Ого! Неужели тётенька думает, что за это коротенькое время я успела поменять имя? Как-то неловко было напоминать ей, что меня зовут Леэло, но ничего лучше не приходило в голову. И зачем только взрослые спрашивают у детей их имена, если они всё рано их не запоминают?
- Товарищ Леэло, - сказала я, заметив требовательный взгляд таты. Всё-таки это звучало изысканней, чем просто повторение имени! - А тебя как зовут, товарищ? - продолжила я взрослую беседу.
- Ха-ха-хаа! - тётенька в пиджаке оскалилась, среди обычных зубов один у неё был золотой. - У вас очень весёлая дочка, товарищ Тунгал! Она сможет выйти из любого положения, поверьте мне!
- Она у меня молодец, маленькая хозяйка! - сказал тата серьезно и кивнул.
Ого! Такой похвалы я от него никогда не слышала. Обычно я была или упрямая, или капризуля, или болтушка, или, в лучшем случае, дочка, - но хорошая хозяйка… Б воздухе витало что-то подозрительное! А вдруг и впрямь планируется привести в дом мачеху? Белоснежка, как известно, стирала бельё семи гномов, а мне что же, придётся драить клетчатый пиджак толстой тётеньки?
Тётенька как-то нехотя улыбнулась, опять сверкнув золотым зубом, торопливо погладила меня по голове и призналась:
- Меня зовут Иреэне! К сожалению, мне некогда, водитель ждёт, и вообще-то я сейчас уже должна бы быть в Муналаскме, в МТС. А вы, товарищ Тунгал, подумайте над моим предложением! Всего хорошенького, маленький товарищ!
Почему взрослые думают, что детям нравится махать им вслед? Это "всего хорошенького", казалось мне неуместным, но вежливости ради надо было разок поднять ладошку, когда товарищ Иреэне усаживалась в "победу".
- А что, эта Иреэне хотела бы стать моей злой мачехой? - спросила я у таты. Я ведь заметила, что вид у него слегка растерянный.
- Этого ещё не хватало! - рассмеялся тата, но сразу опять посерьёзнел. - В определенном смысле она приезжала меня сватать. Меня хотят назначить директором школы…
- Ой! Вот здорово! Таким директором школы, каким была мама?
- Как мама? Нет, немножко иначе… по правде говоря, совсем иначе! - усмехнулся тата и протянул мне руку. - Пойдём теперь домой, товарищ ребёнок.
За столом во время еды не разговаривают
- Тётя Анне, тата теперь станет директором школы! - громко объявила я, едва войдя в кухню.
- С чего ты взяла? - донёсся со двора сердитый голос таты. - Возьми свои глупые слова обратно!
- Ты сам сказал! - Я была потрясена, что он отказывается от своих слов. - Ведь только что сказал, что тебя хотят назначить директором школы.
- Хотят назначить - это совсем другое, чем то, что я сам хочу стать директором! - возразил тата и потянул носом воздух. - Ладно, оставим сейчас этот разговор! Похоже, Анхен состряпала что-то вкусное! Я так голоден, что слона бы проглотил.
Тётя Анне не обратила внимания на моё громкое объявление, а сразу скомандовала, чтобы мы мыли руки и садились за стол, а то еда остынет, а остывший суп - всё равно что помои. Занимаясь генеральным проветриванием, тётя Анне одновременно сварила куриный суп, который действительно аппетитно пах. Но в последнее время часто случалось - стоило мне сесть за стол, и аппетит сразу пропадал. Я просто поклевала хлеба. Хлеб был хорош, светлый и плотный, совсем не такой, который мы с татой ели обычно и квадратные ломти которого были похожи на губку, а когда их кусаешь, они крошатся, и всякий раз крошки сыплются на стол и на колени. В магазине в Лайтсе продавали только такие четырехугольные буханки - "кирпичики", и деревенские люди называли их "кексом для свиней". А тётя Анне часто привозила из города круглые буханки, их называли "подовым хлебом", а иногда привозила даже "ситный хлеб" - нежно-кисло-сладкий с золотисто-коричневой корочкой - хлеб с тмином. Корочку я ради удовольствия оставляла напоследок, сначала съедала мякиш и затем откусывала кусочки корочки. Мм-мм. Ну до чего вкусно!
