В семнадцать часов - окончание открытия, и будет кофе-пауза перед ознакомительными мастер-классами. К этому времени - к семнадцати ноль-ноль кипятите воду, режьте бутерброды. Зачем меня по любому поводу-то дёргать?!
Администраторша, поджав губы, мелко покачивала головой, лицо было как у провинившейся школьницы-недотёпы. С трудом Валентина Петровна смогла пригасить вспышку бешенства, уже мягче и чтоб отвлечь себя от идиотского вопроса про накрывание столов, спросила:
- Кабинеты для мастер-классов готовы? Всё с этим, надеюсь, нормально?
- Да, кабинеты готовы… готовы.
- Поставьте там тоже минеральной воды, стаканы. И все следующие дни следите за этим, пожалуйста. Там будут обсуждения, споры, людям пить нужно будет. Или мне самой каждый кабинет проверять?
- Да, да, не беспокойтесь, - администраторша вынула из кармана пиджака блокнотик и стала записывать, - всё будет в порядке…
"Как детский сад, действительно, - негодовала Валентина Петровна, возвращаясь в зал. - Женщина ведь, семья есть, а не знает, как закуску устроить…
И ведь не первый же раз, господи!.."
Вместо Павла Дмитриевича выступал уже Бойко. Он тоже сидел за столом, обложившись журналами, книгами, которые привёз из Москвы.
- Не скрываю: мы очень верим, что семинары откроют нам, так скать, новые яркие имена. Уже радует то, какое количество рукописей передала нам уважаемая Валентина Петровна Рындина… Несомненно, среди них найдутся, так скать, жемчужины. Всё указывает на это… - Говорил Юрий Вадимович по своему обыкновению быстро, почти взахлёб, и если бы не выраженьице-паразит "так скать", то наверняка все слова смешивались бы в один запутанный клубок. - Я в этом уверен. Тем более уже столько дал нам "Обьгаз" известных, талантливых писателей во всех жанрах, так скать, литературы. Зажгутся звёзды и в этот раз!
И снова два-три человека захлопали, и их тут же поддержали остальные. Бойко, уже начавший говорить новую фразу, остановился, терпеливо пережидая аплодисменты. Поправил за дужку очки.
- Так. А теперь, так скать, отчёт о том, что сделано журналом за тот год, пока я не был у вас… Мы в рамках библиотеки "Российского Севера" выпустили за этот год восемь книг. Имена двух авторов вам хорошо известны. Это - ваши, так скать, земляки и коллеги…
Валентина Петровна взглянула на часы. Почти три. Если каждый из сидящих в президиуме будет говорить хотя бы по пятнадцать минут, всё равно всем сказать не получится…
После Бойко слово перешло к профессору-литературоведу.
"Лучше бы поэт сначала, - в душе поморщилась Валентина Петровна. - Он бы заворожил". Тем более что зал заметно подустал - стали возиться, перешёптываться, кто-то даже за дверь выскользнул.
Маленький профессор Михаил Аркадьевич поднялся, но не очень-то возвысился над столом. Огляделся, словно разбуженый, по сторонам, проморгался, пожевал губы… Все эти его движения вызывали у Валентины Петровны раздражение. Даже какую-то обиду она чувствовала, что должна (да не одна, а ещё сто пятьдесят человек!) наблюдать, как он просыпается, как смаргивает дрёму, жуёт свои губы…
- Я… я сам родом тоже, можно сказать, с Севера. Есть такой городок - Весьегонск. С трудной, трагической судьбой он. Впрочем, как и многие города и городочки по всей нашей стране родной, по всей нашей России… - Профессор говорил без микрофона и вроде бы тихо, задумчиво-грустно, но слова долетали, кажется, до самых последних рядов.
"Поставленный голос", - отметила Валентина Петровна.
