- Так я и знал, а я... кажется... м-да... впрочем, чем меньше... тем лучше... особенно в наше время. Не находите? Под шапочный разбор только дураки собираются, а я вот рылом не вы... пересидел, служба, она ведь затягивает, вначале курсантом - вроде бы молодость, романтика, а потом... Ну да, конечно, вам не понять: где-то там до капитана каждой звездочке рад, это ведь не шутка - скороспелки-партийцы, народ ушлый, а... я, м-да... старые грехи... - Хотел продолжить, но ему снова стало лень, он прикрыл рот и замолчал, бросив тревожный взгляд на доктора Е.Во.
- Бог с вами, не упрямьтесь, - сказал Иванов, обращаясь к доктору Е.Во.
Доктор Е.Во. выпятил челюсть:
- Великий человек - необычайно точное соотношение между замыслом и осуществлением.
- Иными словами?
- Иными словами, я достиг всего, чего хотел, - выпалил доктор Е.Во.
Он явно боялся, что его остановят. Украдкой он бросил взгляд на господина Дурново.
Господин Дурново тактично откашлялся.
- Меня тревожат некие симптомы, - произнес он, заглядывая Иванову в глаза, - мы не можем держать в наших рядах балаболок. Но иногда, в интересах дела... Иногда и вошь пригодится...
Иванов отвернулся. Никелированный пистолет в кармане брюк соблазнял больше всего - как мгновенное решение всех проблем. Господин Дурново призывал его в свои ряды. Зачем? Зачем ему все знать?
- Не все ли равно... - заметил Иванов не столько для господина полицмейстера, сколько для себя.
- Я тоже так когда-то думал... - Господин полицмейстер даже не обиделся. - Впрочем, я с вами солидарен в этом вопросе.
- У вас нездоровое воображение. Надо мыслить реалистично, - уколол их доктор Е.Во. - Я член городского собрания. У меня хорошее чутье. - Ему явно хотелось недвусмысленно угодить начальству. - Никто же не намерен в открытую критиковать власть. Я сразу понял, куда ветер дует.
"Куда же?" - захотелось узнать Иванову. Иногда личный опыт кажется ничтоже сумняшеся.
- Хм-м-м... - издал странный звук господин Дурново, подтверждая сомнения Иванова. - Контингент давно помельчал, выродился, можно сказать, не с кем профессионально работать...
Казалось, он жалуется Иванову.
- Как в былые времена, партии должна принадлежать руководящая роль, - тут же нашелся доктор Е.Во.
- ...Э-э-э... - Поблескивая коронками, господин Дурново едва переборол зевоту. - Нам здорово повезет: если бы у моей тетки были яйца, она была бы дядькой.
- Старую гвардию не забывают, - согласился Иванов. - И все-таки, что же там пан Ли Цой?
- Хм-м-м... - снова прокашлялся господин полицмейстер. Прикрыв глаза рукой, внимательно слушал. Лень была слишком значительна, чтобы ею пренебрегать.
- Ух-х-х... Не служил и все. Он не отдал мне мои деньги... Он выгнал меня, как щенка... Ни в одной цивилизованной стране... Могу ли после всего этого?.. Нет, мне не хотелось бы вспоминать. - Он оскорбленно поджал губы: - Не желаю быть марионеткой. Надоело... - Е.Во. выразительно взглянул на господина полицмейстера.
На лице последнего сияло: "Так я тебе и поверил!"
- Конечно, конечно, - согласился Иванов, - я понимаю. Вот и господин Дурново подтвердит...
- Я ценю вашу независимость... - произнес господин Дурново, вяло оживляясь (лицо его уже ничего не выражало), - но, право же, будьте гуманистом, господин Е.Во. Когда прослужишь вот так лет эдак... м-м-м... - пожевал губами, как сонный карась, - думаешь: "Ей богу, чего тебе еще надо? Разве это мечты юности? Работа по такому делу? Вечное дерьмо! А с другой стороны - отечество... которое на тебя плюет", - дернул щекой, как паралитик, - "в конце концов..."
