* * *
Камера-люкс была выстроена в стиле мансарды: одна стена, наклонная, с большими окнами и двумя клуазонами. Если вылезти на крышу, то видны петли реки за зелеными купами, где ворковали горлицы. Город не успевал остывать за ночь. Лишь под утро из леса набегали облака, проливались дожди, и все блестело. Это было катарсисом города. К вечеру он снова истекал желчными испарениями. Только река - влажная от изумрудной дышащей зелени и шапок деревьев - не менялась, не меняла отражения неба и облаков. Она текла на север, прокладывая путь среди некогда буйных юрских и девонских болот, в низине, замкнутой чередой глинистых холмов, к которым жался город, словно боясь неудачной попытки сбежать вниз. Сбежать в простор и разлитый запах парков и хвойных лесов, сбежать, раскинув руки, - радостно и самозабвенно, стряхнуть всю грязь, накопившуюся усталость, вдохнуть свежий, живительный воздух леса - осенью, когда он полон прелых запахов листвы и грибов, - зимой, когда звенит протяжностью от опушки к опушке в шапках белоснежного покрова, - весной, когда все наливается силой, и в конце лета, когда ты стоишь и смотришь с крыши тюрьмы. Что тебя тянет туда? Ответная скупость жеста или человеческая условность? Слепое подчинение грядущему или воспоминания? Словно ты ищешь и боишься обернуться только потому, что не хочешь увидеть собственное лицо, словно ты не хочешь стать несчастным человеком, который бездумно тратит время на пустые дела. Пусть прошлое останется таким - прежним, бесшабашным, наполненным той неопределенностью, которая потом... потом, когда ты станешь взрослым, исчезнет, как дым. Не в этом ли трагизм человеческого существования?
- Хватит философствовать, - услышал он. - Спускайтесь.
Посреди камеры с сумкой в руках стоял доктор Е.Во. Теперь он больше походил на заработавшегося чиновника, сироту или человека, которого незаслуженно обделили. Его явно мучили приступы служебного рвения.
- Мне и здесь хорошо, - ответил Иванов, не сдержавшись. За его спиной дышала ночь и где-то в ней - река, шевелящаяся, живая, между склоненными над ней деревьями. - Куда вы спешите?
- Спускайтесь, спускайтесь! - Доктор Е.Во., тусклый, как пятнадцативаттная лампочка, уселся в кресло, закинув ногу на ногу, - блеснули золоченые позументы. Моржовые усы угрожающе шевелились.
"Его бы воля, упек бы куда-нибудь подальше", - понял Иванов. Опомнившись, он невольно скользнул взглядом по столу: папку накануне он спрятал в сейф, и спрыгнул вниз.
- Я удивлен, что вы в хорошей форме, - сухо заметил доктор Е.Во.
После всех их разговоров он все еще сохранял энтузиазм и на что-то надеялся. Последний раз он настаивал на добровольном признании в шпионаже, впрочем, похоже, не отказался от этой идеи, ибо, несмотря на мрачный вид, был деловит и, как всегда, с до глянца выбритыми щеками. Он совсем не походил на того человека, каким Иванов видел его в издательстве господина Ли Цоя.
- А я удивлен, что это вы, - произнес Иванов.
Пикировка прочно вошла в их взаимоотношения. После полуторасуточного допроса они питали друг к другу почти родственные чувства. "Как ваша простата?" - регулярно осведомлялся Иванов. Он проникся сочувствием к судьбе дознавателя. Оказалось, что господин Е.Во. уже отправил за границу жену, сыновей и любовницу. "Никто не должен превзойти меня в предусмотрительности!" - заявил он в порыве откровения. В нем странным образом сочетались простодушие и снобизм. "Безусловно, вы правы", - согласился Иванов.
- Итак, ваш сын совершил заказное убийство. Факт доказан! Не стоит отпираться. Сделаете себе хуже.
- Не может быть, - спокойно возразил Иванов. - Он сидит у вас в подвале.
Он давно заметил, что на господина Е.Во. странным образом воздействует эта фраза, словно он еще не умел бороться с логикой оппонента, словно, кроме подвалов, у него не было других аргументов, но подвалы ему были запрещены.
