– Тогда другое время было. Люди по правде жили.
– А сейчас можно врать?
– И нормально жили. И мясо было, и все было.
– И сейчас мясо есть, – подумав, сказал Михалыч.
– Сейчас всё – химия. В Америке или где там делают, чтоб мы ели. И наших этому учат. А что там внутри, никто тебе не скажет, все подкупленные. И по телевизору показывают одно вранье, каждый по-своему крутит.
– У каждого – свое мнение, мать.
– Надо правду говорить, а не свое мнение!
– Правду… А где правда?..
– Если тебя выпустили на экран, то будь добр… Оденься не как клоун из подворотни, а рубашку и галстук. И говори так, чтобы было приятно людям слушать, а не свое мнение…
– А вот и Мосты! Выйдешь?
Мать не ответила. Михалыч тормознул. Заерзал, натягивая куртку. Может, чай перехватить… Чего-нибудь горячего.
Река Беда начиналась где-то в болотах. От болот у воды был легкоузнаваемый мутный вкус. Водилась в реке Беде кое-какая рыба, щука, еще что-то, только менее интересное. Зимой река уходила под лед, на льду раскладывали свое хозяйство редкие рыбаки и сидели долго и бессмысленно, как мумии. Жгли костры.
Несколько раз реку пытались переименовать. Но название крепко слилось с ней, как болотный привкус, и обросло ее, как камыш и еще одна травка, которая, как считали местные, росла только на Беде и звалась бедовка. Зацветала она в мае, и над рекой висел ее плотный горький дух. Многие от него кашляли и расчесывали до крови руки и ноги.
Дальше Беда быстро расширялась и делалась годной для сплава. Отец как-то в настроении рассказывал, что прежде река была судоходной, с пристанями и людьми, в основном зэками. Что на ней грузились баржи и шли дальше, в севера́. Михалыч этого не застал, при нем река уже потеряла свое значение и текла вхолостую. Пытались строить на ней дом отдыха от какого-то завода, но завод в девяностые развалился, строительство еще немного пошевелилось и тоже вымерло. Возрождать стройку дураков не было, место считалось гиблым, инвестора сюда калачом не затащишь. Это не Бултыхи, где все облизали, как в Турции, и цены такие же задрали, если не выше. Хотя и на Беде, если с мозгами, можно было и места отыскать, и ехать даже ближе от города. Михалыч бывал здесь один раз, еще до Лены. Река показалась ему обычной и вполне нормальной. Вода с привкусом, но это дело привычки. Кому-то, может, и понравится, что такого. С травой этой, бедовкой, было сложнее, она, зараза, уже успела попасть в Красную книгу. Дело было не в мае, когда он тут был, а в июне, но Михалыч скоро весь зачесался, особенно в местах, труднодоступных для чесания. Хотя, как сказал бизнесмен, которого Михалыч сюда сопровождал с шашлыком, один грамотно организованный лесной пожар, и вопрос с травой был бы решен. Но бизнесмен этот вскоре ушел из бизнеса с пятью ранами навылет и громкими похоронами, на которые Михалыч решил не ходить. Никто его, правда, не звал, а сам он был не любитель глядеть на венки и слушать мрачную музыку. С тех пор на Беде он не бывал. Жизнь сюда не шла, только так, по мелочи, рыбалка, охота. Сами Мосты были не то деревней, не то непонятно чем; промчались мимо них в тот раз с тем бизнесменом, только пыль от редких тогда иномарок задержалась в памяти.
Ледяной воздух ошпарил ноздри, Михалыч пару раз сморгнул. Снег уже не сыпал, отдельные снежинки болтались туда и сюда, как пьяные. Дойдя до автостанции, Михалыч понял, что не только чай, но и супца бы маленечко поел. Лена им, правда, сунула бутерброды, но это не еда, а игрушки. Мать шла мелким шагом чуть позади.
Внутри автостанции было тепло и пусто. На полу валялись две бездомные собаки. Одна при их входе заворчала, другая просто подняла голову, понюхала залетевший воздух и опустила голову обратно на лапы. В углу сидел мужик, напоминавший чем-то одну из собак, ту, что заворчала. Вылупился так, будто они с матерью инопланетяне и вошли в скафандрах.