- Это как хлеб эстонского времени, - хвалил тата, когда, прижав буханку к груди, отрезал от неё ломти. - Это можно есть просто так, без всего!
Меня рассмешило, когда я представляла себе, как тата сидит голый - "без всего" - за нашим кухонным столом, покрытым клетчатой клеенкой, и уплетает ситный хлеб.
- Без всего не едят, сперва надо одеться! - заметила я.
- Лай, собачка, да не кусай! - засмеялся тата.
- Так говорила наша бабушка, - пояснила тётя Анне. - Когда мы над ней подшучивали, она всегда говорила: "Лайте, лайте, собачки, главное, чтобы не кусались!" Подумать только, какими плохими детьми мы были: зрение у неё под конец совсем ослабло, и мы хихикали, когда она взяла лежавший на столе кусок мыла, подумала, что это хлеб, и откусила…
- Мы ведь не по злобе, - сказал тата. - Бабушка Леэно была человеком мудрым и наверняка понимала, что у нас и в мыслях не было издеваться… Детские шутки, лишь бы посмеяться!
Татину и тётину бабушку я видела только на большой коричневатой выцветшей фотографии, которая стояла в рамке на письменном столе у дедушки в Йыгисоо. На этой фотографии моя прабабушка Леэно в старомодной длинной юбке и со старомодным лицом сидела в плетёном кресле рядом со своим толстым мужем, а позади них стояли два старомодных молодых человека и две старомодные девушки. Тата знал, что одним из этих юношей был мой дедушка Роберт, а другой был дедушкиным братом, который стал моряком, попал на Кубу и там умер. А девушек тата называл Танте Бетти и Танте Мария. Несмотря на странные старомодные названия - потому что, если по-честному, я бы стыдилась не знаю как, если бы меня называли Танте Леэло - обе Танты вышли замуж совсем молодыми. На одной женился датчанин, а на другой - немец из Германии. Прабабушка Леэно вынуждена была объясняться со своими зятьями кое-как по-немецки и огорчалась, что не может по-немецки шутить.
- Жизнь без шутки, что кошка без хвоста. Это одно из любимых выражений бабушки, - вспоминал тата.
- Не могу припомнить, - засомневалась тётя Анне. - Но вот помню, что она никогда не бранила, если кто-то из детей пукнет, а спрашивала: "Кто выдернул пробку из бутылочки с лекарством?" или "Кто это нарезал протухшую колбасу?" И сразу было ясно, что на людях делать так нехорошо!
- А вот нашего Юри старшие ребята научили такому стиху: "Пётр Первый запердел, целый город загудел", - похвасталась я.
- Хм, - сердито буркнул тата. - Во время еды не говорят! Особенно такое!
- Да, ешь как следует, не ковыряйся в супе! - принялась поучать тётя Анне. - Только простолюдины говорят "пердеть", люди культурные так не говорят!
- Кто это - простолюдины?
- Ну, такие… Которые ругаются и громко говорят, и ходят неряшлива одетые… Простолюдины не знают благопристойных манер, не умеют пользоваться вилкой и ножом, когда едят, не моют руки перед едой и перебивают, когда другие говорят, - объяснила тётя.
Ясно - у меня были все признаки простолюдинки.
- Ешь теперь, суп остывает! - скомандовал тата. - Такой наваристый, жирный бульон, язык проглотишь!
- Не могу есть - горячо!
- Что ты хнычешь, у самой мехи под носом! - усмехнулся тата.
- Наша бабушка всегда так говорила! - присоединилась к нему тётя Анне. - Чего ты набычилась? Мехи - это рот, подуй! Когда мы, дети, ныли, что еда слишком горячая, она со смехом объясняла: "Это потому, что варили на немытых дровах, завтра сварим кашу на мытых дровах, будет негорячая!"