- Завели песню, - словно задумавшись, произнес доктор Е.Во. - Впрочем, сейчас увидите, - продолжил он тоном всесильного человека. - Поедем на опознание. Кстати, он сам во всем признался...
И вдруг Иванов понял, что это последняя атака господина Е.Во. Так в лоб он еще никогда не бросался. Он понял, что у его оппонента выходит время. Возможно, он даже выговорил его у господина полицмейстера, и теперь шел ва-банк.
- Знаете, кого вы мне напоминаете? - спросил Иванов, словцо так и крутилось у него на языке.
- Знаю, и поэтому не будем. Кстати, шагистикой я больше не занимаюсь, а повышен... - Вялый, как презерватив, он явно был пешкой в чьей-то игре. - Не скажу кем, скоро сами узнаете. -Нагнувшись, показал свой высокий затылок с тщательно зализанными волосами. И с важностью водрузил портфель на стол. - Узнаете? - Последовало быстрое движение руками с растопыренными пальцами и в концовке: "Хоп!" - непристойный жест, и: - Вот так! - произнес доктор Е.Во. - Предлагаю вступить в национальный легион до пятидесяти - защищать Севастополь.
- От кого? - просил Иванов.
- Естественно, от вашего брата, - ответил доктор Е.Во. - От кого же еще?
- Я еще слишком молод, - парировал Иванов.
- Весьма патриотично, - назидательно заметил доктор Е.Во. и перешел на клериканский язык.
- Не утруждайтесь, - сказал Иванов. - Даже сами ничего не понимаете.
- Да уж... - смешался доктор Е.Во., - практики мало: все санкюлоты и санкюлоты, но я беру уроки...
Выставив ножку, смотрел вопросительно и твердо, у него был изможденный вид, как у долго курящего спортсмена, и вдруг сменив тему:
- Ваша сумка?
- Что же там? - Иванов пожал плечами. - Бумага?
Сумка выглядела слишком толстой, словно являя отражение честности господина Е.Во., радеющего на службе.
- Сумка ваша и содержимое тоже. Отпираться бессмысленно. - Он даже улыбнулся, правда, несколько натянуто, словно чего-то ожидая. - Вы не признаетесь? Наш агент все нам рассказала...
- Да... - сказал Иванов. - Но это абсурд, отвезите меня к господину Дурново.
Доктор Е.Во. выругался:
- Стал бы я с вами... - и выбежал из камеры.
Больше Иванов с ним не разговаривал вплоть до той ночи, когда они столкнулись на балконе Королевы. И тогда один из них сплоховал.
* * *
Загорелый и посвежевший, явился утром, одышливо хрипел за дверью, пока охранник открывал ее.
- Я счастлив до увлажнения! Прекрасно, сынок, прекрасно! - произнес он тоном бодрячка и мимоходом выглянул в окно. -Последнее лето тысячелетия. Вы знаете, в чем смысл жизни? -Снова, как и два дня назад, посмотрел на Иванова по-отечески мягко и добродушно. - Вспоминать ее потом! - Задумчиво пожевал губами. - Впрочем, это не мои слова, а очень важного лица! Догадываетесь, кого?
"Интересно, смог бы Кляйн или отец стать полицмейстером? - подумал Иванов. - Природа не терпит пустоты..."
- Нет, - терпеливо, как сумасшедшему, ответил господину полицмейстеру, - наверное, вашего тюремного палача?
- Напрасно... - Его колкость господин Дурново пропустил мимо ушей. - А между тем так считает без пяти минут новый диктатор. Господин, кто?.. Ли Цой! Другого жулика почему-то не нашли.
- Второй Армейский Бунт? - изумленно спросил Иванов.
Сколько ни готовься, а когда ожидаемое переходит в реальность, это всегда шокирует, это заставляет волноваться.
