– Второй раз, Леша, мне повезло, когда я влюбилась. Это произошло поздно, когда мне было двадцать восемь лет. Он был старше меня на 14 лет, но для меня это не значило ровным счетом ничего. Мы поженились, у него это был второй брак, был ребенок, девочка, но с прежней семьей его ничего не связывало и на нашей жизни никак не отражалось. Мы были счастливы. Он работал преподавателем в институте и хорошо зарабатывал. Через три года мы построили дом, купили машину, и у нас родилась девочка, Анечка, твоя бывшая жена. Он был без ума от дочки, я не могла нарадоваться, как у нас все хорошо складывалось. Нам не были интересны большие, шумные компании, массовые гуляния. Мы очень хорошо жили без никого, в своей семье. Анечка росла, не зная проблем. У нее были лучшие игрушки, лучшие платья, лучшие сапожки. Мы отдыхали только за границей, в лучших отелях. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, отец подарил ей безумно дорогие сережки с бриллиантами, те, в которых она была на свадьбе. На восемнадцать лет мы подарили ей машину. Ну, а в двадцать вы поженились, и мы подарили вам квартиру. Муж мой, Николай Сергеевич, в то время уже был ректором института. Ну, это ты уже знаешь. Я не знаю, что там у вас с Анечкой произошло, но когда вы развелись, она уехала в Англию с одноклассником, который ее долгие годы добивался. Случилось это два года назад, после того, как ты женился на Свете. Она с нами практически не общалась и даже на похороны Николая Сергеевича, в прошлом году, не приехала. Я, Леша, даже не знаю ни ее адреса, ни телефона. Все о них и о внучке моей, твоей дочке Катеньке, узнаю от свекрови, слава Богу, наведывает меня иногда. Так вот, недавно у дочки Николая Сергеевича от первого брака родилась дочка. Мне позвонили и сказали, что я могу увидеть ее. Я, конечно, согласилась и пришла в сквер, возле набережной. Там меня ждала пожилая женщина с коляской. Я подошла и поздоровалась. Женщина повернулась, и я увидела, что это Нина, моя лучшая подруга.
– Боже мой, Мария Степановна, я уже совсем запутался, – остановил ее я, – Нина, Николай Сергеевич, Света, Аня, можете мне объяснить, что это все значит?
– А значит это, Лешенька, то, что ты муж двух родных сестер. Сначала была Анечка, а теперь Светочка. Обе они от одного отца – покойного Николая Сергеевича. А тещи твои, лучшие подруги Нина и Маша, тоже были по очереди замужем за одним мужиком и обе родили от него дочек. Теперь, понял?
Я молча переваривал информацию, а Мария Степановна решила попить воды. Вошла медсестра, дала каких-то таблеток, спросила, все ли нормально, и ушла.
– Теперь ты понимаешь, что я не могла с этим уйти в мир иной?
– Понимаю!
– Ни черта ты не понимаешь! – вдруг выпалила она, – ты пойми, что судьбы наши настолько переплетаются, что я боюсь, как бы у наших внучек не произошло что-то подобное. Мало того, что у твоей с Анечкой дочки Катеньки и твоей со Светой дочки Наденьки один и тот же отец, так у них мамы – родные сестры. И ты должен это знать. Вот, возьми, это телефон свекрови, Татьяны Андреевны, матери нового мужа Ани. Она поддерживает с ними связь. Вдруг пригодится?
Помолчали, каждый думал о своем, но по лицу Марии Степановны было видно, что она довольна, хотя сильно устала.
– Иди, Леша, и не поминай лихом, если что. Будь счастлив. И если придется свидиться с Анечкой моей, передай, что мне в жизни повезло и в третий раз – тогда, когда Бог дал такое счастье – родить ее. Хорошая она у меня девочка. Это мы с Колей разбаловали ее, вот теперь и расплачиваемся. Прощай, иди с Богом!