- Каждый заботится о собственном кармане, - философски вставил доктор Е.Во.
Человеку всегда кажется, что именно в этот момент жизни он мыслит здраво и трезво. Почему-то весь его опыт забывается, как прошлогодний снег.
- Ну вот видите... - произнес господин Дурново и развел руками.
- Мне даже несколько совестно... - расчувствованно произнес доктор Е.Во.
Они снова замолчали - тяжело и вяло, борясь с полуденной духотой. Заранее придумывая свои аргументы, оттачивал логику абсурдных ходов. Жара волнами вливалась в окна, затопляя все уголки зала.
- Иногда хочется по-детски плакать, - добавил доктор Е.Во. Они оба с подозрением уставились на него. - Помню, когда впервые оторвал бабочке крылья... - И заметил вдруг минорно, как юла на издыхании: - Такой, как у вас, господин Дурново...
- Срамота... - Господин полицмейстер поспешно одернул мундир и полез за платком. - Я от вас такого не ожидал... хулить боевые заслуги... Бабочка первой степени, бабочка... - высшая награда!
Левая бровь, переломанная шрамом, гневно вопрошала, правая осталась безмятежной, как зной за окном.
Доктор Е.Во. позеленел от оплошности. Челюсть бесцельно дернулась - раз, другой.
- Господин Ли Цой слишком ценит мое мнение, чтобы я пытался использовать его влияние, - вдруг вспомнил он.
- Конечно, можно попросить и его, чтобы он попросил вас, - высказал предположение Иванов.
- Да, - согласился господин Дурново, - пожалуй, это вариант. - И взялся за телефонную трубку.
- Не стоит беспокоить... - доктор Е.Во. уже висел на шнуре. - Кто старое помянет... Ведь мы и сами... - Глаза его от страха почти вылезли из орбит.
- Покажите донос, - попросил Иванов, благодарно взглянув на господина полицмейстера.
- В виде исключения и в целях профилактики... - начал господин Дурново, тяжело и сытно вздохнул. - Как вы думаете, господин Е.Во.?
Доктор Е.Во. загнанно хрипел, пот капал на усердную грудь, на которой еще не нашлось места для наград.
- Не возражаю. - Он фальшиво улыбнулся и взглянул на Иванова: "иди-ты-к-черту!". - Только нашему любезному гостю может не понравиться...
Тайный политик из него не вышел. Любовь к деньгам иногда путают с карьерой, а женщин - с предметом обожания.
- Давайте, давайте, - потребовал Иванов, - я не девица на выданье.
- Как хотите, - странно ответил доктор Е.Во., с молчаливого позволения господина полицмейстера взял со стола папку, открыл ее и протянул лист: - Например, вот этот... Дело, так сказать, личного характера... - пробормотал он, выпучивая глаза.
- Да, - произнес Иванов и вступил в роль вкушающего информацию.
Где-то он уже видел этот золотистый ободок поверх лощеного листа с Радзивилловским вензелем заглавных букв названия дней недели. Развернул: обыкновенное полицейское донесение, изложенное каллиграфического почерком, с подробностями выводов и обстоятельствами до минуты; в слове "полууставом" было пропущен одно "у", а прямая речь - почему бы не ограничиться косвенной - не закрывалась кавычками в трех случаях из пяти; явная хромота стиля и ритмических ударений. Иванов подумал, что Изюминка-Ю забыла упомянуть о пистолете, который до сих пор оттягивал карман, и о ночах, проведенных у нее, где на кроватной тумбочке лежал блокнот с тиснением и золотым обрезом, и еще, пожалуй, об объяснении на барже (слезы были опущены, но зато человек, певший "Марсельезу", превратился в подпольщика), где она устроила трогательную мизансцену. Он давно догадывался, что она любит красивые безделушки и романтические приключения.
- Фальшивка... - Иванов бросил листок на стол.