- Н-да, давненько я не бывал на Севере, больше по Сибири меня носило, а с недавних пор - по заграницам. И… И когда вот Юрий Вадимович предложил поехать сюда, в город газовиков Пионерск, я, признаюсь… Признаюсь, согласился не сразу. Думал. Много ведь негатива о газовых, нефтяных компаниях нынче по телевизору, радио, в газетах пишут. Впечатление: только там и делают, что качают и качают из земли-матушки, кочуют вахтовые бригады от скважины к скважине. Думал увидеть я такое и здесь. Боялся увидеть, а потом в силу разных необходимостей лицемерить, стоять вот так перед вами. Но… - Профессор сделал паузу, развёл руки. - Но не придётся, чувствую, лицемерить. Даже то, что увидел я по пути от аэродрома до гостиницы, что услышал вот от Павла… - опустил глаза к столу, глянул, наверно, в заметки, - от Павла Дмитрича, такого молодого, энергичного такого директора, всё это, признаюсь, вселило в меня не то чтобы оптимизм… Оптимизм - плохое слово, слышу я за ним слово "отчаянность"… А вселилась в меня уверенность, что не хищники наши газовики, а - хозяева. Здесь их дом, здесь - смысл их жизни! И… и очень правильно Павел Дмитрич сказал: от церкви - да! - тем более от такой красавицы, как ваша, от неё запросто не уедешь, не прыгнешь запросто в самолёт и - вжи-ить…
Дружно, словно по команде, грохнули аплодисменты. Валентина Петровна тоже хлопала, радуясь и поражаясь тому, как преобразился этот тщедушный, похожий на бича человек. То ли из-за голоса, сильного, но и проникновенного, то ли из-за того, что стоял, выпятив грудь и приподняв подбородок, он казался теперь почти великаном, богатырём…
- Я… я работаю в Институте мировой литературы, - продолжил профессор, снова перейдя на грустноватую интонацию. - Моё пристрастие - советская поэзия двадцатых - тридцатых годов. Смеляков, Безыменский, Исаковский, Багрицкий… И конечно, Владимир Владимирович Маяковский. М-м… Был период, совсем недавно был, когда на меня смотрели как на прокажённого, а то и как на вражину какого-то. Ведь практически на всех поэтах той эпохи, поэтах, которых публиковали активно, кто, даже в лагерях посидев, был всё же в фаворе на слуху - на всех них был ярлык пишущих исключительно по соцзаказу… И на протяжении девяностых годов, миновавших, слава богу, их не публиковали, не переиздавали, на изучение творчества их не выделяли финансов. И не стану скрывать - огромного гражданского мужества мне и моим товарищам стоило не сдаться. На сегодняшний день удалось нам несколько изменить столь плачевную ситуацию, да и идеология государства нашего обозначилась…
При слове "идеология" в зале послышался лёгкий тревожный шелест, кто-то даже хмыкнул; Валентина Петровна обернулась, негодующе отыскивая источники шелеста. Профессор замахал рукой:
- Нет, нет, не пугайтесь! Без идеологии невозможно, друзья мои! Нельзя!.. Если живём мы в государстве, то, значит, мы - граждане. А если мы граждане того государства, где живём, значит, нас должно что-то объединять. Эта объединительная сила - именно идеология… Да, согласен, было всякое, идеологию превратили в дубину, и это-то и явилось первопричиной распада огромной нашей страны, не закончившейся и доныне смуты. Но понимаете, двадцатые - тридцатые годы тем и уникальны в истории литературы, что при очень сильном давлении сверху была и свобода. Свобода, присущая лишь молодости. Молодое государство, молодой строй, молодые люди. Точнее - молодой народ! И отсюда, естественно, молодая культура. Недаром всё-таки большинство поэтов, писателей, художников, скульпторов, архитекторов, встретивших революцию двадцатилетними, да и старше немного, её приняли, приняли с радостью. Это была их революция, и до конца жизни многие из них были заряжены запалом первых лет нового строя. Они создали величайшие созидательные произведения. Я подчёркиваю, друзья, созидательные! Да! - Профессор тряхнул головой, снова пожевал губы. - Видите ли, есть времена так называемого критического реализма, а есть - созидательного.
И сегодня тоже - на смену критике приходит созидание. Раскритиковали, развенчали всё что возможно, посмеялись и поплакали над всем, что произошло в нашей истории. Достаточно! Хватит! Теперь пора созидать. Одним - строить новое, а другим - вдохновлять их достойной песнью!