Глава вторая
Я вышел, на улице было темно и сыро. На душе было скверно. Пока шел домой не мог определиться – говорить все это Светлане, или нет. Когда подошел к подъезду, вспомнил о бумажке, которую держал в руке. Посмотрев на номер телефона, понял – надо звонить.
– Добрый вечер, Татьяна Андреевна!
– Здравствуйте, – ответили мне, – кто это?
– Это Алексей, первый муж Ани, вашей невестки, но вы не подумайте ничего, я совсем по другому поводу. Мы не могли бы встретиться сейчас?
– Ну, во-первых, уже поздно, а во-вторых, я не знаю, какие у нас с Вами могут быть разговоры.
– Татьяна Андреевна, я хочу поговорить о Марье Степановне. Вы же знаете, она при смерти, и я только что от нее.
– Хорошо, – ответили мне, – приходите к нам, мы живем в четырнадцатом доме, квартира семнадцать.
– Улица какая, Татьяна Андреевна, улица?
– Ах, да, улица Жукова!
– Хорошо, через двадцать минут я буду у Вас.
Пришлось ехать на такси, так как это было в другом конце города. Добрался без опозданий, и через несколько минут мы уже сидели на кухне с приятной, немолодой женщиной.
– Я Вас слушаю, молодой человек.
– Вы знаете, Татьяна Андреевна, я пришел к Вам с просьбой! Я увидел, в каком состоянии Мария Степановна, понял, насколько она одинока, и хочу в связи с этим попросить Вас уговорить Аню приехать срочно к ней, повидаться перед смертью. Вы же знаете – у нее никого нет, с Аней они почему-то не общаются, но, может, она не знает, в каком состоянии ее мать?
– Знает! Я буквально вчера говорила с ней и все передала.
– И?
– И ничего! Просто выслушала и все!
– Но ведь не по-человечески все это!
– Согласна, но что я могу сделать?
– Вы можете позвонить им, попросить ее к телефону, а потом дать мне трубку. Уверяю Вас, я буду ее просить только о приезде к матери.
– А вы дадите мне честное слово, что не будет никаких вопросов о Вашем ребенке.
– Если Вы настаиваете, то обещаю!
– Настаиваю! Хорошо, сейчас попробуем.
Она взяла телефон, надела очки и стала набирать.
– Игорь, здравствуй, сынок! Как вы там?
"Ситуация осложнилась – муж дома", – подумал я.
– Поужинали уже? Ну, молодцы. Как погода? – продолжала "запудривать мозги" мать сыну. – Хорошо! А как Анечка? Дай ей трубку, хочу переговорить с ней.
Она моргнула мне обоими глазами и дала знак, чтобы я готовился к разговору.
– Анечка, здравствуй! У вас все нормально? Да, а вот у нас не совсем, – тут она резко передала мне трубку.
– Аня, привет, это Алексей. Только спокойно, хорошо? Я буду тебе говорить, а ты слушай и не подавай виду. Я только что от твоей мамы. Она в крайне тяжелом состоянии в больнице. Врачи говорят, что от двух дней до недели – больше не протянет. Надо, чтобы ты срочно прилетела. Не бери грех на душу – ты дочь, она любит тебя безумно, забудь все и прилетай. Я посторонний человек, но ей напоследок больше не с кем было поговорить, и она попросила меня прийти. Я не думаю, что кому-то на Земле хотелось бы так умирать. Не дай случиться непоправимому, когда за наши грехи будут отвечать наши дети. Прилетишь, обязательно свяжись со мной – у меня для тебя есть очень хорошая новость, я серьезно! Все, пока! – и я отдал трубку Татьяне Андреевне.
– Анечка, если хочешь, дай мне Игоря, и я все устрою и уговорю его. Не надо? Ну, как знаешь, до свидания!
Разговор был окончен. Мы сидели и смотрели друг на друга в недоумении.
– Да, – прервала молчание она, – вот ведь жизнь какая изменчивая. Я ведь Марию Степановну знаю давно, еще по институту, где мы работали с ее мужем. Какая эффектная женщина была! Всегда одета с шиком, драгоценности носила какие! А любили как они друг друга – мы все просто поражались, с какой нежностью они общались между собой. И вот тебе итог – муж умер, дочка плюнула на мать, а ей бедной и поговорить-то не с кем, не говоря о том, чтобы кто-то наведал и покормил, кошмар! Не дай Бог!
