"Днем приказывать будете, ваше высочество! А ночью вы уж меня слушайтесь".
"Что? Что ты говоришь? Да как ты смеешь?"
"Да уж смею, ваше высочество. Сидите себе смирно и не фулюганьте. А утречком я вас, так и быть, отопру. А может, и не отопру".
"Отопри! Отопри, мерзавец, подлец, урод!"
"Сейчас, разбежался!"
"Отопри… Я отдам тебе все сокровища!"
"А зачем мне твои сокровища, если вы меня тут же своим ноготком: чик! И пык. Сидите уж и глупостей не говорите. А сокровища я и без вас взять могу. И мантию, и шмантию, и корону. И вообще королем тут могу стать. А что? Завтра с утра пораньше и взойду на трон. Только подданных надо будет пригласить. И королеву…"
Из-за двери донеслись странные звуки.
Слуга прислушался. Погладил дверь.
"Да я бы тебя, вампирушка, взял… Собой ты не дурна и королевской крови. Но с такими привычками, сама понимаешь, какая ты невеста".
"Стоп, стоп, стоп! – Александр Маркович поднимается, сморкается в платок. – Лева, золотой, опять отсебятинка? Опять. Ну, и когда мы роль будем знать?"
Я сижу в полупустом зале.
Репетиция затягивается. Договорились, что заеду в три, и обедать. В "Аркадию"? Нет, в "Аркадию" надоело. Или в грузинский? Смотрю на время. Полчетвертого.
После той, первой встречи в "Аркадии" мы встречались еще два раза.
Первый раз пришел мокрый, в дождь, сказал, что подумал и не может. Не может. Посидели, попили кофе. Рассказывал о театре. Что рассказывал? Что "Бременских музыкантов" они называют "Беременскими" – как их ставят, артистки косяком в декрет. Прошлый раз забеременели Принцесса и Собака, еще и Атаманша, от которой такой подляны вообще не ждали…
Я слушала весь этот треп, сыпала сахар в пустую чашку. Сказала, что жаль. Может, он еще подумает? Может, не устраивает оплата? Устраивает? Так в чем дело, товарищ Трубадур? Подвезла его до Лесной, где он снимал хату, выскочил в дождь, дверцу плохо захлопнул. Глядела, как он бежит под дождем. На следующий день звонит, просит о встрече. Сидим в "Аркадии". Просит заказать ему мартини. Пьет. Говорит, что согласен. И еще мартини, пожалуйста.
Сегодня я принесла ему семейные альбомы. Один из дома, другой потихоньку у мамы. Он попросил, для вхождения в образ. Сижу, держу на коленях. Листаю. Молодая мама. Папа со мной. Мы все на пляже в Бултыхах. Наша свадьба с Антоном, это можно не показывать.
Наконец, актеров отпускают. Прячу альбом, поднимаюсь. Ну, и где мы? Был, исчез. Слышу сзади шепотом: "Привет, сестричка". Вздрагиваю. Лёнькин голос, интонации, всё.
Поваленная сосна.
– Ладно, Лень, – снимаю с себя его руки. – Не надо.
– Сказать, почему я согласился на это все?
– Ну, скажи.
Знаю, что скажет. Его проблемы. Моя совесть чиста, намеков я не давала. Если что-то себе нафантазировал, сам виноват. Он – мой брат. И будет моим братом. Еще три дня. Три счастливых дня. Как договаривались. Инцест по сценарию не предусмотрен.
– А Гена у тебя по сценарию был предусмотрен, да? Он тоже кого-то изображает?
– Послушай, Лёпс… Мне вообще-то достаточно лет, чтобы…
– Ага, достаточно. Вот и потянуло на молодняк.
– А вот хамить не нужно.
– А кто тебе сказал, что…
– Не нужно, говорю, хамить. Это мое личное дело, с кем я, и вообще. Тоже мог бы себе найти здесь, пожалуйста. Я бы никакой ревности тебе не устраивала.
– А у меня с этим вообще никогда проблем не было.
– Вот и рада за тебя. Что так смотришь?
– Но амеба же! Просто амеба.