Не выдержав, Валентина Петровна ударила в ладони. Её поддержали. Хлопали минуты три.
- Спасибо, спасибо, - поблагодарил зал профессор. - М-да… Так вот… Я буду вместе с уважаемым Сергеем Львовичем Свербиным, - он указал на поэта-красавца, - первокласснейшим, кстати сказать, русским поэтом из поколения шестидесятников, поколения, перенявшего эстафету от тех, кто пришел в литературу вместе с революцией… Мы будем вместе вести семинар поэзии, и там я ещё скажу о созидании, там мы ещё с вами наговоримся… Но хочу, чтоб меня услышали и те, кто работает в прозе, в публицистике… Созидайте, друзья! Критики было уже сверх меры. С покрышкой! Теперь расскажите нам, читателям, как вы трудитесь, как отдыхаете, чем живёте здесь, на северах… Мхм… Я вот совершенно не знаю, как добывают газ, каким образом идёт он по трубам, и девяносто пять процентов россиян, зажигая газовую плиту, об этом не знают. Так расскажите. Напишите. Мы ждем, друзья!..
"Молодец! Молодчина!" - чуть не вслух повторяла про себя Валентина Петровна, еле сдерживаясь, чтоб не слишком выделять свои аплодисменты из аплодисментов сидевших рядом; ей хотелось вскочить и хлопать стоя, и было стыдно, что там, в аэропорту, и потом, вплоть до самой этой речи, относилась к профессору с неприязнью - не верила, что он, с такой-то внешностью, может принести пользу. А вот как получилось.
- Молодец!.. - тихо, счастливо приговаривала она, в то же время морщась от боли в отбитых ладонях.
Шумно переговариваясь друг с другом, люди повалили из зала. Валентина Петровна, взбодрённая, желающая действовать, поспешила за гендиректором, который, как всегда стремительно, шагал к выходу…
- Павел Дмитриевич! Подождите, пожалуйста!
Он резко остановился, развернулся. Заместители и телохранители, не успев сориентироваться, чуть не врезались в него.
- Звонили из "Коммерсанта"… - слегка запыхавшись, начала Валентина Петровна. - Просили о срочном телефонном интервью.
- Повод?
- По поводу внесения на рассмотрение… - Валентина Петровна раскрыла маленький органайзер, - внесения на рассмотрение Госдумой правительственного проекта закона об увеличении ставки налога на добычу полезных ископаемых.
- Угу… - Петров взглянул на своего первого зама, потом на зама по информационной политике. Оба утвердительно кивнули: нужно высказаться.
- Хорошо. Спасибо… Скажите, что в половине шестого буду ждать их звонка по основному служебному телефону.
И трое высоких, плотных мужчин в строгих костюмах, в сопровождении таких же статных охранников, направились к ждущим у входа машинам. Валентина Петровна стала набирать номер газеты "Коммерсант"…
- Справочная служба "Коммерсанта" слушает, - раздался нежный, не по-живому спокойный голосок молодой женщины.
- С Жанной Григорьевой… не знаю отчества, можно поговорить?
- Не отключайтесь, соединяю. - И в ухо полилась простенькая, но приятная мелодия.
- Извините, - подошёл профессор-литературовед; он снова был маленький, щупленький, лицо какое-то униженно-просительное, - я вот узнать хотел…
- Сейчас, сейчас… Михаил Аркадьевич.
- Нигде места для курения найти не могу, - будто не услышав, продолжал профессор. - И наши курильщики делись куда-то… В туалете знак запрета висит…
Мелодия в трубке смолкла, мужской голос рубанул:
- Вас слушают!
- Здравствуйте. С Жанной Григорьевой можно поговорить? - уже раздражаясь, сказала Валентина Петровна, чуть отворачиваясь от профессора.
- Минуту. - И снова та же мелодия.
"Да что ж это?! Лабиринт какой-то!" - вознегодовала Валентина Петровна, жалея своё именно сейчас драгоценное время, да и деньги, которые, хоть и казённые, летели с мобильного молнией…
- Валентина Д-дмитревна! - тоже чуть не вскричал профессор, - где у вас тут курят, скажите!