- ...и очень дорогая... - заметил господин Дурново, аккуратно пряча в папку. На его груди, как бант, красовалась уже вторая бабочка.
- Теперь вы понимаете, что мы не выпустим вас отсюда, - сладко и мстительно произнес доктор Е.Во. - Стоит нам послать людей, и...
"А-а-а... наконец-то у тебя прорезались зубки", - подумал Иванов.
- Разговаривать с вами - все равно что держать волка за уши, - польстил он.
- Готов поспорить, - запальчиво произнес доктор Е.Во. и победно оборотился к господину Дурново: - Разрешите приказать?
- Вы же знаете, что там ничего нет, - поспешно огорчил его Иванов.
Исключение составлял маленький пакетик, который выпросил у него Савванарола. И об этом пакетике Изюминка-Ю, конечно, не знала. Но пакетик лежал в тайнике крышки стола, и его еще надо было найти.
- Знаем, - произнес господин Дурново. - Но проверим. Господин Е.Во., извольте вызвать машину. Пусть возьмут собаку...
Господин полицмейстер повернулся, и Иванов вдруг увидал у него на спине автомобильный номер - сплошные нули - и жовто-блакытный флажок сбоку. Ниже красовалась надпись: "Не уверен, не обгоняй!", а повыше, на спине: "Не спеши, дружок!". Впрочем, в следующее мгновение все пропало и казалось мнимым, как и бабочки на кителе. "Показалось", - решил Иванов.
- Вы же не будете отрицать наличие компрометирующих материалов? - спросил господин Дурново, проводив доктора Е.Во. взглядом и, опуская голову, оборотив к нему свое одутловато-нездоровое лицо. - Это было бы нелогично. Но мы можем с вами договориться...
Иванов удивился. По-настоящему за много времени он кому-то требовался.
- ...не сейчас, например, завтра, когда обыщем, пардон, вашу квартиру, - произнес господин Дурново, вставая. - Я сам вас отведу.
- Сделайте одолжение, - сказал Иванов. - Я польщен.
Наконец-то он поднялся с этого проклятого стула. Доктор Е.Во., цокая армейскими каблуками, как лошадь подковами, удалялся на слепящий плац. Господин Дурново подтолкнул к тайной двери:
- ...не хотелось вас расстраивать, но магистрат готовит указ "об узкоспециализированных лицах"...
Улыбка человека, много времени проводящего за душеспасительными разговорами. Участливые нотки в бодреньком голосе и вера в благополучие мироздания.
- Так что... сами понимаете... - то ли попробовал пошутить, то ли поперхнулся и тут же забылся, наткнувшись на свежую мысль. - Многое просить нельзя наперед. Повторяю: многое. Свободы, конечно, не прибавится, климат изменится, реки потекут вспять, моря обмелеют... доллар упадет, впрочем, сами понимаете, куда всех несет, словно... словно... впрочем, я оговорился, не обращайте внимания, мысли вслух...
- Ага... - вставил Иванов, вспомнив, что это любимое междометие Гд. - Как мне идти?
- Конечно, руки за спину. Но, в принципе, ничего не произойдет. Повторяю: ничего! И не изменится. А вот это уже наша задача.
- Так я и подозревал, - сказал Иванов. - Разговаривать можно?
- Знайте! - полуобернувшись, запальчиво и коротко поднял палец: - Дыма без огня не бывает! - И между делом указывая: - Конечно, можно.
Над ухом упорно торчал длинный седой волос. Бровь, сердито вопрошая, топорщилась.
"Зачем это ему? - подумал Иванов. - Все эти извороты, выгибания, кто кого поймает на слове, на грехе, подложит свинью, а потом и с ним поступят так же".
Шли по туннелю, выложенному белой кафельной плиткой, буднично, словно в подсобках какого-то ресторана, где в проходных помещениях повара в белых колпаках изумленно отрываются от своих дел, где бесшумно скользят официанты с подносами и пахнет подгоревшим маслом.