После чистого воздуха комнатка казалась душной, лампы горели каким-то серым ночным светом. Михалыч по-богатырски зевнул и стал выискивать туалет. Сбоку стоял закрытый киоск с расческами и сувенирами, а прямо по курсу виднелось окошко кассы. Оно было тоже закрыто, но внутри желтел какой-то свет, означавший присутствие жизни. Слева Михалыч заметил дверь с бумажкой "Буфет не работает". Прощай, супчик… Нужная дверь с изображением мужчины и женщины оказалась сбоку, Михалыч дернул ее, но без успеха.
– На кассе ключ, – пошевелился сидевший мужик.
Михалыч подрулил к кассе и постучал пальцем. За спиной снова заворчала собака.
– Кнопка есть… – сообщил мужик и уселся, как в театре или на футболе.
Местный, решил Михалыч.
Мать, не любившая собак ни в каком виде, отошла для безопасности подальше.
"Кнопка вызова" – потемневшим скотчем было приклеено рядом. Цивилизация… Михалыч надавил. Тишина. Попытался еще раз. За окошком ничего не шелохнулось.
– Ну? – обернулся Михалыч к мужику.
Тот дернул головой:
– Может, не работает… Может, телевизор смотрят. Через час автобус будет, перед этим точно выйдут.
– Что я тут, час сидеть буду?
– Торопитесь?
Вместо ответа Михалыч снова потыркал кнопку и стукнул в стекло.
Это сработало. В окошко вплыла кассирша и поглядела на Михалыча с тоской.
– Не глухая, – раздалось из динамика. – На кнопку жать надо…
– Я жал, – ответил Михалыч.
– …и пождать, сколько положено. Докуда вам?
– В туалет.
– За вход – двадцать рублей.
Михалыч хотел пошутить: "А за выход?" – но подумал, что там, за мутным стеклом, его чувство юмора могут не понять.
Михалыч залез в карман. Подошла, обойдя собак, мать.
– Я сама за себя заплачу, – сунула какую-то мелочь.
– Два, – сказал Михалыч. Тоже решил забежать, хотя сигналов оттуда пока не было.
Кассирша просунула билеты, типа автобусных.
Дверь "Буфет не работает" затарахтела, кассирша вышла и поглядела на мать:
– Билетики!
Забрала билеты, надорвала. Так же, глядя на мать, сунула ключ. Мать зашла.
– Купите расческу… – Кассирша поглядела на закрытый киоск. – Наши местные умельцы делают, экологическая… От сердца, от почек.
– Ты им, Люб, скажи, из чего они ее делают, – встрял мужик.
– А ты сиди! – ответила кассирша. – Пустили тебя, сиди и радуйся. Могу обратно выпустить. – Снова повернулась к Михалычу: – Будем расческу брать?
Михалыч раздумывал. Может, Лене взять? И Катюхе. Одну Лене, одну Катюхе. Одну матери. Всем одинаковые, чтоб без обид. Вот эту, в виде ежика. Нет, в виде ежика не очень нравилась. Морда не забавная.
– Сейчас мать выйдет, спрошу.
– Спросите, – кивнула кассирша. – У нас их с руками хватают… Может, ей и там это пригодится… куда вы ее везете.
Михалыч промолчал. То-то она к матери присматривалась. У них тут глаз настрелянный, у местных. Михалыч потер ладони.
– На позапрошлой неделе, – кассирша заговорила тише, – такие же приезжали. Он и мать… Полкиоска закупили. Она ему – купи это, хочу то. Время тянет. А он все: да-да, покупает, такой, все ей… Прямо кино.
– Скажешь – полкиоска! – хмыкнул мужик.
– А ты еще здесь, сокол мой? – обернулась кассирша. – Давай лети отсюда.
– Куда я полечу… Некуда, сама знаешь, лететь мне.
– Ничего я не знаю. Сейчас Колиным позвоню, они тебе быстро рогов наломают…
Вышла наконец мать, вытирая мокрые руки друг о друга.
– Там полотенце есть, – переключилась на нее кассирша. – Можно даже вытереться.
– Да… что уж возвращаться. – Мать поглядела на Михалыча. – Иди.
Михалыч зашел. Полотенце действительно висело над раковиной. Михалыч потрогал его и задумался. Снаружи что-то долетало о расческах.
