно, так гадко думать о собственном сыне?..
Татьяна беззвучно плакала, слезинки бежали по ее исхудавшим щекам. Харитонова громко хлюпала носом, приговаривая: "Детей-то, детишек за что?.." Николаев придвинулся к Федорову и подмигнул:
- Когда преступника не находят, его выдумывают... А? Неплохо сказано?
Курдаков, соблюдая форму, обратился к народным заседателям, но дальше допрос повел сам.
- Между тем, что вы показывали на предварительном следствии, и тем, что рассказали суду теперь, существует большое расхождение. Вы полностью отдаете себе в нем отчет?
- Да, отдаю.
- И полностью отказываетесь от того, что в сквере перед филармонией около половины десятого вечера третьего марта встретили Стрепетова, вступили с ним в драку и нанесли ему тяжелые ранения?
-Да, полностью отказываюсь.
Виктор отвечал нетерпеливо, едва дожидаясь конца вопроса.
- Встречались ли вы когда-нибудь со Стрепетовым раньше?
- Нет, не встречался. Увидел его впервые только на фотографии, которую мне показали в милиции.
- Встретился ли вам третьего марта в сквере перед филармонией свидетель Савушкин, показания которого фигурируют в вашем деле?
- Нет, не встретился.
Курдаков перевернул несколько листов в раскрытой перед ним папке.
- С какого и по какое время вы пробыли в сквере?
- Примерно с половины седьмого и до половины десятого, может быть, до девяти. Точнее сказать не могу.
- Кого вы встретили там за это время?
- В самом конце к нам подошли трое "крафтов", о них я уже говорил.
- Что такое - "крафты"?
Виктор помедлил, прежде чем ответить.
- Это примерно то же, что и "панки".
- Почему вы называете их "крафтами"?
- Это не я, это они себя так называют. "Крафт" на немецком - "сила".
- С какой же целью они к вам подошли?
- Им не нравилось, что мы сидим в сквере.
- И что же?
- Они предложили нам уйти.- Виктор переступил с ноги на ногу.- При этом они употребили не вполне парламентские выражения.
- Вы что же, были во враждебных отношениях с ними?
- Нет, просто они считали, что сквер - это их территория.
- Что же произошло дальше?
Виктор пожал плечами:
- Понятно - что.
- На следствии вы ничего не сказали о встрече с ними. Почему?
- Мы знали, что нам все равно не поверят.
- Чему не поверят?
- Что когда мы с ними... Когда мы с ними разговаривали, у меня случайно выпала расческа.
Курдаков поднял над головой узкую металлическую расческу. Он держал ее двумя пальцами, показывая Виктору и всему залу.
- Вы говорите об этой расческе, приобщенной к делу?
Одну половину расчески занимал короткий гребень, вторую - длинная ручка с заостренным концом.
- Да, об этой,
- Вы признаете, что это ваша расческа?
- Признаю.
- Вам известно, что судебно-медицинская экспертиза определила на ней следы крови Стрепетова?
- Известно.
- Как вы это объясняете?
Зал замер, затаил дыхание. Сержант у входной двери переступил с ноги на ногу; было слышно, как на нем скрипнули хромовые сапоги.
Виктор жестко усмехнулся, повел плечом:
- Объяснять - не мое дело.
Курдаков долго не сводил с Виктора пристальных немигающих глаз. И Виктор в ответ смотрел на него так же прямо, не мигая. Губы его были плотно, в ниточку, сжаты, но казалось, что он по-прежнему умехается.
- Скажите, подсудимый,- продолжал Курдаков,- с какой целью вы приобрели расческу такой странной формы?
- Чтобы причесываться. По-моему, каждая расческа служит для этой цели.
По рядам пробежали смешки.
- Да, но не каждая способна превращаться в колющее орудие...- Курдаков заключил в кулак гребень расчески, и ее заостренный конец преобразился в кинжал, подобие стилета.- Вам не приходило это в голову?
- Я использовал расческу только по прямому назначению.
- И вам никогда не доводилось применить ее как оружие? Или, скажем, хотя бы погрозить ею? Например, когда к вам стали приставать эти... Как вы их назвали?..
- "Крафты",- сказал Саркисов.
- Да, "крафты". Может быть, вы достали из кармана эту расческу, чтобы им пригрозить?.. А потом обронили ее?..
- Зачем она мне... Для защиты у меня есть несколько приемов каратэ.
- И вы применили их, когда встретились с "крафтами"?
- До этого дело не дошло.
- Кто же первый ушел из сквера - вы или они?
- Мы,- подумав, ответил Виктор.
- Иными словами,- включился Саркисов,- вам пришлось уйти?.. Так?.. Ведь они, "крафты", этого добивались?
В глазах у него блеснула какая-то увлекшая его догадка, он не стал ждать, пока Виктор ответит, тем более, что тот и не спешил.
- И в тот момент, когда, несмотря на каратэ, вам все-таки пришлось уступить... Неужели вы не вынули из кармана эту свою расческу?.. Грозное, между прочим, оружие, ведь Стрепетов-то в конце концов с ее помощью был убит... Не вынули, не пустили в ход, не пригрозили хотя бы?.. Не было этого?..
Виктор молчал долго, сосредоточенно... Федорову казалось - бесконечно долго.