- Что это значит? - спросил он. - Война всех против всех?
- Принудительное лечение трудом, - пояснил господин полицмейстер, грузно поворачиваясь в узком пространстве. - Потом сами расскажете...
Заулыбался.
- Значит, искусство вам не нужно?! - удивился Иванов.
- Не так громко. Смотря какое! Санкюлотское - нет. Клериканское - да. Слишком долго вы властвовали. Санкюлотский язык скоро полностью запретят. Не забывайте о законе об аннулировании гражданства для лиц, принадлежащих к национальному меньшинству. Дело даже не во мне, - напомнил господин Дурново и замедлил шаг. - Во всем должен быть порядок, и вас тоже переучат, учтите.
- Спасибо, - открестился Иванов.
Вошли в лифт.
- В люкс! - приказал господин Дурново, и охранник молча поднял их на шестой этаж. Кабина долго скрипела вдоль голых кирпичных стен.
- В принципе... в принципе, я не разделяю точку зрения некоторых членов... правительства... Но для искусства еще не наступило время, тем более для вашего... санкюлотского. У вас есть патент на писательскую работу? То-то, значит, вас не будут публиковать.
Мышиный цвет придавал стенам унылый вид. Навстречу двигался уборщик с веником и совком.
- Что же, по-вашему, мне прикажете, удариться в бега? - Забывшись, Иванов высвободил руки.
- Общественные работы... спрячьте, спрячьте, а то еще что-нибудь подумают... между прочим, вас положено вести в наручниках. - Ни тени сомнения, только сконфуженно оглянулся вдоль коридора, в конце которого, у следующих дверей, одиноко маячила фигура охранника.
- Как в Италии? - почему-то спросил Иванов, возвращая руки за спину.
- При чем здесь Италия?! Причем?! Потом, она где?! - Господин Дурново возмущенно и искренно удивился. - А мы здесь.
- К сожалению... - вздохнул Иванов.
Ему импонировала его суетливая искренность.
- Ваш пессимизм никуда не годится, - успокаиваясь, вздохнул господин Дурново. - Впрочем, мы прибыли. Escaladez! Escaladez! - потребовал он. - Если вы не против, я загляну вечерком на чай. До встречи. При любой власти надо уметь жить, да! - И за Ивановым захлопнулась дверь. Он обернулся и увидел...
* * *
Пламенел лес. Пятнисто усыпанная дорога убегала вглубь. Между стволами угадывался поворот, которым не все было сказано, а лишь намерение - естественная необходимость изгиба, как жизнь, которую он, как и все, страшился ненароком разглядеть. Противоположно окнам - выгоревшая "Корабельная роща" в дешевой раме и пластиковый цветок в мраморном горшке, вместо земли засыпанный окурками. Равномерно гудел кондиционер. В баре-холодильнике - признак благородства власти - через одну ячейку головками вповалку торчали разнокалиберные бутылки. Под потолком шевелился вентилятор, и какой-то клериканин привычно вещал с телеэкрана о принципиальной независимости страны, которой Иванов никогда не служил. Однажды его даже причислили к клериканским писателям, на что ему пришлось заметить, что он не имеет к ним никакого отношения. Потом ведущий вытащил на свет кости С.П. - за неимением лучших - и стал наводить на них глянец. "Слава героям!" Ответ: "Героям слава!" Бандеровцы идут. Потом появилась популярная певица и на санкюлотском языке сообщила: "Те, кто увидел нас на экране, пусть не думают, что мы глашатаи режима или группы людей..." Тоже надеется, что она неповторимая и единственная в своем роде.