- Такого вкусного супа давно не ел! - нахваливал тата, доедая третью тарелку супа. - Ты, Анхен, такая же искусная повариха, как мама. А ты, - тата бросил на меня сердитый взгляд, - ты не умеешь ценить хорошую еду! Будто не знаешь, что с едой не играют!
Тоже мне игрушка - этот куриный суп! Кусочки морковки, лука и корешки петрушки - это ладно, но на некоторых кусочках мяса была и шкурка, и, глядя на нее, я вся мурашками покрывалась… В желтоватой суповой жидкости плавали, поблескивая, пятна жира, почти как моря на карте мира, которая висела в школе на стене одного класса! Как они выглядели на карте, я точно не помнила, но, несмотря на это, единственным интересным занятием за обеденным столом было соединять эти моря в супе, и делать это ложкой мне удавалось.
- Ешь как следует и досыта. Кто знает, когда будет у нас такой суп, - велел тата почти сердито.
Под строгими взглядами взрослых суп казался мне ещё противнее. Я зачерпнула ложку супа и сунула в рот, но вместе с кружком морковки попался и кусочек куриной кожи, скользкий и отвратительный - ы-ык! - меня чуть не стошнило.
- Это что за фокусы! - рассердился тата. - Если пища не лезет, тогда вон из-за стола, всё! С капризулями я не разговариваю!
Слова словами - бывало, тата и худшие говорил, но таким злым тоном - никогда. Я почувствовала, как плач зародился где-то в животе, начал расти, пополз вверх.
- Сам ты капризуля! - попыталась я словами опередить плач.
- Не хочешь становиться директором школы - и ничего!
Оказалось, я случайно нажала на правильную кнопку: заслышав о директорстве, тётя Анне оживилась и принялась допытываться у таты. Я смогла спокойно оставаться сидеть за столом и ковыряться в куске хлеба, а слёзы на сей раз не выступили.
- Слава Господу! - воскликнула тётя Анне, услыхав, что тётенька с двойным подбородком, Иреэне, которая приезжала предложить тате стать директором школы, какая-то важная партийная шишка.
- Сказала, что они основательно проверили мою подноготную, и что я завоевал доверие местного населения… То, что я служил в Красной армии, дает дополнительные плюсы… Ну, это чисто случайное совпадение, ведь будь я на пару лет моложе, меня бы немцы позже забрали в свою армию, - объяснял он тёте.
- Ты даже был ранен! - воскликнула тётя Анне.
- Так-то оно так - но не в голову! - усмехнулся тата. - Как бы там ни было, но с головой у меня всё в порядке, и умом я не тронулся, чтобы участвовать в таком деле!
- Господи боже мой! - возвела тётя Анне глаза к потолку. - Но подумай: ты выберешься из этой волчьей норы, будешь жить в нормальной квартире, да и жалованье, наверное… Ты не обязан становиться красным, большая часть нынешних начальников ведь такие… редиски, красные только снаружи! Многие ли среди них коммунисты!
- В том-то и дело, стань я директором школы - мне пришлось бы вступить в компартию… в КПЭ! - скривился тата.
- В ка-пэ-э? - испугалась тётя Анне. - Тогда, конечно, это меняет дело… Папа всегда повторял, что в нашем семействе никогда не было грабителей, убийц и коммунистов! Но… знаешь ли ты, как трудно тут, в этом доме соблюдать чистоту? Щели в полу такие, что прямо удивительно, что ребёнок до сих пор не сломал ноги… И плита дымит… Зимой тут было холоднее, чем в волчьей норе. И вообще… А нельзя ли так, что сначала вступишь в партию, а когда станешь директором, то из партии выйдешь?
- Нет. В нынешнее время это невозможно! Кто внутри - тот внутри, кто снаружи - тот снаружи. Таков улей Сталина! - засмеялся тата.
- Но… но вдруг ты смог бы помочь Хельмес освободиться из лагеря? - допытывалась тётя. - Конечно, эта партийность дело постыдное, но… но при такой беде не до стеснений…
- Совсем наоборот, - усмехнулся тата. Закурив папиросу и выдохнув большие кольца дыма, он горестно заметил: - С Хельмес мне тогда пришлось бы развестись. Да-да, чего ты удивляешься? Не знаешь, что ли, в каком государстве живёшь? В Советском Союзе с политзаключенными разводятся так, что у них и не спрашивают, позже их письменно извещают… ну да, если извещают…
Тётя не нашла ничего другого, как громко вздохнуть.