– До свидания, Татьяна Андреевна, – я направился к выходу, – Вы уж заходите к ней, да и я тоже постараюсь.
Домой добрался поздно. Жене обо всем не рассказал, объяснил, что просто человеку нужно было выговориться, вот я сидел и слушал, как просила. На следующий день, в обеденный перерыв смотался на рынок и купил фруктов. После работы занес Марии Степановне. Никогда я не видел ее такой счастливой. Долго не засиживался, хотя она ловила каждое мое слово и пристально смотрела мне в глаза, пытаясь в них что-то прочитать. Мне показалось, что ей это удалось. Она увидела в них для себя надежду. И с этой надеждой осталась лежать счастливая и умиротворенная.
Глава третья
На следующий день ее не стало. Мы с Татьяной Андреевной тут же организовали похороны, и все, что полагалось для этого. Хоронить решили на следующий день. Народу собралось совсем немного – десять человек. Гроб одиноко стоял возле подъезда. Даже поплакать по умершей было некому. Тело погрузили в катафалк, и мы поехали на кладбище. Возле могилки мы с Татьяной Андреевной сказали по нескольку фраз об умершей. Говорили для себя, так как больше никого не было – соседи и знакомые не захотели ехать на захоронение. Постояли немного, и я махнул рабочим, чтобы забивали крышку и опускали тело.
– Стойте! – раздался пронзительный крик сзади.
Мы обернулись. Это была она, Аня. Она подбежала и упала на колени, прямо на свежевырытую землю. Упав лицом на грудь матери, она рыдала так, что не могли сдержаться и мы. Я жестом попросил рабочих отойти и перекурить. Аня лежала, и тело ее содрогалось от рыданий. Как часто мы жалеем о чем-то, когда уже поздно, и ничего невозможно изменить. Все, что накопилось в ее избалованной душе, вырывалось наружу.
– Анечка, поднимайся, нужно предать тело земле, – Татьяна Андреевна начала поднимать ее и отряхивать.
Рабочие забили крышку и опустили гроб. Кинув по три горсти земли, мы молча наблюдали, как быстро его закапывали люди, для которых это была лишь только работа.
Затем подошли к машине и поехали все вместе по направлению к городу. Стеклянные глаза Ани не выражали ничего. Татьяна Андреевна тихо спросила:
– Леша, ты, наверно, сначала нас завези, а потом тебя завезут, хорошо?
– Татьяна Андреевна, Аня, я прошу вас меня послушать. Мария Степановна перед смертью открыла мне одну тайну, которую хотела рассказать тебе, Аня, но видно чувствовала, что может не дождаться. У нее не было выбора, и она открылась мне. Я хочу вам об этом рассказать.
Обе женщины насторожились.
– Это не займет много времени, нам нужно будет только подняться на второй этаж, и там вы все узнаете.
Я назвал водителю свой адрес, и через десять минут мы уже стояли перед дверью моей квартиры. Дверь открыла моя жена Света.
– Ты зачем нас сюда привез? – резко повернувшись ко мне, с ненавистью прохрипела Аня, – ты в своем уме? Или ты считаешь, что это как раз то время, чтобы знакомить меня со своей новой женой?
Татьяна Андреевна в ужасе закрыла лицо руками и запричитала.
– Спокойно, – громко, чуть ли не приказывая, прокричал я. – Слушайте все! Ты, Света, и ты, Аня, являетесь родными сестрами. Твоя мама, Аня, родила ребенка от Николая Сергеевича, который потом стал мужем мамы Светы, и она тоже родила девочку. Все это перед смертью Мария Степановна и рассказала, не дождавшись Аню, – быстро выпалил я.
Я выдохнул, все остолбенели. Только глаза девочек разглядывали друг друга, как бы пытаясь понять, может ли быть такое.