– Насчет второй части спорить не буду.
– Какой второй части? А… Хм. Ну, если у тебя такие скромные запросы. Ну, о-о-чень скромные.
– Ой, а ты откуда знаешь, какие у меня?
– Да видел.
– Что-что?
– Проехали.
– Нет уж, скажи. И что ж такое ты видел?
– Проехали, говорю.
– Нет уж, раз начал…
– Проехали, следующая станция "Новые Жопки"…
– Что. Ты. Видел?
– Отпусти… На озере… В бинокль. Как вы в лодке. Довольно примитивно.
Мне становится смешно.
Сразу представила. Мы с Генкой. И этот придурок недоделанный с биноклем.
– Что смеешься?
– Да так…
Сажусь на траву. Порыв ветра.
Садится рядом, прижимается. Господи, как похож все-таки.
Кладу голову ему на плечо.
Небо вспыхивает.
– Бежим! – вскакиваю, хватаю его за руку. – Сейчас ливанет! Тикаем… Лёнька!
Удар грома.
– Солнце!
Группка в спортивных костюмах послушно поднимает руки.
– Воздух!
Все машут руками.
Солнца нет. И воздух сырой, бр-р.
– Космическая энергия! Приди к нам, космическая энергия!
– Иду, иду… Иду, мам.
Отхожу от окна.
– Давай, – мама возится с дорожной сумкой, – помоги мне с молнией.
До двенадцати ноль-ноль надо освободить номер.
На завтрак сырники со сметаной.
Котлеты с гречкой. Котлеты не надо. "На дорогу надо поесть", – мама подвигает мне тарелку.
Мама с папой пошли в номер, а мы с Лёником искали на прощание белок. Спустились к озеру.
– Нынче ветрено и волны с перехлестом… – читает Лёник. – Скоро – осень, все изменится в округе.
Да, скоро все изменится.
Очень скоро. Вернемся, надо будет срочно на УЗИ. Хотя и так ясно. Картина Репина "Не ждали". Она же – "Приплыли". Почиститься, разгрести дела в офисе, поговорить с Казимировым. И ждать суда.
– Пойду в номер. – Лёник зевает. – Родителям помочь надо.
На горизонте появляется Гена. Понятно. Встреча боевых друзей на Эльбе.
Лёник засовывает ладони в карманы треников и гордо удаляется.
– Привет! – Генка хватает меня за руку, мнет ладонь. – Что это он убежал?
– Не знаю. Тебе, наверное, обрадовался.
– Странный он, этот, твой. Ребята говорили, я еще тебе хотел сказать, ходит, что-то следит. За нами, за тобой. Наши хотели с ним поговорить, нет, чисто поговорить, я сказал, что не надо, это ее брат. Он тебе брат ведь?
– А что?
– Не похожи.
– У нас отцы разные.
И матери, мой милый. Но тебе это знать не обязательно.
Вспоминаю, как бежали вчера с Лёником под ливнем. Вымокли как собаки. Вернулись, а горячую воду отключили, душа нет. Грелись феном.
– Сегодня уезжаете?
Киваю.
– Лена…
– Что?
На озере волны. Кусты облепихи, катамаран на цепи качается.
"Чем там кончилось, Лёнь? Ну, скажи, чем?"
Льет дождь. Лежим. Лёнька рядом, с мокрой головой. Мама с папой в фойе, там телевизор, взрослые.
"Лёнечка, ну что там было? Ты всегда расскажешь до интересного и бросаешь!"
"Потому что ты дурацкие вопросы задаешь".
"Какие я дурацкие вопросы?"
"На балконе".
На балконе мы были недолго. Лёник сказал, что должен постоять под дождем. Я попросилась с ним. Было темно, мокро и щекотно, дождь был теплым. Что я его спросила? Ничего не спросила. Один вопрос задала, и все. Специально выдумывает, чтобы не рассказывать.
"Лёнь, ну что там эта вампира сделала?"
"Ничего".
"Совсем? Она больше не выходила из двери? Так и сидела до пенсии, да?"
Лёник хмыкает, но молчит.