Быстро сделав свои дела, подставил руки под кран. Вода неторопливо прогревалась.
– Что ж я делаю, – сказал Михалыч, глядя на свои большие ладони под водой. – Что же я, мудак, делаю?..
"А ты знал, что Василиса Петровна лекарствами торговала?" – спросила как-то Лена.
Михалыч даже не сразу сообразил, о ком речь. Лена редко называла свекровь по имени и отчеству. Вообще редко о ней говорила, больше молчала, старалась ее не замечать.
Дело происходило поздно в Лениной спальне, Михалыч смотрел вползвука футбол, Лена в ночном виде занималась у зеркала лицом. Выдавливала, втирала, гремела своими баночками.
Михалыч глядел на зеленое поле с бегающими людьми. Ум его тоже в этот момент был там, среди этих мужиков с быстрыми мохнатыми ногами, среди опасных моментов, полетов мяча и рева трибун. По крайней мере, не рядом с женщиной с собранными в фигушку волосами и лоснящимся при свете телевизора лицом.
"Михалыч… – Влажный червяк выполз из тюбика на Ленину ладонь. – Ты в курсе, что мать лекарствами торговала, этой вашей фабрики?"
Он ответил, что был такой факт. И снова попробовал переключиться на игру. Резко встал и сел на кровать. Почесал шею, поглядел на Лену:
"А ты как узнала?"
"Случайно услышала. – Лена потянулась за полотенцем. – По телефону она с кем-то говорила. Может…"
"Да не…"
"Может, поговоришь с ней, узнаешь?"
"А что сама не поговоришь?"
"Я и так у нее враг номер один".
"Почему?"
Лена усмехнулась, отвечать не стала. Игра скоро кончилась, он выключил телевизор и пошел к себе. Лег, покопался немного в трусах. Из аквариума шел слабый свет, он стал глядеть на рыб. Рыбы действовали как снотворное. Успокаивали.
С матерью он тогда так и не поговорил. Лена, как оказалось, тоже. Все шло, как шло.
– А теперь налево… Не бывал у нас тут раньше?
Мужик, встреченный на автостанции, сидел рядом с Михалычем и указывал дорогу. Мать на заднем сиденье осторожно осваивала расческу.
– Бывал, – сказал Михалыч. – Летом.
– Ну, летом не считается. Летом каждый может.
Мужик вызвался показать им путь до местного магазина. Михалыч все еще держал в голове мысль о горячем супе. Ехать было, по словам мужика, два шага.
– Далеко еще? – спросил Михалыч.
– Да почти уже. Вон до той избы, оттуда направо… Видишь избу? Жулики в ней живут, Петровы. Сергей и Кирилл. У одного жена – Настя, а у другого – Альфия, татарка. Директором школы работала. Теперь сидит, с высшим образованием носки вяжет. Вон, из собачьей шерсти…
Мужик задрал штанину.
– Зимой, Михалыч, самое важное – это ноги. Главное, ноги до весны сберечь.
Михалыч, услышав свое имя, тоже решил спросить.
– А тебя как…
– Что?
–…зовут?
– Меня? – развеселился мужик. – Никак!
Михалыч не понял и решил улыбнуться.
– Никак. – Мужик стал серьезным. – Без шуток.
Михалыч скосил глаз на мужика. Проехали избу Петровых, еще одну избу.
– А брата моего зовут Никто. Мамаша у нас была одиночка с фантазией.
– А как же записали так? – откликнулась сзади мать. – Не имели права так записывать.
– Это ты, мать, по-городскому рассуждаешь. Там у вас и "право"… и "лево". А она у нас сама паспортисткой была, кто ей чего скажет. Да она его…
– А что потом не поменяли?
– Имя? Пока жива была, не дозволяла. Она из бездненских, а у них характер, как… К ним ключик нужен, иначе – как волки. А когда померла, так что теперь менять. Уже привыкли. Даже горжусь, что редкое имя.
– Да уж, редкое, – согласилась мать.
– Одно время сюда туристов возили, так меня специально им показывали. Как эту, местную… Паспорт, слышь, друг у друга рвали, не верили. Мне его в бывшем клубе откопировали, чтоб на стенке висел. Это на моем прежнем жилье, я бы показал, но мне туда пока нельзя.