- Что? А… К сожалению, у нас во Дворце культуры не курят. На улице, налево от выхода. Там стрелка указана на стене…
- Да-а? - голос в трубке, знакомый своей томной тягучестью. - Жанна Григорьева слушает.
Валентина Петровна уже несколько раз беседовала с ней по телефону и всегда находила с трудом; слыша её голос, этой Жанны без отчества, ей представлялась румяная, добродушная пышка, гуляющая с чашкой жидкого чая по кабинетам редакции, болтающая с сослуживицами, и лишь минут двадцать из восьми часов уделяющая работе…
- Здравствуйте, Жанна! - как можно приветливей сказала Валентина Петровна, невидяще глядя в спину уходящему профессору. - Это Рындина, из Пионерска. Я по поводу интервью с Павлом Дмит…
- А-а! Да-да! Ну так что?
- Павел Дмитриевич просил передать, что готов с вами беседовать и в половине шестого вечера будет ждать звонка. По местному времени!
- О-очень хорошо!
- Запишите, пожалуйста, номер его служебного телефона.
- Секундочку… - Голос Жанны утерял тягучесть. - Чёрт, где ручка?.. Тош, дай ручку скорей! Аха. - И снова нараспев: - Да-а, я записываю…
Только Валентина Петровна приготовила себе кофе и собралась пробраться к столу с бутербродами, который плотно обступили участники мастер-классов, перед ней возник Бойко.
- Рассортировал рукописи, и поразительно много очерков! - заговорил он почти восторженно, хотя по тону угадывалось, что не ради этого подошёл. - И кажется, совсем, совсем неплохие есть…
- Да, я тоже так думаю. - Валентина Петровна сделала глоток крепкого, из двух пакетиков, кофе. Ещё бы бутерброд к нему с сыром или круассан…
- А… гм… - Бойко понизил голос. - Павел Дмитрич быстро очень ушёл, я и не успел тет-а-тет… Вы-то как, забросили насчёт встречи нашей?..
- Конечно. Ориентировочно послезавтра утром. Но точнее - завтра выяснится. Разрешите! - Валентина Петровна сумела дотянуться до крошечного канапе, ухватила за шпажку, сунула в рот; съеденный часа четыре назад обед сейчас уже совершенно не чувствовался, голод был какой-то острый, стягивающий колющей болью верх живота.
На диване развалился богатырского облика строитель-поэт Смолянков и, приобняв электросварщика и барда из поселка Игрим Котова, эмоционально, чуть не рыдающе, рассказывал:
- Такое, Борь, позавчера в ночи стихотворенье родил! За одну ночь! Вот послушай… щ-щас… - Полез во внутренний карман пиджака за бумажкой.
В паре шагов от Валентины Петровны молодой Олег Романович обхаживал Ларису Громову:
- Ваша книжка это событие. Честно. Мне Юрий Вадимович дал, я прочитал… Можно на "ты"?.. Только понимаешь, Лариса, сегодня такое времечко, что любое произведение, если его не рекламировать, становится известно такому узкому кругу… Все мы жертвы этого процесса…
Валентина Петровна глянула на часы. Кофе-пауза затягивалась - минут пять как должны были начаться ознакомительные мастер-классы.
- Та-ак… - Она бросила пустой стаканчик в контейнер, вытерла салфеткой руки, промокнула губы, обвела взглядом людей, готовых разговаривать до утра, и, собравшись с духом, громко объявила: - Господа! Пора работать! Поговорим через три часа в неформальной обстановке, в ресторане! Прошу расходиться на мастер-классы!
Люди на несколько секунд как-то тревожно-испуганно, выжидающе притихли, а потом загалдели активней, чем раньше.
- Ведущие семинаров! Прошу собирать свои группы!
По одному, по два начали расходиться. Кто-то направился на второй этаж, кто-то - обратно в малый зал; некоторые, в том числе профессор и красавец-поэт, поспешили на улицу. Курить.
Под конец рабочего дня усталость давила всё сильнее, всё чаще накатывало раздражение. Еле сдерживаясь, чтобы уже ором не разогнать людей по аудиториям, Валентина Петровна дождалась, пока фойе опустеет. Тут же за дело взялись уборщицы. Никто не пристал с вопросом, что делать с недоеденным и недопитым - удивительно!..