- Нет еще, но гнойник созрел. Мы способны испытывать жалость к любому человеку, которого нам показали в соответствующем виде. Теперь он ничего не боится. Теперь он открыто разъезжает по городу в окружении своих сторонников. За последние два дня - три десятка митингов. Простой деревенский парень, не умеющий правильно говорить, но этим как раз и берет! Вы знаете, чем мы заняты? Вся полиция брошена замалевывать лозунги санкюлотов, типа того: "Ты нас предал!" или просто - "Вор!". Пока мы справляемся...
В голосе господина полицмейстера ничего не прозвучало: ни протеста, ни тайного подвоха, его можно было только заподозрить в двойной игре или в чрезвычайно гибком позвоночнике.
- А как же господин Е.Во.? - спросил Иванов.
- Господин Е.Во. все еще мой заместитель и комиссар. Но вы постарались... - похвалил господин полицмейстер. - Таким образом мы его наверняка обведем вокруг пальца.
- Мы? - удивился Иванов.
- Вы еще ничего не поняли? - участливо спросил господин Дурново, и глаза его не изменились, смотрели оценивающе, словно играли очень тонкую роль.
- Вы... Вы меня обманули, - догадался Иванов, у него было такое чувство, что его еще раз предали, но господин Дурново тут же постарался развеять все сомнения.
- Нет, конечно, - все так же задумчиво ответил он. - Это не совсем обман. Просто вы помогли мне, а я помогу вам. Кто не умеет заниматься политикой, пусть ею не занимается. - И утвердился в своем мнении: - Именно, кто не умеет, пусть не занимается...
- Что на этот раз вы приготовили?
- Не надо спешить. Всему свой час, - ответил господин полицмейстер уклончиво.
- У вас каждый день - новые рецепты, - заметил Иванов.
Ему оставалось только одно оружие - терпеливо ждать. Господин Дурново знал больше того, что говорил, и действовал, как опытный полководец, по заранее разработанной диспозиции.
- Ай-ай-ай, - укоризненно покрутил головой господин Дурново. - Я всего лишь проверял. И не ошибся! Вы действовали очень убедительно. Я читал рапорты, хм... моего заместителя - очень серьезно. Только чуть-чуть переигрывали с ребрами. Но он сразу не догадается.
- У меня действительно сломаны ребра.
- Не может быть, - тупо возразил господин Дурново.
Лицо его приняло отсутствующее выражение.
- Где? - спросил Иванов. - Где мой сын?
Теперь он знал, как надо вести себя с господином полицмейстером. Пожалуй, из всех черт в собеседнике господин полицмейстер, как военный человек, уважал лишь прямоту.
- Под нами, в здравии и сохранности.
- Кстати, я хочу напомнить, что уже согласился. Может быть, приступим к делу?
- Ну и ладненько, - обрадовался господин Дурново. - Обговорим детали.
Теперь он больше походил на торговца недвижимостью: предмет торговли оговорен, дело осталось за малым - за ценой.
- Скажите, в чем ее вина? - спросил Иванов.
Он спросил неожиданно даже для самого себя, хотя почти не думал об Изюминке-Ю последние сутки. По крайней мере, его мысли отличались от мыслей обо всех других женщинах, даже о Гд., о которой вспоминал не так, не с такой теплотой, ибо Гд. всегда умела между ним и собой возводить барьеры, которые сама же потом с легкостью разрушала, и к ней надо было привыкнуть; он привык, очень быстро привык, ибо она обладала другими куда более значительными качествами, и это ему нравилось, хотя эта женщина и выпивала из него все соки. Но теперь он надеялся, что это больше не повторится. В глубине души он избавился от нее.
- Я ждал этого вопроса от вас, - понимающе улыбнулся господин полицмейстер. - Это вопрос мужчины. Впрочем, сущие пустяки. Но вы ведь знаете, на этом построена вся жизнь...
"Не умничайте", - едва не подсказал Иванов, но вместо этого заметил:
- Знаю, поэтому и спрашиваю...
- Она наш должник. Всего-навсего.
Он не договаривал, дарил надежду. А может быть, он просто играл с ним по давней полицмейстерской привычке.
- И все-таки? - попросил Иванов.
- Отсутствие патента на торговлю. Торговала картинами на спуске. Мелочь, но, согласитесь, приятно...
- Какими картинами? - удивился он.