– Тяжело, наверное, с таким именем, – сказала мать, пряча расческу.
– А у нас тут с любым тяжело. Был у нас один Эдуард, Эдик… Имя, пожалуйста, как в кино, а в итоге – белая горячка. Ну, вот и приехали.
* * *
Никак весело вышел из машины. Следом вылез Михалыч. Мать захотела остаться внутри. Попросила принести чая, если будет. И приготовилась ждать.
Снег больше не сыпал, все, что летало, успело попадать на землю и подмерзнуть до корки. Воздух был серым и ледяным. Никак терся рядом, пускал пар, пытаясь влезть в друзья. Но Михалычу такие мужики, со слишком развитым языком, не сильно нравились.
Магазин имел вид деревянной избы на каких-то сваях. Сваи были оригинально оформлены в виде курьих ног.
– Архитектура, – похлопал по одной из них Михалыч.
– Это для туриста… Раньше возили. И ко мне, слышь, возили… – лип Никак.
Катюху бы сюда, подумал Михалыч. Не теперешнюю, а в детстве. Когда она про "избуску" спрашивала.
Катюха у них росла на сказках. Так они с Леной решили, чтобы как-то оградить от зомбоящика. Михалыч был тогда посвободнее и мог отдать себя воспитанию дочери. Тем более Катюха была его полной копией. Она и сейчас была его копией: крупная, ногастая, нос его, колыхаевский. Только внутри этой копии сидела Лена со своим характером. Но когда Катюха была мелкой, характер еще не так выпирал. Или Михалыч, в приливах своей любви, не замечал его, может быть.
Михалыч еще в детстве мечтал, чтобы родители купили ему сестренку. Но в магазине, куда те ходили за детьми, были одни сыновья, а после Михалыча вообще перестали туда ходить и возвращаться с детьми. Он по детству как-то заикнулся на эту тему, но отец оборвал его какой-то своей шуткой, а мать вообще, как всегда, промолчала. Позже Серега объяснил, что это у взрослых за магазин и как они там детишек покупают. Михалыч не поверил, хотя уже что-то из телика слышал про яйцеклетку. О сестренке, правда, уже не мечтал, возникли другие интересы. Спорт, рыбалка.
Когда родилась Катюха, то все эти мечты снова всплыли, но в реализованном виде. Михалыч возился с Катюхой, целовал в разные места, щупал памперсы. Лена тогда еще крутила свой бизнес и уже со второго месяца в отношении Катюхи осуществляла только общее руководство, ну, еще грудь даст под настроение. Всем остальным заведовал Михалыч. Была еще женщина, приходила помогать, но это с посудой и уборкой, а Катюха была на Михалыче.
Катюха быстро росла и быстро умнела, задавала разные вопросы. Попробовали отдать в садик – начались болезни, и вообще. Работу, которую подыскал себе Михалыч, инструктором по плаванию, пришлось оставить и снова сидеть с Катькой. Лена, конечно, могла это сама, с ее бизнесом уже дураку стало все ясно. Но она по привычке еще бегала туда-сюда, притаскивала даже иногда какие-то деньги, тут же на них гулять в ресторан шли.
Но главное было не бизнес, а то, что у нее с Катюхой уже тогда никаким пониманием не пахло. Характеры.
Короче, Михалычу пришлось бросить бассейн и осваивать воспитательную функцию. Вот тогда он Катюхе сказок начитался по самое не могу. У него в детстве все сказки были из телевизора, а чтобы отец ему читал, это даже смешно представить. Мать несколько раз что-то рассказывала, но у нее сказки были непонятные, сама путалась, кто кого съел и на ком женился.
"У лукоморья дуб зеленый…" – начинал Михалыч. Катюха тут же перебивала: "А это какое море?" – "Лукоморье… Ну, это в сказке море такое, сказочное". – "Там лук растет?" – "Да, наверно. Слушай… У Лукоморья дуб зеленый…" – "Тогда надо не так читать, а так: у Лукоморья лук зеленый!" – "Хорошо, – соглашался Михалыч. – Лук зеленый… Златая цепь на дубе том; и днем и ночью кот ученый…".
Тут подавала голос Лена, отдыхавшая в соседней комнате:
"У Лукоморья дуб спилили, кота на мясо зарубили, русалку в бочке засолили…"
"Мам, не мешай!" – кричала Катюха.