Тата зажёг спичку, чиркнув по коробке, и поднёс к папиросе, хотя она и так дымила.
- Видишь, как просто стать настоящим советским человеком, - усмехнулся он. - Сегодня я муж политзаключенной и зять кулачки - завтра могу стать пламенным коммунистом, да ещё и холостым! Надо только выполнить пару маленьких формальностей. А третья, безусловно, та, что Леэло - всё-таки дочка врага народа и внучка кулачки - её придется сдать в детдом, даже место для неё вроде бы имеется. Тут неподалеку. Детдом в Рийзипере.
Тётя Анне поджала губы и издала злое шипение:
- С-с-свиньи! Чёртовы коммуняки! Я могу понять, что такое свинство творят тут русские - для них главное отправить своих голодранцев сюда, в Европу, но что свои эстонцы способны на такое свинство…
- Ну, сама теперь видишь, - сказал папа, зло загасив папиросу в пепельнице. - Вот так в этом государстве делают карьеру!
- А в детском доме НАДО есть куриную шкурку? - спросила я очень тихо и вежливо.
Тётя Анне взглянула на меня испуганно, а тата рассмеялся. Правда, смех его был как бы немного горьким, но, похоже, недовольство моей возней с супом прошло.
- Давай сюда свой суп со всеми шкурками! - сказал он, покачав головой.
Остывший суп, видно, и ему не пришёлся по вкусу, он был вылит в миску Сирки. Таким образом, история с куриным супом закончилась удачно.
Детский рот - не щель в стене
Утро мне нравилось всегда, особенно летом - было солнечно и тепло! С фанерного потолка спальни на меня глядела радостная девушка в старинной шляпе, на вышитом коврике над моей кроватью головастый гном и заяц в фартуке варили на костре что-то вкусное, а за окном воздух был полон птичьего пения.
Тата всегда говорил, что когда речь шла о военном времени, возвращение домой было пробуждением от страшного сна. Для меня просыпаться по утрам было как для таты возвращение с войны. Все чёрные дядьки в кожаных пальто и шинелях, злые усатые лётчики, которые выглядывали из окошечек самолётов, атаковавших наш дом, все богатые американцы в белых колдовских капюшонах, преследовавшие нас с Полем Робсоном, следователь Варрик с нечищеными зубами, от которого, чтобы спастись, мне с мамой приходилось взлетать, - все эти жуткие ночные типы из сновидений исчезали утром при солнечном свете, словно их корова языком слизала. Заяц в фартуке и гном с большой поварешкой спокойно возились у вышитого котла, над вышитым огнем, будто ночью ничего и не произошло. Я была уверена, что ЭТОТ суп или кашу, которую варили гном с зайцем, я съела бы с большим удовольствием! Если, конечно, туда не добавили рыбий жир…
Тёте Анне взбрело в голову, что с моим аппетитом случилось что-то ужасное, и постепенно ей удалось внушить тате, что перед каждой едой надо вливать мне в рот столовую ложку рыбьего жира.
Ы-ык! И как это люди придумывают такую мерзость? Это надо не в ложку наливать, а выливать прямо в детский горшок или в помойное ведро! Но противнее всего было то, что тётя хитро подмешивала порцию рыбьего жира в кашу-геркулес или даже в мусс, и тогда на приятной еде из взбитых яиц с ванильным привкусом приходилось ставить крест. К счастью, тата согласился, несмотря на вкус рыбьего жира, сделать мусс "безопасным", как он сказал.
- Когда вырасту, не буду заставлять своих детей есть насильно! - пробурчала я, защищая пальцами рот от атаки тёти Анне.