- Вашего сына. Вначале мы решили, что они ворованные, но потом, будучи нашим агентом, она решилась даже бежать.
- Слава богу! - невольно вырвалось у Иванова. - Действительно, сущие пустяки.
Господин полицмейстер ободряюще улыбнулся, он подошел и взял из бара бутылку с дюшесом.
- Итак, вы обнародуете переданные вам документы. Каким способом - все равно. Садитесь в машину, и - "ж-жик" - в ваш любимый рай. Сына я вам отдам сейчас.
- Отпустите и ее... - попросил Иванов.
- Я вас прекрасно понимаю, - избегая взгляда Иванова, произнес господин полицмейстер, - как мужчина мужчину... но ничем помочь не могу. Хорошие сотрудники мне самому нужны.
- Отпустите, - попросил Иванов, - она все равно ни на что не годится...
- Э-э-э... - господин Дурново погрозил пальцем. Наверное, ему все же было стыдно, потому что жест выглядел неубедительно. - Кстати, вы у нее самая крупная рыбка.
- Хорошо, - обрадовался Иванов. - Поэтому я вас и прошу.
- О чем же? - Брови господина полицмейстера - левая, изломанная шрамом, и правая, прямая, как шпала, - полезли было вверх.
- В вашей работе она пропадет, - торопливо объяснил Иванов. - Еще больше запутается. О пистолете же она не сообщила.
Господин Дурново понимающе кивнул.
- Я сам подкинул его, - признался он, - чтобы привязать вас крепче, но потом появился наш комиссар, все запутал, и дело приняло другой оборот. Впрочем, я сегодня великодушен, пусть... пусть... - В следующее мгновение он забыл, для чего начал фразу. Сладострастно пожевал губами и облизнул их. Мельком взглянул в окно на вечный лес. Потом оборотил взгляд на Иванова, словно припоминая суть разговора. - Пусть она тоже едет... - С губ слетела слюна.
- Спасибо... - удивился Иванов и даже заработал внимательный кивок господина полицмейстера. Что бы это означало?
- Не за что, друг мой, не за что, - ответил он. - Человек есть не то, что он думает, а что он делает.
- Полностью с вами согласен, господин генерал. - Иванов подумал, что на этот раз ему удалось обмануть его.
Господин Дурново только поморщился:
- Не усложняйте себе жизнь. Будьте естественней. Живите так, словно впереди у вас сто лет, только так можно выжить.
- Я полностью с вами согласен, господин генерал, - повторил Иванов. Он почему-то обрадовался, словно с души свалился камень. Он подумал, что с остальным в этой жизни он как-нибудь разберется.
- И правильно делаете, - согласился господин Дурново, - а теперь прошу, - и галантно пригласил к выходу.
- Вы меня приятно удивили... - признался Иванов.
- Тьфу-тьфу-тьфу, - господин Дурново поплевал через левое плечо, - сглазите...
Иванов только улыбнулся. Вряд ли господин полицмейстер теперь мог обмануть его. Между ними давно возникла тайная симпатия, которую господин полицмейстер, ввиду своего положения, не мог озвучить.
* * *
- Прошу сюда не смотреть, - господин Дурново загородил широкой спиной поворот направо, - и сюда тоже. - Его голос приобрел официальные нотки.
Стены, увитые черной паутиной. Из труб беззвучно вырывался парок. В мутном колпаке одиноко горела лампа. В ее свете ноги покойников вполне соответствовали обстановке.
- Мрут как мухи, - посетовал он. - В основном нелегалы-азиаты... эмигранты...
- Чего ж так? - спросил Иванов, краем глаза все же заглядывая в проемы стен.
Закопченный кафель мерцал равнодушно и мертвенно, как в операционной. Пахло дезинфекцией. Из бетонных мешков тянуло трупным холодом.
- Не успеваем хоронить, - посетовал господин Дурново.
Дальше подвалы напоминали операционную. Стены были выложены все той же белой плиткой.
- Особо опасных мы держим в стерильных камерах. Буйных - в звукоизоляционных.
Сын сидел в звукоизоляционной, перед которой дежурил охранник.