– Может, зайдем на минуту? – предложил я, – А то как-то не по-людски.
– Ты точно не врешь? – Аня сверлила глазами меня.
– Вот вам крест, – я перекрестился. – Я не до такой степени сошел с ума, чтобы в такой день навешивать на себя смертные грехи. Смелее, заходите и давайте решим, когда и где встретимся, чтобы спокойно все обсудить. Я вам полностью передам наш разговор, со всеми деталями.
– Давайте завтра, в двенадцать, встретимся на кладбище у могилки Марии Степановны, а потом зайдем на могилу Николая Сергеевича. После поедем к нам, или к вам, там решим.
– Хорошо, – ответил я за всех, так как у девчонок пропал дар речи. На том и расстались.
Часть вторая
Глава первая
В Греции, а потом и в Риме, на рубеже старой и новой эры давно сложился обычай, что лет до тридцати молодым людям давали "перебеситься", а потом они женились и остепенялись. Старшее поколение в те далекие времена, конечно, негодовало и говорило об упадке нравов, поэтому отец рано женил восемнадцатилетнего Овидия на пятнадцатилетней девушке из богатой семьи, чтобы уберечь его от соблазнов. Но из этого ничего не вышло. Отец ошибся. Брак оказался непрочным. Овидий, Назон Публий, не расстался с прежними привычками и, будучи женат, находился в связи с женщиной, которую воспевал в своих стихотворениях под именем Коринны. Он развелся с женой и женился вторично на богатой невесте из Этрурии, но и второй брак был неудачен. В третий раз ему повезло. Его третьей женой стала красавица Фабия, которая происходила из известного патрицианского рода, берущего свое начало от Геркулеса.
После свадьбы Овидий стал много писать, путешествовать, посещать различные кружки. Чаще всего он посещал кружок, собиравшийся в доме полководца Валерия Мессалы. Душой этого кружка был поэт Тибулл, который не интересовался политикой, а свои стихи посвящал любви, природе и радостям сельской жизни. Многие поэты кружка Мессалы неодобрительно относились к новым порядкам, введенным Августом в Риме, но боялись говорить об этом открыто. Осенью 8 года нашей эры Овидий ненадолго покинул Рим вместе со своим задушевным другом Коттой Максимом. Они отправились отдыхать на остров Эльба в Тирренском море (около 200 км к северу от Рима), где находились наследственные владения Котты, знатного и богатого юноши, чей батюшка Валерий Мессала, недюжинный полководец и одаренный оратор, покровительствовавший Овидию, скончался этой же осенью. Друзья благополучно добрались до острова и расположились в имении рода Мессалы. Они приятно проводили время за декламацией стихов, за вином, за утонченными беседами, с грустью вспоминали старого Мессалу, совершали утренние прогулки по прибрежным холмам, покачиваясь в паланкинах, обменивались пустячными соображениями за дружеским обедом. Неожиданно к ним явился гонец из Рима, от самого Августа! И явился он со страшным для Овидия предписанием. Смысл зловещего предписания состоял в том, что потомственный всадник и поэт Публий Овидий Назон должен немедленно явиться в Рим и предстать перед Цезарем, дабы узнать о своем наказании, потому что теперь он преступник.
Он тут же отправился в Рим и предстал перед лицом Августа. Цезарь был взбешен, и можно было ожидать чего угодно от его ярости, но Боги пощадили Овидия. Из указа стало ясно, что Назона не лишают жизни! Не лишается он и гражданских прав. Не лишается всаднического достоинства. Но и это еще не все. Ни малейшая часть его личного имущества не отчуждается у него. Таким же образом и все его достояние – "наследие предков" – дом у самого Капитолия, земли и, конечно же, вилла близ Тибра, излюбленное обиталище его странной Музы, остается за ним.
Все, что требуется от Назона, так это немедленно удалиться. Цезарь приказывает Овидию тотчас взойти на корабль "Шлемоносная Минерва", хранимый белокурой богиней, той же самой богиней, что охраняла корабль Ясона, и мчаться на этом стремительном корабле, собрате мифического "Арго", туда, на северо-восток, в места, за которыми только холод, мрак и безлюдье.