"А я знаю, – подвигаясь к нему, – она исправилась. Исправилась?"
"Вампиры не могут исправиться, – говорит Лёник, берет мою руку и притягивает к своей голове. – Потрогай, мокрая еще?"
"Мокрая. А почему не могут исправиться? Они что… Они как фашисты, да?"
"Они хуже! – Лёник вытирает голову. – Фашисты никогда не бывают бессмертными. Вообще! Сбросить на них бомбу, и все. И танками, и пулеметами их: та-та-та! Ложись!"
Хватает подушку, швыряет в меня.
Ах, так! Ну, держись…
"Чур, я за красных!" – бросаю подушку обратно.
"Вы – за красных обезьян! А мы за красных офицеров! Ба-бах!"
"Ай, отпусти! Ну больно!"
"А ты… не щекотайся! Глупая красная обезьяна… ты… нарушаешь правила!"
Мы барахтаемся на ковре.
Лицо Лёника становится серьезным.
Поднимается, садится на кровать:
"Ладно… Ложись и слушай, только молча… Вампира, она тогда…"
Я быстро ложусь и крепко закрываю глаза, чтобы было страшнее. Натягиваю одеяло.
"Вампира… она там сидела, за дверью. Ей хотелось крови… Ей так хотелось крови! И она скрежетала своими острыми зубами. А слуга уже ложился спать. И тут…"
Нет, с закрытыми слишком страшно. И дышать под одеялом неудобно.
"И тут из спальни выбежала маленькая-маленькая девочка!"
"Кто?!"
"Дочка слуги".
"Ой, зачем?! В туалет, да? Вот дура! Не могла потерпеть!"
"Нет, она не могла".
"А я бы дотерпела. Нужно волю в себе воспитывать".
"А она не могла, понятно? И вообще, она была маленькая, поэтому выбежала… И нечаянно задела ключ!"
"Тот самый?"
"Да, который торчал в двери. И вот ключ выпал. Ба-бах! Дверь открылась, и из нее выходит… вампира! Схватила девочку и мгновенно выпила из нее всю кровь".
Лёник кусает подушку.
"О, как вкусно! Какая теплая кровь!"
Я быстро натягиваю одеяло.
Слышу, как страшно стучит сердце и что-то булькает в животе.
"Лень, а слуга? Он что, бросил родную дочку? Он убежал?"
"Нет. Он просто не успел. Он вскочил, а вампира уже дочку раз, и в сторону! И на него с зубами бросилась! "О, мне не хватило, мне надо еще, еще…"".
"Беги, дурак! Беги, что стоишь?!"
"Ты чё – беги? Она знаешь? Она же как метеор! Вжиу! Вжиу! И тогда он вспомнил, и – бабах!"
"Что?"
"Как ей по левому плечу!"
"Ай-и… Ты чё, совсем?! Больно же, дурак!"
Отворачиваюсь, плачу.
Подползает сзади:
"Ну, хочешь, на, меня ударь".
"Возьму и ударю…"
"А-а!.. Я сказал ударь, а не пни! Уродина! Все, больше тебе никаких историй не буду до конца жизни".
"Ну и не надо! Я сама вырасту и все в книжках прочитаю".
"А в книжках про это нету!"
"А я в кино пойду и попрошу, чтобы специально такой фильм сняли!"
"Ага, они тебя прямо послушают".
"А вот и послушают! Я им денег тысячу тысяч дам!"
Молчим. Дождь перестает.
Где-то еще падают капли.
"Ленка, спишь?"
"Нет".
"Будешь печенье, у меня с ужина?.."
"Да. А она умерла?"
"Кто?"
"Вампира".
"Ну да. Он же ее по левому плечу".
"Жалко", – жую печенье.
"Кого? Вампиру?"
"Не. Что все так кончилось".
"Ты что, это еще не конец".
"Она что, только притворилась?" – перестаю жевать.
"Нет. Она точно умерла. Только крикнула: "О-о, майн гот!" И на пол. Слуга их на тележку, ее и дочку, и на кладбище. Могилки рядом выкопал. Дочке крест поставил, а вампире просто холмик и буквы такие: "Собаке – собачья смерть!"".