Приглушил звук и с вожделением отыскал среди вин и водок бутылку портера N 6, потом наугад, за корешок, вытянул книгу с полки и упал на диван под завораживающее верчение, посмотрел на слишком цветастую, скалящуюся обложку с названием "Стилист" и, не раскрыв, уснул. Часа через три его разбудили звуки - вначале подспудные, как вкрадчивый шепот, потом он уже ясно услышал шаги. Их было двое. Цокающие и шаркающие. Но оба гулкие и уверенные. Вначале где-то в основании башни, потом - возле ожившего лифта. "Ни одна из философий полностью не отражает реальность, - успел подумать он. - У человечества нет иного опыта, кроме своего. В этом оно плоско, и не в противовес этому, а в противовес заурядной механистичности обращена метафизика". И открыл глаза. За окнами стояла темнота. Тюремные звуки сочились по каплям. Лифт терся о стены колодца. Тросы пели от натуги. Он знал за собой эту странную особенность: в момент пробуждения думать о странных вещах. Его мучило то, что не имело явного применения. Возможно, он так защищался от окружающего пространства, похожего на бездну.
Выхватил то, что первое пришло в голову:
"Практичность трехмерия соответствует неустойчивости мысли - как неустойчивость ощущений. Возврат в одно и то же весьма относителен, как свойство времени. Другими словами, действия не всегда до конца сопровождаются мыслью, а есть результат волевого посыла, что ведет к иллюзиям. Большинство резонирующих идей не лежит в области практического применения, а есть продукт природы человека, принимаемый чаще за сны. Предел мышления как личного опыта определяется глубиной выделенного времени. Чем "больше" времени, тем больше абстрактности".
Обрадовался, что его не обыскали. Нащупал пистолет и вытащил свой старый блокнот. При лунном свете, почти ощупью записывал:
"Время - копилка идей. Однако должно быть нечто более значимое, чем просто набирание очков, - дело, в общем, "бессмысленное", по большому счету. Догадки об этом есть цель мудрствования всего человечества. Можно ли предположить, что существует упорядоченная и неупорядоченная энергия? Человечество, с одной стороны, создало систему взглядов религиозного типа, пользующуюся авторитетом в случаях столкновения с неупорядоченной энергией, а с другой стороны, существует и иной способ управления, относящийся к рассудку, - философский. Однако по силе веры он уступает религиозному, так как сложен и для овладения требует долгого индивидуального подхода, тогда как религиозный приобретается практически мгновенно. Значит, вопрос веры или силы веры лежит в самом предмете веры, кроме того, природа религиозной веры однополюсна, а философской - многополюсна. По сути, философия - это уже не вера. Хотя при некоторых рассуждениях можно допустить и такое ее толкование. Если разобраться, то вера может иметь следующую иерархию: сущность - религия. Если расшифровать: сущность - все виды срывов сознания, объективное мышление на основе знаний фактов; и религиозная вера. Причем структурно религия имеет такой же вес в сознании, как и мышление о сущности, ибо первое является частью второго. Все виды срывов сознания равны - демократичный принцип природы. Иными словами, и в неведении человек счастлив. Понятие неведения - относительно по отношению к человеку. Бог создан воображением на основании метафизического опыта абстрактного "нечто"; очеловечив его, человек наполнил его смыслом. Однако следует заметить, что "нечто" имеет природную особенность роста вместе с сознанием человечества". Перед тем как те двое подошли к двери, подумал: "Иногда ты думаешь обо всем сразу - целиком и не можешь вычленить то, что тебя мучает. Но однажды это куда-то улетучивается, просто остается где-то за спиной, и ты чувствуешь себя сухим, как деревяшка, и пустым, как яичная скорлупа, словно наступил и твой черед принимать решение, словно там, где-то за перегибом ощущений, созрела ситуация и ты должен действовать".
Удовлетворенно спрятал блокнот и приготовился. Блеснула декорированная под гостиничный номер дверь - единственное, что напоминало здесь о тюрьме.
- Что же вы в темноте! - раздался укоряющий голос господина полицмейстера, и Иванов заслонил глаза от вспыхнувшей лампы. - О!.. извините...
- Я уже проснулся... - Сел и опустил ноги с дивана. Книга упала на пол. Он подхватил ее и положил на журнальный столик.