- Я бы никогда не привез вас сюда, если бы не был уверен! В заключении держат только самых буйных и опасных преступников. Их отсылают на остров, а там и высечь могут. Меня и самого секли в школе, за что я до сих пор благодарен своим наставникам! Именно они сделали из меня человека. Как говорили греки: "Ничего сверх меры". Родина наша - страна высоких принципов, и мы должны этим гордиться. Для этих людей ссылка - совсем не окончательный приговор. К примеру, несколько дней назад, на праздновании дня рождения Его Величества я обедал за одним столом с бывшим поднадзорным - человеком богатым и уважаемым! Иностранцы упрекают нас за то, что они называют рабством. Нет, это не рабство, не галеры, не темницы, не виселицы и не застенки! Это - цивилизованная попытка исправить и перевоспитать человека! Налево не смотрите - там, в буше, несколько аборигенов.
Мисс Оутс взвизгнула. Мисс Чамли, не оборачиваясь, промолвила тоном, которого я от нее прежде не слышал:
- Возьмите себя в руки, Дженет! Мистер Тальбот заверил меня, что эти создания совершенно безопасны. Какое же все необычное, удивительное - деревья, растения, даже воздух… Ах, смотрите, бабочка! Но сколько же мух!
- Боюсь, с ними ничего не поделаешь - приходится терпеть.
- Нет, ничто не сравнится с жизнью в городе! Надеюсь, нелепое увлечение природой пройдет, и люди вернутся к здравому смыслу!
- Неужели в Индии красот природы меньше, мисс Чамли?
- Калькутта - это, разумеется, город. Однако прежде, чем туда переехать, нам несколько дней пришлось провести у моря, в Мадрасе, в доме тамошнего наместника. Я умирала от желания походить по суше, поэтому никакого удовольствия там не испытала. Тем более наместник нас никуда не пускал!
- Из-за местных жителей?
- О нет! Они очень милые! А наместник запретил нам ходить в языческие святилища - хотя сам, надо сказать, не такой уж и верующий! Вы никогда не видели индуистский храм, мистер Тальбот?
- Боюсь, что нет, хотя о них начитан.
- Интересно, почему для молодой особы считается неприличным посещать здания, построенные в честь другой веры - или пусть даже суеверия. У нас в Солсбери полным полно разных церквей - даже молитвенный дом квакеров!
Нет, это было уже слишком.
- Ну до чего же вы милы!
- Я так не думаю, но рада, что так думаете вы, хотя вам, на мой взгляд, не стоило этого говорить. Хорошо бы, если бы вы продолжали так считать до тех пор… По-моему, наш буцефал вот-вот остановится.
- Мучение, а не езда. Мисс Чамли…
- Хелен решила, что следовало прислушаться к совету наместника, хотя, по-моему, это был не совет, а приказ! Впрочем, убедить Хелен сложно даже людям почтенным.
- Ее и молодой, вроде лейтенанта Бене, не убедит.
Марион захихикала.
- Ах, мистер Бене! Он испытывал к Хелен такое tendre - весь корабль только об этом и говорил!
- А вы, мисс Чамли?
- Мы в основном о Франции разговаривали. Я всегда рада случаю поговорить по-французски. А вы говорите по-французски, сэр?
- Не так бегло, как мистер Бене.
- Уверена - на вашем корабле ему стало легче, потому что у нас он совсем загрустил. Все время молил о entretien, о встрече тет-а-тет - ой, наверное, не следует об этом…
- Прошу, продолжайте!
- Дженет, не слушайте! Сэр Генри страшно разозлился. Понимаете, меня попросили постоять с подветренной стороны, у входа, мистер Бене ворвался в каюту, упал на колени и, декламируя стихи, схватил Хелен за руку. И тут корабль качнуло… Они как свалятся друг на друга! Неожиданно, словно по заказу, сэр Генри вошел в каюту с противоположной стороны, через вторую дверь, которой он обычно никогда не пользовался! Прямо как в театре!
- А потом?
- Он так вспылил! Сэр Генри, я имею в виду. И меня отругал. Можете себе представить?
- Вполне. Хотя сам я не в состоянии на вас обижаться.
- На меня обиделся даже мистер Бене, хотя и ненадолго: я пригрозила ему, что расскажу леди Сомерсет, как мучительно он стыдится своего имени. Потому он и перестал…
- Ничего не понимаю.
- Да, там все очень запутанно. Видите ли, его отец чуть ли не начал французскую революцию, а потом ему пришлось бежать, чтоб не попасть на гильотину, и он бросил все свои поместья, вообще все оставил, и взял новую фамилию, в насмешку над собой - по-моему, это очень по-французски.