- Не помню,- после тягучей паузы проговорил он.- Может, и было.
- Значит, вы допускаете, что могли в какой-то момент выхватить расческу из кармана?- спросил Курдаков.
Зал снова замер.
Виктор медлил с ответом. Теперь он обдумывал каждое слово.
- Наверное, мог.
- Чтобы если не пустить в ход, то по крайней мере пригрозить ею?
- Наверное, мог,- тихо и невнятно повторил Виктор.
- Могли - пригрозить. А если понадобится, то и пустить в ход?
- Не помню,- сказал Виктор. Было заметно, как округлились его глаза, как неровно он дышит и как утратил прежнюю четкость и твердость его голос.- В ход ее я не пускал. У меня ее перехватили, выбили из руки - подсечкой...
- Расческа выпала у вас из руки - и что произошло с нею дальше?..
- Не знаю. Я ее не подобрал...
Все трое, сидящие за судейским столом, переглянулись.
- Значит, вы утверждаете, что когда вы втроем ушли из сквера, "крафты" остались там и там же, в сквере, осталась ваша расческа?- формулировал Курдаков,- Я правильно вас понял?
- Правильно,- кивнул Виктор.
- Вторично спрашиваю: почему о том, что вы рассказали сейчас, вы умолчали на следствии?
- Вторично отвечаю: мы думали, нам не поверят. Все равно все улики против нас. Так нам было сказано.
- Поэтому... Только поэтому вы и признали себя виновным в убийстве?
- Только поэтому.
Гул возмущенных голосов прокатился валом по залу. Возмущенных, сочувствующих...
Курдаков, потирая переносицу, то ли выжидал, пока шум уляжется сам собой, то ли давал себе передышку.
- Кого вы встретили после того, как ушли из сквера?
- На перекрестке Московской и Кирова встретили Шлыкова, нашего одноклассника, и на троллейбусной остановке возле магазина "Малыш" - Пантюхина из тринадцатой школы.
- Когда это было?
- Я не смотрел на часы. Наверное, минут через десять после того, как мы вышли из сквера, нам встретился Шлыков, еще минут через десять - Пантюхин.
- То есть обе встречи произошли между девятью и десятью вечера?
- Примерно.
- А о чем вы разговаривали - сначала со Шлыковым, потом с Пантюхиным?
- Не помню.
- Так. Что же было потом?
- По пути домой я зашел к Галине Рыбальченко взять задачник.
- И долго вы у нее пробыли?
- Нет, взял задачник и ушел.
- Вы о чем-то с ней разговаривали?
Виктор пожал плечами:
- Кажется, рассказывал про "крафтов", как мы с ними схватились.
- Потом вы пришли домой и сели смотреть телевизор... Кстати, откуда вам известно, что в это время одну передачу заменили другой?
Виктор снова пожал плечами:
- Должны были передавать "круглый стол", в нем участвовал мой отец. Но передачу сняли,
- А что это была за передача?
- Что-то такое про нравственность,- сказал Виктор, помолчав.- Про мораль.- В нарочитой корявости ответа сквозила ирония.
Именно так, знал Федоров, он относился к подобным передачам. Но сейчас, после слов Виктора, все лица, казалось ему, обратились в его сторону, все взгляды сидевших позади вонзились ему в спину...
- Насколько я знаю,- подал голос Саркисов,- ваш отец часто выступал в таких передачах. Они вам что - не нравились?
- Честно говоря, они казались мне довольно-таки примитивными.
- Это в чем же?
- Да хотя бы в том, что в жизни все сложнее. А то и совсем не так.- Виктор отвечал, как в самом начале допроса,- легко, не задумываясь. Он будто гору крутую перевалил .и теперь стремительно несся вниз.
- А кроме того, не терплю поучений,- добавил он.- Желудок не переваривает...
Курдаков и Саркисов переглянулись.
- Вот как - "не терплю поучений"!..-взорвалась Катушкина.- Это кому же и учить, как не родным отцу да матери?..- Она что-то хотела еще прибавить, но Курдаков ее удержал:
- Прошу не отклоняться.- Он перевел глаза на Виктора.- Скажите, какие отношения существовали между вами и вашими родителями? Какие контакты?..
- Какие контакты?..- повторил Виктор, как бы прислушиваясь к незнакомым звукам.
- Например,- постарался помочь ему Саркисов,- вы рассказывали отцу о своем впечатлении от его передач?..
- А зачем?
- Ну, как... Может быть, он учел бы ваши пожелания.
- Бесполезно.
- Это почему?
- Так ведь сейчас ни у кого из нас вкусы с родительскими не совпадают.
- В чем же именно?
- Да во всем. Наверное, это естественно, если разные поколения,- снисходительно добавил он.
- И однако ваши вкусы кажутся вам... правильней?
- Просто мы воспринимаем жизнь более многогранно.
- И в чем это проявляется?- прищурился Саркисов.
- В музыке, например.- Виктор предупреждающе усмехнулся.- Вы не думайте - Чайковский, Шопен - я не против. Но иногда мне куда приятней, скажем, "тяжелый рок". А им подавай только то, что было сто лет назад.
- А вам эта музыка чем нравится?
- Человек ее слушает и чувствует себя раскованно.
- То есть?..