- Ты не доживёшь до такого возраста, чтобы завести своих детей! - угрожала тётя Анне, сердито сверкая глазами. - Посмотри, как ты выглядишь - кожа да кости, только глаза большие, как у лягушки! Господи боже мой! Этот ребёнок закрывает рот обеими руками от такой еды! Другой бы язык проглотил!
То, что тётя решила посвятить неделю отпуска моему воспитанию, было для меня страхом и ужасом! Но из войны с рыбьим жиром я вышла победительницей. Вместо рыбьего жира она стала три раза в день давать мне ложку гематогена. У густой буро-бордовой жидкости был сладкий привкус, но огорчало то, что из-за меня каждый день какой-нибудь бык лишался жизни - тётя утверждала, что гематоген делают из бычьей крови.
Тётя Анне считала, что нормальный ребёнок - "юная дама" - должен есть с утра до вечера, и поэтому она придумала ещё один способ мучить меня - глистогонное лекарство. Это были крохотные зёрнышки, горькие, как отрава, хотя тётя и давала их пополам с сахаром. Даже тата заметил, что они такие горькие, как отрава, но тётя не отказалась от своей затеи: она считала, что я, играя с Сиркой и Плыкс-Поэнгом, набралась, как она выразилась, "кишечных паразитов", - глистов и ленточных червей.
- Что ты, мужчина, об этих вещах знаешь! - врезала она тате, когда он попытался за меня вступиться. - Я работаю среди женщин, я знаю, что творится в мире! Одной даме недавно посоветовали лекарство для похудения, она принимала его неделю и до того исхудала и ослабла, что не могла больше шевельнуть ни рукой, ни ногой. Тогда она дала исследовать это лекарство одному профессору Тартуского университета и… Подумать только! - это был не порошок, а яйца ленточных глистов!
- И твоё лекарство от глистов такое! - проворчала я.
Из-за тёти Анне тата не брал меня с собой ни на уборку сена, в которой участвовала вся деревня, ни на рыбалку. Тётя считала, что на лугах полно гадюк и клещей, а бродя с рыболовами вдоль берега реки, ребёнок может простудиться и схватить воспаление; лёгких.
Гадюк я и сама боялась, но то, что нельзя было и на рыбалку пойти, огорчало меня ужасно. Рыбы в речке было завались, и ловили её по-разному: простыми удочками, спиннингами, сетями, вершами, бреднем. По-моему, ловля бреднем была самой интересной. Эта штука с крыльями из сетей напоминала сделанную из деревяшек и сеток огромную бабочку. Тата и Яан-Наездник вдвоем тащили бредень за крылышки по реке против течения, а дядя Артур, едва поспевая за ними, придавливал середину бредня поглубже, чтобы достать до самого дна. Время от времени кто-нибудь из них кричал: "Попалась!", и тогда тата и Яан быстро сводили крылья бредня вместе. Иногда оказывалось, что это была ложная тревога: в сеть попала какая-нибудь деревяшка, а разок даже старый ботинок. Но обычно в сети поблескивал налим, или серебристая щука, или толстый карась. Их выбрасывали на берег, и там кто-нибудь из ребят постарше подбирал улов и совал в мешок.
Было очень здорово вместе с другими детьми брести по берегу вслед за рыбаками и слушать их разговоры и песни! Радиопесни во время ловли рыбы не пели, похоже, Сталин, Ленин и просторы великой родины рыбаков не интересовали, а мелодии их песен были простыми и слова забавными. Любимой песней дяди Артура была такая:
Жил был богатый мельник Матс,
Тсиммай-рууди-ралла
Он дочь-красавицу имел,
Тсиммай-рууди-ралла!
Припев они пели на два голоса, и это звучало особенно лихо, хотя было непонятно, что хотели сказать этим: "Ай тсиммай-тсиммай, ах-ха-ха, тсиммай-рууди-ралла!"
Яан-Наездник чаще всего запевал: "Когда я с ярмарки из Пярну возвращался, был я пьян", а кончалась песня вроде бы грустно: "Но вот добрался в Руйла я - а бутылькá нет у меня". Но другие и последний куплет подхватывали громко и весело, словно им совсем не было жалко потерянной по дороге бутылки.