- Так вот в чем дело! Вот почему он так вскипел… Вот почему мистер Преттимен… И миссис Преттимен…
- Думаю, как только война кончится, он вернет себе прежнее имя.
- Мисс Чамли, а сколько вам лет? - вырвалось у меня.
Мисс Оутс возмущенно пискнула, а мисс Чамли вздрогнула от неожиданности.
- Мне? Мне семнадцать, мистер Тальбот. Почти восемнадцать. Вы ведь не думаете, что я…
- Что вы - что?
Мы обменялись взглядами. Мисс Чамли залилась нежным румянцем.
- Что я слишком молода?
- Нет-нет! Время…
- Клянусь, я никогда не заставлю вас страдать!
- Я…
- Не переживайте, сэр! Мистер Бене рано или поздно придет в себя. А сэр Генри вообще уже давно все забыл. Я успокоила вас, сэр?
- Да, конечно. Вы даже не представляете как.
Неужели мы все это говорили? Неужели она и впрямь была такой юной, невинной, непорочной, а я был тронут ее милой болтовней? Чувства, которые всколыхнулись во мне тогда, питали все мое последующее существование. Где же он, тот юный безумец, которому нечего было терять, которому многому предстояло научиться и перед которым расстилалась целая жизнь? Да, что-то в этом роде мы и несли - и не притворялись.
- Это происшествие, мистер Тальбот, надо благополучно забыть. Поступим с ним так, как велел когда-то нам мистер Джесперсон, преподаватель Ветхого Завета, говоря: "Стихи с двадцатого по двадцать пятый не следует изучать слишком уж пристально, а главу седьмую вообще должно пропустить!"
- Иногда в этом есть смысл.
- А вы знаете, Индия - совсем не библейская страна. Я точно знаю, потому что, когда мы были в Калькутте, я сверилась у кузена с круденовым "Полным толкователем библейских изречений". Так вот, на букву "И" нет никакой Индии.
- Как это грустно!
- Нет-нет, я совсем не хотела вас огорчать!
- Дорогая мисс Чамли, с вами моя жизнь состоит только из цветов и солнца! И что за беда, если завтра на небе появятся тучи?
- Джентльменов солнце не страшит, потому что они не боятся загара. Но для юной особы - сами видите: перчатки на пуговицах до самых локтей, и без зонтика - никуда. В Индии местные жители - они такие милые, совсем-совсем коричневые, - так вот, местные жители при виде английской леди просто лишаются дара речи, как ангел в "Комусе". Так что нам никак нельзя загорать, иначе мы не сможем нести благо, как делаем сейчас. Кузен говорит, что к концу века весь полуостров Индостан станет христианским.
- И все благодаря цвету лица наших английских дам!
- Вы надо мной смеетесь!
- И не думал!
- Дженет, не слушайте, пожалуйста. Мистер Тальбот, а вы нашли мою записку - ту, что я сунула в письмо леди Сомерсет?
- А как же!
- Поверьте, в тот миг, как письмо передали к вам на корабль, я готова была отдать все на свете, лишь бы вернуть мое послание назад, потому что оно было слишком прямым, слишком откровенным - вы наверняка нашли его чересчур… Чересчур…
- О, мисс Чамли, да ваша записка буквально вернула меня к жизни! Я ужасно дорожу этим клочком бумаги и могу пересказать вам ее слово в слово.
- Нет-нет, не стоит. И все-таки вам не почудилось, что слова могли бы быть и…
- Для меня они священны.
- Дженет, можете открыть уши. Дженет!
Я обернулся. Мисс Оутс просунула руки под шляпку и плотно зажала уши. Вытаращенными глазами она смотрела назад, туда, откуда мы ехали. За нами бежал совершенно голый абориген с довольно-таки устрашающим копьем в руках. Пришлось несколько раз на него прикрикнуть. Он повернулся и исчез в зарослях кустарника - пожалуй, не из-за моих криков, а оттого, что потерял к нам интерес, как среди них водится.
- Думаю, пора поворачивать.
Наш злосчастный конь навострил уши и трусцой отправился назад. Он знал, куда бежит, и устремился к родному стойлу вопреки всем моим стараниям. Видимо, тормозить было не в привычке у его владельца. И в самом деле - к чему останавливаться у миленького деревца или около хорошеньких домиков, у колодца, у лодочной мастерской? Запястья мои горели от безуспешных попыток сдержать резвый бег скакуна. Мы выехали на мыс, с которого открывалась панорама залива. Сердце мое возрадовалось: на берегу стояла деревянная скамья для уставших путников, хотя рядом с ней и отирался абориген, озирая пристань с хозяйским видом! Лошадь встала у скамьи. Дикарь удалился, даже не обернувшись.