"И один в королевстве остался?"
"Ну да, а ты что думала? Ходит по королевству, а кругом только могилы, скелетики разные…"
"Лёнь, а ты трусики себе сейчас зачем снял?"
"А ты что, подглядываешь?.. Ничего не снял! Вот… потрогай".
"Нет-нет, я не подглядываю… Ну что там слуга сделал?"
"Слуга? Ну вот, ходил, ходил. Туда пойдет, сюда. Одна только радость – на кладбище прийти и цветочки положить".
"Розы, да? Белые?"
"А из могилы принцессы, она же рядом, все время ноготь рос. Огромный! Хотел его спилить, два дня пилил-пилил, а ноготь только сильней. И вот он как-то пришел с цветами и поскользнулся. И на ноготь напоролся. "А!.. A!"".
Лёник бросается на спинку кровати, дергается и скатывается на пол.
"И повис на ногте, и умер. А из-под земли такой хохот: ха, ха, ха!"
Лежим, молчим.
По стеклам течет дождь.
Снова начинаем говорить, только шепотом.
"Я же сказала, что она живая, притворилась".
"Нет, она была мертвая. Просто… у нее такая психология".
"И это конец уже?"
"Да".
"Лёнь… А если я сама умру, ты меня…"
В коридоре слышны голоса родителей.
Лёнька убегает на свою кровать.
* * *
Через двадцать лет Лёник исчезнет. В Москве, а может, и не в Москве. Розыск ничего не даст. Последние данные из наркодиспансера. Мама подает на его имя за здравие. Говорит, видела его во сне, шестилетнего, он куда-то ехал на своем велосипеде.
Взяла на втором видеозапись дня рождения. Поставила, пока собираемся.
Виды Бултыхов.
Озеро.
Храм воздуха.
Главный корпус. "Пусть бегут неуклюже". Зимний сад. Стол, пластмассовые стулья. Просила нормальные, деревянные, деревянных нет. Крупным планом салаты. Оливье, винегрет, тертая морковь с сыром под майонезом.
Я проматываю вперед: забегает, дергаясь, мама в своем платье, за ней папа, начинают приплясывать вокруг стола. Я стою во главе стола, лыблюсь и подскакиваю. Врывается Лёник с букетом белых роз, размахивает им.
– Ну, сделай уж нормально, – проходит за спиной мама.
Хорошо. Нажимаю. Семейка сразу перестает дергаться и чинно рассаживается за столом. "А тебе салатика?" – "Нет, мне рыбки". – "Ну, скажи, Станиславыч". Папа поправляет галстук.
– Ой, гримасничает как… Актер!
– Мам, если не нравится… Я вообще хотела это промотать.
– Мне тогда еще говорили, – возится с сумкой, – что он вылитый Андрей Миронов.
– А что плохого? Хороший актер.
– Ну да, хороший. Только легкомысленный.
Папочка на экране уже договорил тост. Поднимает рюмку: "Ну, за нашу Леночку! За нашу Елену Прекрасную!"
Вещи собраны.
До отъезда еще пара часов. Заглядываю к Ольге Ивановне, директору. Она у себя, на первом. Благодарю ее, все было замечательно.
– Ну, я рада. Приезжайте еще. Так, чтобы… отдохнуть. В сауну сходить, массажик. Ко Дню города мы тренажерный зал открываем.
– Мы и так прекрасно отдохнули.
– Да-а.
И улыбочка под Мону Лизу. Это она насчет Генки лыбится. Плевать, мы и не скрывались.
– А вообще, – поднимается из-за стола, – у нас большие планы, я даже хотела с вами немного посоветоваться… Да вы насчет выезда не волнуйтесь, можете хоть до вечера.
Черные колготки и светлые туфли. Бр-р.
– За семь часов доедете, если дорога нормальная. Хоть пообедайте на дорожку, я скажу, вам раньше накроют… Да что вы, это подарок от фирмы. Только пять минуток, дело одно…
Вернулась, наши уже на чемоданах, день рождения смотрят. Лёник дымит на балкончике.