Фабия, которую Овидий любил до безумия, не могла последовать за ним, потому что он сам не захотел этого. Он просто желал, чтобы в Риме был человек, сохранявший его имущество от разграбления. Он не доверял никому, кроме Фабии. И надо сказать, эта самоотверженная женщина в основном выполнила свою задачу. Только она была женщиной. И долгая разлука сделала свое дело. Она осталась ему верна как друг, но как женщина – не смогла. Она забеременела и родила тайно близнецов – девочек. Когда Овидию доложили об этом, он ее проклял. Проклял в стихах, которые могла понять только она. Произведение это он назвал "Медея".
К сожалению, это произведение не дошло до нас, но, по словам современников, было очень популярным в те далекие времена и там, по дошедшим до нас свидетельствам очевидцев, было зашифровано "проклятие Фабии", понять которое смогли единицы. Исследователи настаивают – проклятие заключалось в том, чтобы в последующих поколениях детей Фабии, двух девочек-близняшек, рождались только девочки. Мало того, он предрекает им кару – детей они будут иметь только от одного и того же мужчины. И срок этому проклятию – до сотого поколения.
Глава вторая
Остров Эльба, куда направился Наполеон после заключения Фонтенблоского договора в 1814 году, был райским уголком, прелестями которого наслаждался великий Овидий. Император знал это и был доволен местом ссылки, однако постоянным фактором стресса для Бонапарта являлось отсутствие жены Марии-Луизы Австрийской и наследника, который носил титул римского короля. Досуг изгнанника пыталась разнообразить польская любовница – графиня Мария Валевская. Но и ее общество порой нервировало Наполеона. Даже в ее жарких объятиях ему вспоминалась Россия, сожженная Москва и уютный домик в уцелевшей части, возле Кремля.
Вспоминалось ему 7 октября, когда в помещении бывшего крепостного театра генерала Позднякова, что у Никитских Ворот, открылись спектакли французской труппы Бюрсей. Ранее дом был разграблен, и занавес пришлось сшить из церковной парчи, а вместо люстры повесить паникадило. Особенным успехом в театре пользовались две сестры – исполнительницы русских плясок, крепостные актрисы. Наполеон пришел на премьеру в обществе пленного русского офицера, Ивана Алексеевича Яковлева, которого впоследствии использовал как посланника к императору Александру. Во время представления он ловил на себе взгляды этого русского и после очередного он не выдержал и спросил:
– Неужели у вас было мало времени разглядеть меня в кабинете?
– Нет, император, что Вы! Я пытаюсь угадать Ваше отношение к этим замечательным красоткам, которые находятся сейчас на сцене.
– А что?
– Дело в том, император, что я с ними знаком и могу их пригласить на ужин с Вами, дабы скрасить наше одиночество.
Яковлев намеренно сделал акцент на слово "наше одиночество", чтобы ему, Наполеону, было понятно – если император захочет развлечься, то ему придется это делать в его обществе. Бонапарт, измученный тяготами войны, неожиданно согласился, и после представления они вместе направились в уцелевшую от пожаров часть города, где их ждал уютный особняк с накрытым столом и музыкантами.
Накануне Наполеон был обескуражен новостью о поражении Мюрата под Тарутино. Впервые с начала войны с Россией его армия потерпела крупное поражение. Надежды на организацию продовольственного снабжения войск в Москве рухнули. Четвертого октября Наполеон послал в лагерь Кутузова, в село Тарутино, маркиза Лористона, бывшего послом в России, с прямым приказом: "Мне нужен мир; лишь бы честь была спасена. Немедленно отправляйтесь в русский лагерь", однако Кутузов принял Лористона в штабе, отказался вести с ним переговоры о мире или перемирии и только обещал довести о предложении Наполеона до сведения Александра. Царь не ответил, и тогда Наполеон принял решение уходить из Москвы.