- Прошу прощения за это невоспитанное животное. Мисс Оутс, я, пожалуй, привяжу коня здесь и оставлю на ваше попечение.
Мисс Оутс, как я и ожидал, только пискнула. Я подал руку мисс Чамли и повел ее вдоль берега, к самой воде. Мы остановились, и я посмотрел ей в глаза.
- Мисс Чамли! Я уже говорил, что мы, подобно Улиссу, всецело находимся во власти Нептуна. Обычные правила поведения к нам неприменимы. Я написал целую гору писем…
- Я бесконечно дорожу теми, что дошли до меня!
Беседа наша текла прерывисто и смущенно, будто слова вырывались помимо нашего желания.
- Мисс Чамли… Вы знаете - я сразу понял, что это судьба! Для меня нет и не будет никого, кроме вас. Скажите мне, что вы избрали другого - во что я не желаю верить! - и мое сердце будет разбито. Но - о, мадам! - если чувства ваши свободны, и вы не отвергнете мои притязания, то есть если вы готовы увидеть во мне не просто друга…
Мисс Чамли улыбнулась, глаза ее просияли.
- Мистер Тальбот, молодая особа с благосклонностью примет ваши признания!
- Я готов объявить о них всему миру!
- Обещаю, что на нашем корабле обо всем узнают раньше, чем он отойдет от пристани… Боже, а это что такое?
Наступило время отлива. Примерно в миле от нас чернели остатки нашей несчастной посудины, ясно видимые в кристально чистом воздухе. На вопрос мисс Чамли ответить было совершенно невозможно. Мы молча стояли на берегу. Подробности нашего путешествия проносились у меня перед глазами. Я утер слезы, притворившись, будто отгоняю надоедливую муху. Мисс Чамли пребывала в неведении о судьбе моих товарищей по кораблю, ей были неизвестны ни те страх и ужас, ни та жестокость и стойкость, ни та тоска и предчувствие смерти, которые все еще сочились с почерневших шпангоутов.
- Мисс Чамли, а что случилось с лейтенантом Деверелем?
- Он оставил корабль и поступил на службу к магарадже. Стал полковником, хотя у них там это называется как-то по-другому. Носит тюрбан и ездит на слоне.
И тут…
- Мистер Тальбот, глядите - флаг!
Я обернулся и поглядел направо. Не более чем в миле отсюда стояла "Алкиона".
- Боюсь, мадам, это сигнал отплытия.
Мы посмотрели друг на друга.
Пропустим взаимные объяснения, прощания и клятвы. Вы найдете их в любом романе - к чему повторяться? В конце концов, пришлось отвезти дам на пристань. Подозреваю, что я хлестнул несчастного коня сильней, чем ему когда-либо доставалось - от неожиданности он едва не сбросил нас с утеса. На пристань мы прибыли быстрее, чем уезжали оттуда. Мисс Оутс бросилась бежать по сходням так, словно за ней кто-то гнался. Я помог мисс Чамли спуститься. Сомнений не оставалось - экипаж готовился к отплытию. Слышались окрики: "Всем на корабль!", удары линька. Но что нам до них? Мисс Чамли с улыбкой повернулась ко мне.
- Даю вам слово сэр, что буду ждать, сколько понадобится - хоть всю жизнь!
- А я обещаю вам руку и сердце - на всю жизнь!
Повинуясь порыву, я и впрямь протянул ей руку. Она со смехом вложила в нее ладонь.
- Дорогой мой мистер Тальбот! Вы совершенно заморочили мне голову!
Ее цветущее личико очутилось совсем близко. Я сорвал шляпу и, забыв о приличиях и не обращая внимания на взгляды моряков, заключил мисс Чамли в объятия. Мы поцеловались. Никогда я не вел себя столь откровенно на публике - разве что в тех редких случаях, когда позволял себе лишнего. В тот же момент до меня дошло, что мы обнародовали свои чувства на глазах у всего судна. Не зря мисс Чамли обещала, что на корабле обо всем узнают раньше, чем он отойдет от пристани.
И он отошел, унося с собой мое сердце.
Тут мои дорогие читатели - ибо я намерен оставить многочисленных потомков - вообразят, что наша сказка подходит к концу. Что я сделал в колонии неспешную, но уверенную карьеру и… - но нет! Сказка только начинается!