– Ну что, Ленуся, – папа поднимается, – боевая готовность номер один? Айн, цвай, полицай?
– Нам еще обед накроют в час. Мам, да ты сиди!
– А что "сиди"? Зачем за обед еще платить? Я чего бутерброды старалась, как дура?
– Обед бесплатный. А бутерброды не пропадут.
– Правильно, – говорит папа. – Я бы сейчас парочку. А, мать?
– Ой, Станиславыч, тебе бы только "парочку" всегда!
Гляжу в окно. С Генкой попрощались утром по-дурацки. Даже не попрощались. Сказал, что еще придет. Ну и где ты, счастье мое? Чудо в перьях.
– Лен, погляди, как мы с отцом выплясываем.
Я смотрю на экран. "Ты помнишь, плыли в вышине…"
– "И вдруг погасли две звезды", – подпевает мама. – Куда я эти бутерброды… А, вот вы где! "Что это были – я и ты!"
Танцы заканчиваются, начинаются воспоминания. Я на экране: "Мама, а что от того лета тебе запомнилось?" Мама, глядя куда-то вверх, играя бусами: "Ой, ну так сложно сразу сказать. Время другое. Сейчас люди похолодали, только в церкви где-то теплота осталась. И ты была еще совсем… Тогда на озеро кататься убежала, к нам бегут: "Там девочка от моторной лодки погибла, наверное, ваша", у нас с отцом чуть инфаркта не было. Помнишь, папочка?" Папа что-то мычит – рот занят.
Я снова смотрю в окно, пусто. Где же он?
Спустилась к озеру. И здесь его нет. Ветер. Натянула капюшон. Прошла мимо облепихи. Здесь мы с ним. Господи, выкинуть из головы. Стереть. Все стереть. Вы хотите переместить файл "Генка. doc" в корзину? ДА. НЕТ.
Нажимаем ДА.
Ветка облепихи.
На пляже пусто. Подхожу к воде, мочу пальцы.
Беру камешек, бросаю. Позвонить ему, что ли?
– Ле-на!
Вздрагиваю.
Нет. Это Лёник сверху.
Пора к машине.
Сажусь за руль.
Отвыкла уже за эти. Висюлька. Запах. Лёник рядом усаживается.
– Пристегнись, а то пищать будет.
– Ничего не забыли?
– Ну, спасибо этому дому!
– Лен, – мама трогает за плечо, – Лен, подожди, на дорожку помолюсь.
Шевелит губами.
А мне о чем молиться?
Надо было позвонить все-таки этому уроду. Спасатель гребаный.
Какой-то мужик странный из ворот выглядывает. Чего ему надо? Прячется.
– Ну, с Богом!
Поехали. Ворота уменьшаются в боковом стекле.
Выезжаем на дорогу.
Лёник кладет мне ладонь на колени.
Мотаю головой:
– Убери.
– Не плачь, девчонка.
Убирает.
Сворачиваю, торможу у церкви, спрыгиваю:
– Подождите минут десять.
Мама тыркается в заднюю:
– Леночка, я тоже…
– Я быстро.
– А платок есть? На голову?
Подхожу, быстро крещусь.
Главное, чтоб открыто. Открыто. И где свечи продают.
– Пятнадцать.
– Каких?
– Этих.
– У вас тут не хватает.
– Вот, еще возьмите.
Нахожу тот самый столик. Который прошлый раз.
Одна. Вторая…
Чтоб это дебильное окно только не раскрылось.
Подходит женщина со шваброй:
– Ух, сколько свечей…
Нет, все нормально.
Все нормально, Господи. Просто я не совсем в форме. Не знаю, правильно поставила? Спасибо Тебе за это лето. Все было очень хорошо, просто классно, Господи. Что? Пожелания? Если тебе интересно… Тебе, правда, это интересно? Хочу жить. Просто жить, Господи, и быть счастливой. Просто жить и быть счастливой. Жить и быть счастливой. Вот и все. Целую, твоя Лена.
Сообщение отправлено.