- Так… так… - рассеянно, собираясь с мыслями, пробормотала Валентина Петровна и большим и средним пальцами левой руки потерла виски. - Теперь в ресторан…
- Почти готовы к приёму, приступили к горячему, - встретила её директор ресторана, полная высокая женщина со сдобным, хлебосольным лицом, но слишком умными и потому тревожащими глазами.
- Мест хватит? - оглядывая овальные столы на шесть персон, спросила Валентина Петровна.
- Подготовили двадцать семь столов. Это сто шестьдесят человек.
- Так… - Валентина Петровна хотела было раскрыть папку, где лежала накладная на оплату ресторана, но не раскрыла, вспомнила: да, так и было намечено - сто шестьдесят человек. Одиннадцать москвичей, восемь - администрация "Обьгаза" и устроители мероприятия, сто тридцать пять слушателей мастер-классов и шесть - местные журналисты, деятели культуры, директор библиотеки. Да, сто шестьдесят человек.
"Молодец!" - похвалила себя Валентина Петровна, а директоршу тихо, неофициальным голосом попросила:
- Людмила Сергеевна, вы ещё пару столов так подготовьте, без напитков, салатов… Так, на всякий пожарный. Мало ли, чтоб без накладок. Если что - потом определимся. Хорошо?
- Хорошо, - пожала плечами директорша.
- А с горячим как?
- А что там? Отбивные, кажется?
- Бифштекс со сложным гарниром.
- Угу… Ну вот как-нибудь… - Валентине Петровне неловко было объяснять, что нужно иметь резервные порции, тем более что директор ресторана знала это лучше её, но, судя по глазам, не одобряла. - Можно в крайнем случае другое что-нибудь придумать… грудки куриные. Да?
- Хорошо, придумаем.
- Вдруг кто затешется. Не гнать же… И ещё вопрос. - Валентина Петровна нашла небольшую сцену в углу зала. - Нужны два-три рабочих микрофона. Звуковик и осветитель будут?
- Они здесь. Дежурят.
- Вот, отлично! Наверняка выступления будут, барды захотят спеть. Стихи, может быть, почитают… Контингент творческий, и… и москвичи - очень речистые, - как по секрету добавила Валентина Петровна. - На вид не очень, зато - соловьи. И главное, очень правильно говорят!..
Директорша вежливо покивала.
С полминуты постояли молча друг напротив друга, Валентина Петровна всё сильнее чувствовала неловкость, тревожность в обществе директорши; она словно бы становилась всё меньше и меньше ростом, всё ничтожней, а директорша росла, крепла, тучнела…
- Та-ак, - встряхнулась Валентина Петровна, ещё раз обежала взглядом белый, чистый безлюдный зал. - Значит, в двадцать ноль пять - ноль семь мы здесь. Может быть, и Павел Дмитриевич подъедет.
Большим и средним пальцами правой руки потёрла виски, прикрыла глаза. Минут пятнадцать было у неё, чтоб перевести дух…
Павел Дмитриевич не подъехал. Заскочил на десяток минут зам по информационной политике. Поднял бокал вина, очень хорошо выступил, коротко проанализировав речи, звучавшие на открытии. Опять говорил профессор Михаил Аркадьевич и очень радовался, что Пионерск не переименовали: "Пионерск это ведь не столько напоминание о нашем советском прошлом. О ребятишках в алых галстуках. Нет! Пионер значит - первый. Первопроходец! И, друзья, вы не только первопроходцы, вы ещё и, как я увидел вас, первенцы нового поколения россиян!" Что-то в таком духе…
Было много песен. Пели и свои под гитару, и даже московская звезда под фонограмму-минусовку. Голос у нее оказался действительно завидный, а песня - так, какими-то кабинетными творцами написанная. Особенно резал уши бравурный, неграмотный припев, прозвучавший раз десять:
Полгода днём, полгода ночью
Стоят на вахте мужики!
Полгода днём, полгода ночью
Дают огонь газовики!