На следующий день Дэниелс обмолвился, что "Алкиона" доставила необычайно объемную вализу, и попросил меня самому забрать адресованные мне письма среди почты, в беспорядке сваленной у него на столе. В тогдашнем смятении чувств моих почта меня мало интересовала. Горько было признаваться, что в последнее время письма из Англии приносили больше грусти, чем радости. Я распечатал их только через два дня после отплытия "Алкионы". Первым мне в руки попалось письмо от матери. Тон послания оказался на редкость приподнятым - без всякой видимой на то причины. Чему это она "несказанно рада"? Почему называет покойного крестного "дорогим другом"? Подобные эпитеты и при жизни-то доставались ему нечасто! Я перешел к письму от отца. Выяснилось, что наконец-то огласили завещание крестного. Мне он не оставил ничего, однако выкупил все наши закладные и передал их матери! Конечно, ни богатыми, ни даже состоятельными нас это не делало, но мы могли, по выражению отца, "вернуться к приличной жизни"!
Более того… Тут необходимо попросить уважаемых читателей, поелику возможно, сдержать недоверие и припомнить историю мистера Гаррисона, которого избрали в парламент без его ведома, и узнал он эту приятную новость, только когда наткнулся на английскую газету, оставленную кем-то в парижском борделе! Приходской священник из "гнилого местечка", которое принадлежало моему крестному, сложил с себя парламентские полномочия, и меня, Эдмунда Фицгенри Тальбота, выбрали вместо него! Ну, измыслите что-нибудь подобное, мистер Голдсмит! Попытайтесь превзойти такой сюжетный поворот, мисс Остен! Моему изумлению не было предела. Я снова и снова перечитывал блаженные строчки, а потом вернулся к письму матери, которое теперь преисполнилось смысла - да какого смысла! Первым порывом было поделиться радостной вестью с предметом моей страсти. Вторым - вытребовать немедленной аудиенции у мистера Маккуори.
Губернатор охотно пошел мне навстречу. Едва я сообщил ему эти исключительные известия и показал соответствующую часть отцовского письма, как он немедленно попросил считать себя не начальником, но другом.
Что тут добавишь? Мистер Маккуори извинился за то, что пока не в состоянии немедленно отправить меня на родину, но как только появится подходящее судно, так сразу, а сейчас, как ему кажется, следует возблагодарить божественное провидение за все его милости. Я, так и быть, подыграл ему, тем более что счастье и удача гораздо больше расположили меня к религии, чем их мрачные противоположности. Мы поднялись с колен, и мистер Маккуори робко осведомился, считаю ли я себя освобожденным от служебных обязанностей ("Хоть вы и по-прежнему член нашей дружной семьи, мистер Тальбот!") или согласен поработать на благо колонии. Я, разумеется, объявил себя в полном его распоряжении. Губернатор, в свою очередь, признался, что надеется установить наитеснейшие связи с правительством и что меня наверняка заинтересует все, что он успел сделать за недолгий срок своей службы - ведь будущему законодателю подобные знания просто необходимы!
Письмо к мисс Чамли растянулось на множество страниц. В гавани появился шлюп "Генриетта", которому требовался серьезный ремонт. Чередой потянулись тягостные задержки, в которых не было ничьей вины - заурядная неразбериха военного времени. Я не выдержал и решил перегрузить вещи на другое судно, которое, к сожалению, тотчас же вышло в море - без меня, но со всем моим багажом и письмом к мисс Чамли. "Генриетта" же… Пожалуй, не стоит расписывать все так подробно. Вскоре за письмом последовал и я. В Мадрасе пришлось задержаться, чему я и обязан возможностью ознакомить читателей с эпистолярными талантами мисс Чамли. Я, разумеется, направил ей послание, в котором официально просил ее руки. Слова, в которых предмет любви отозвался на мое предложение, для меня священны. Впрочем, она любезно дала согласие на то, чтобы я привел здесь некоторые пассажи из ее ответа.
"Погода по-прежнему ужасна. Ах, где же вы, английские деньки! Не устаю перебирать в душе радостные события, главным из которых… нет, не следует начинать письма с лести. Лучше напишу, что я думаю по поводу вашей будущей речи в парламенте, которую вы любезно включили в письмо с просьбой покритиковать. Так вот, дорогой мистер Тальбот, на мой взгляд, она восхитительна! Когда я дошла до слов: "Хотя избранием своим я и обязан так называемому "гнилому местечку", я клянусь целиком посвятить себя реформе этой устаревшей и прогнившей системы", - ах, сердце мое преисполнилось гордости! Какое благородство! Кстати, кто такая миссис Преттимен?