Перед тем как ее открыли, господин Дурново откупорил бутылку воды и, неся ее перед собой, как букет, вошел в камеру.
Когда охранник вывел сына, он не мог ступать. Оперся о стену. Жадно прочищал горло пузырящейся водой. Борода сбилась в нечесаный ком. Из камеры пахнуло конурой.
- Интеллигенция всегда слаба... - не скрывая брезгливости и оборачиваясь к Иванову, заметил господин Дурново.
Сын дико повел глазами. В его облике появилось что-то первозданное, словно этой камеры как раз и не хватало для его мировоззрения. Выгоревший чуб вяло упал на глаза.
- С вашей помощью, - саркастически заметил Иванов, хлопнув сына по спине. - Не перестарайтесь...
Потом он понял, что ошибся.
- Не надо ссориться, господа, - вмешался сын. - Со мной все нормально. Я чудесно выспался.
Оказывается, он даже сохранил чувство юмора. Потянулся так, что хрустнули суставы.
- Ну вот видите... - обрадовался господин Дурново, - не так страшен черт... - подспудно он извинялся перед ними.
- Они меня поили соленой водой... - пожаловался сын и перевел дыхание.
В детстве он его напугал - простудил почки, искупавшись в Морозовском ручье. Он сам отвез его в госпиталь на противоположный берег Мотовского залива, и в течение нескольких лет следил за его болячкой, которая, в счастью, не перешла в хроническую форму.
- Уходим! - быстро произнес Иванов и подтолкнул сына к выходу. Он побаивался, что господин Дурново передумает, а сын сотворит какую-нибудь глупость.
Они миновали длинные прохладные подвалы с каменными мешками, где лежали мертвецы, и вышли на улицу. Жаркое долгое лето катилось к закату, постепенно переходя в не менее сухую долгую осень и затем - в морозную, бесснежную зиму, заканчивающуюся слякотной весной.
Господин Дурново, мягко, по-отечески, глядя в их лица, подал руку Иванову:
- Не забудьте, мы очень гуманны и сдержанны...
- Я не забуду... - пообещал Иванов.
Вялое рукопожатие раздражало его точно так же, как и излишне крепкое.
- Насчет нашего договора... - начал господин Дурново, - я вас очень попрошу...
- Не обещай им ничего, - вдруг вмешался сын. - Они не давали мне спать... Ваш человек очень изобретателен...
Иванов вопросительно посмотрел на генерала. Теперь он понял, почему у сына такие воспаленные глаза. Господин полицмейстер отвернулся, словно не имел к этому никакого отношения.
- Полиция во всем мире одинакова, - буркнул он. - Что вы от меня хотите?
- Я не ожидал от вас... - сказал Иванов в полпаузы.
Господин полицмейстер только пожевал губами, еще больше отворачиваясь от Иванов.
- Но я ни на что не согласился... - добавил сын, в его глазах промелькнула та ярость, что свойствена была и Гане в минуты раздражения.
У сына была своя логика, и он пытался сообщить ему об этом. Иванову стало стыдно. Он почувствовал, что предал его. Предал в компании с Изюминкой-Ю и с господином полицмейстером, который, несмотря ни на что, все равно будет делать свое дело. И все-таки он сам оказался на стороне господина полицмейстера. Об этом надо было подумать.
- Мы потом об этом поговорим, - ответил он сыну.
- ...Все-таки вы не забудьте, - оживился господин Дурново. - Тайно я всегда за демократию...
Они понимали друг друга. Они знали жизнь, знали, что игры кончаются где-то здесь, в сырых подвалах, и говорили на одном языке. На языке, которого сын не понимал, и надо было дать ему время пожить, чтобы он тоже все понял, научился обобщать, привык к языку жестов и недомолвок.
Сын безучастно посмотрел себе под ноги. Он всегда делал так, когда ненавидел кого-то.
- Спасибо, - ответил Иванов. - Все-все, идем, - он еще раз, словно понукая, хлопнул сына по спине, - идем... - и подтолкнул к воротам, за которыми, наверное, все еще дремал часовой.
- Ваши документы... - напомнил господин Дурново.