Михалыч поднимался и закрывал дверь.
"И днем и ночью кот ученый всё ходит по цепи кругом…" – читал, поглядывая на Катюху: вдруг опять что-нибудь спросит? Нет, с котом, кажется, обошлось. Слушает. "Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит…"
"Как все мужики, – комментировала через закрытую дверь Лена. – Как налево, так потом сказки рассказывают".
Михалыч откладывал книгу и слезал с дивана:
"Пусть тебе мама читает".
"Она не будет".
"Я тоже не буду. Идем, лучше рыбок покормим".
Катюха на рыбок не велась, кричала в сторону двери:
"Мама! Не мешай, а то я сейчас… приду к тебе в комнату!"
Лена издавала недовольный звук и шла на кухню делать себе кофе.
Михалыч читал дальше. Вот уже русалку проехали на ветвях, следы звериные доехали до избушки на курьих ножках. Катюха потерлась подбородком о его ногу.
"Ну что, Кать?"
"А почему она без окон, без дверей?"
"Ну… там же Бабаёжка живет".
"А как она туда заходит?"
Блин, думал Михалыч, действительно – как?
Глянул на дверь – может, Лена подскажет? Но Лена была вся в своем кофе.
"А она через трубу залетает, Бабаёжка! – сообразил наконец. – Видишь, труба на крыше… Она в нее – вжих! И уже дома".
И Михалыч расплывался, радуясь своей смекалке. Точно такая же, широкая, с ямочками улыбка появлялась и на лице Катюхи… Хорошее было время.
Теперь попробуй из Катюхи улыбку выдавить. Ходит по квартире, деловая. Утром мать к ней обниматься бросилась, Катюха стоит, скривилась – внучка называется. И быстрей на кухню, кофе себе делать и с Леной цапаться. Привычка такая утренняя.
В лицо ударило перегретым воздухом. За прилавком спала женщина. На звук двери подняла голову и уперлась в вошедших взглядом.
– Нинуль, а вот и мы! – выглянул из-за спины Михалыча Никак.
– Вижу, – ответила продавщица и снова уронила голову.
Изнутри магазин был тоже оформлен в русском стиле. Бревна, картины с разными богатырями. Справа помелькивал телевизор. Показывали, как успел заметить Михалыч, Штирлица. Михалыч поглядел на него, перевел взгляд с разведчика на прилавки. Ассортимент был тощим.
Продавщица подняла голову:
– Ты, что ли?
– Я, Нинуль! – обрадовался Никак. – И гость! Из города… Прошу любить и жаловать!
– Любить не буду. – Продавщица поднялась, приводя в порядок волосы. – Всех любить – любилка сломается… Что брать-то будем?
Продавщица чем-то напоминала Лену. Только лицо грубее и годами, наверное, моложе. И взгляд. У Лены он был немного такой, с усмешкой. А эта глядела в упор, точно раздевала. Михалычу даже почудилось, что куртка на нем стала сама собой расстегиваться и слезать с плеч. Пощупал даже.
Нет, куртка сидела на месте. Михалыч сам протарахтел вниз молнией – жарковато.
– Супца бы, – сказал Михалыч. – Горячего.
– Организуем. – Перевела взгляд на Никака: – А тебе чего? Опять с пустым брюхом?
– Сыт! Вот так сыт! Любка чаем с колбасой накормила.
– Ты и у нее потерся?.. А что приехал тогда? Сидел бы и сидел, у нее там для таких дураков как раз место.
– Так я ж тебе клиента привез! Человеку, видишь, суп требуется. А кто лучше тебя сготовит?
Продавщица нагнулась, извлекла с прилавка пакетный суп. Электрочайник уже свистел и булькал. Михалыч полез за деньгами.
– Потом… – глядела на него продавщица.
Тут уже брюки на Михалыче зашевелились, щелкнули кнопкой и поползли вниз. Михалыч хлопнул себя по бедру, точно пытаясь остановить это несвоевременное оголение.
Нет, все было на месте, и брюки и куртка.
– А ты что встал? – Продавщица стала поливать вермишель струей кипятка. – Привел и иди гуляй. Что раздевалку тут устроил?