Правда, зимой, когда доктор приезжала, болей в животе у меня и не было. В тот раз, узнав о приезде доктора, мама сочла, что тата мог бы на всякий случай дать ей осмотреть и меня, ибо, поди знай, как подействовала на ребёнка жизнь в холодной и сырой квартире. И в тот раз, приведя меня домой из школы, тата сказал маме гордо: "Здорова, как щука в реке!" Так что и я почувствовала гордость, будто сама случайно, ничего об этом не зная, сделала для мамы и таты что-то хорошее.
На самом деле и в городе, в полуклинике, куда мы пришли с тётей к врачу, живот у меня тоже совсем не болел, и я сказала об этом тёте. Но она утверждала, что умные врачи смогут и так определить, почему вчера у меня была эта боль. Однако оказалось не так-то просто найти такого умного врача, которому был бы интересен разговор с моим животом. Сначала мы с тётей Анне стояли в длинной очереди, пока не подошли к стеклу, за которым сидела молодая докторша в очках, и она дала тёте какую-то бумажку. Затем мы поднялись по лестнице, высоко-высоко, и попали в длинный светлый коридор, где надо было встать в новую очередь - там мы, к счастью, смогли сидеть на стульях и постепенно пересаживались всё ближе к двери кабинета, где был врач. Но как раз к тому моменту, когда мы, пересаживаясь, оказались на стульях у самой двери, оттуда вышли, держа в руках какие-то папки, две тётеньки в белых халатах - одна молодая, а другая постарше, - и молодая объявила: "На сегодня приём закончен, пожалуйста, больше не ждите!"
Когда тётя Анне поспешила вслед за врачами и крикнула: "Но у меня талон на три часа!", та же самая молодая сказала: "Извините, но уже четверть четвёртого, Возможно, регистратура что-то напутала. Приходите завтра, гражданка!"
- Говорят учёными словами, негодяйки! - рассердилась тётя Анне. - Вот чему они научились при советской власти!
Когда мы спустились по лестнице и сели перед этой полуклиникой на лавочке передохнуть, тётя Анне продолжала ворчать:
- В этом государстве даже у больных должно быть лошадиное терпение! Действительно, не поликлиника, а, как ты говоришь, полуклиника! Вот тебе бесплатная медицинская помощь! Никакой помощью и не пахнет!
- Врачами пахнет, - сказала я. Противным запахом лекарств, в котором мы просидели довольно долго, пахла наша одежда ещё и на улице. - И немножко пахнет рыбой тоже…
- Господи! - испугалась тётя. - У меня судак в сумке, совсем вылетело из головы! Пойдём быстренько домой, а то дорогой продукт протухнет при такой жаре!
Вообще-то в городе гораздо больше запахов, и в большинстве приятных. Например, запах тёплого асфальта, запах автомашин, запах лип, которые растут на обочине дороги, запах булок из двери магазина, когда мы проходили мимо… Если бы тата был с нами, у меня было бы больше времени наслаждаться запахами - тата наверняка через какое-то время взял бы меня на закорки, а тётя Анне считала, что она не лошадь, чтобы я ехала у неё на спине.
- И речи быть не может, - сказала она рассерженно. - Городские дети ходят, как положено, держась за руку, только простолюдины тащат детей на спине, будто рюкзаки!
Если бы у тёти была охота изучить те книжки, которые она дарила мне, она бы знала, что самые счастливые дети передвигаются, сидя у взрослых на плечах, например, во время октябрьского праздника, когда трудовой народ марширует единым строем, а над ним развеваются красные флаги, и дети с воздушными шарами сидят на плечах у взрослых.
Я закапризничала, и тётя все-таки взяла меня на руки, но почти сразу опустила на асфальт, сказав при этом:
- Тяжёлая, как пудовая гиря!
В конце концов мы дошли до парка, где росли деревья с круглыми кронами, таких в деревне и не бывает. И тётя сказала, что эти деревья так подстригают.
- Это тополя, любимые деревья русских, - сказала она. - Засыпают весь город пухом. Да и название парка тоже на русский манер - Пионерский парк.
Пионерский парк! О-о! Это что-то! Когда мы подходили к этому парку, тётя Анне утверждала, что до её дома отсюда рукой подать, и там мы сможем спокойно вытянуть ноги, и я готова была её послушаться, но, услыхав название "Пионерский парк", я пустилась на все хитрости, чтобы тётя согласилась хоть немно-о-жечко отдохнуть здесь, посидеть на скамейке. Пусть солнце заставляет щуриться, и пусть судак в тётиной сумке протухнет - через Пионерский парк нельзя пройти просто так! Кто знает, а вдруг сейчас из-за живой изгороди выйдет, маршируя, отряд пионеров или даже детский хор Дворца пионеров и его солисты Марью Тарре и Юта Якимович и запоют нам бодрую мелодию:
Обойди все страны света
Все равно к тому придешь,
Что у нас в Стране Советов,
Всех дружнее молодежь!
Пока тётя Анне обмахивалась шарфом "Дочерей Родины", я зорко смотрела по сторонам, но, к сожалению, в парке не оказалось ни одного пионера, не говоря о детском хоре Дворца пионеров… В стороне двое малышей играли в песочнице, а их матери, сидя на краю, беседовали между собой… на одной скамье дремал пожилой дяденька, прикрыв лицо соломенной шляпой… на другой скамейке яростно спорила какая-то молодая парочка. По-моему, девушка в розовом платье и парень в белой рубашке с большим синим воротником спорили по-русски, но поскольку их скамейка была далеко, они не казались мне опасными.
В один момент спор молодых людей так разгорелся, что парень поднялся со скамейки, посмотрел по сторонам и зашагал прямиком к нам.
"Теперь он отведёт нас в тюрьму", - подумала я с ужасом и спряталась за скамейку. Тётя Анне подняла крик: "Это что за фокусы?", но тотчас оставила меня в покое, потому что этот русский заговорил с нею. Подумать только! Тётя Анне, которая так боялась лягушек, клещей и чужих собак, ничуть не испугалась этого русского, спокойно разговаривала с ним и даже немного посмеялась! А я задумалась: ну куда мне пойти, если тётю Анне уведут? У меня не было никакого понятия, как далеко от Пионерского парка до улицы Юлазе, где жила тетя Лийлиа, а чтобы вернуться в Руйла - и речи быть не могло… А может, нам с тётей удастся от этого русского удрать? О чём мог говорить с тётей этот русский, как не об аресте и высылке… Ноги начали зудеть - и схватило живот… Я крепко зажмурилась и подумала, что мне опять снится дурной сон.
Но вдруг послышались шаги на парковой дорожке, я открыла глаза и, заглянув под скамейку, увидела, что тёмно-синих штанин уже не было рядом с тётиными туфлями из крокодиловой кожи! Я высунула голову из-за скамьи и спросила:
- Чего он хотел?
Тётя Анне усмехнулась.
- Ничего не хотел! А зачем ты за скамейку залезла?
Вопрос, по-моему, глупый, но, видимо, тётя и сама догадалась, в чём дело.
- Русские всегда такие импульсивные! - кивнула она в сторону парочки, которая, похоже, уже помирилась, во всяком случае, они уходили от нас, взявшись под ручку.
- Этот парень, матрос, поссорился со своей невестой и решил ее наказать - видишь, отдал мне их билеты в цирк. Разбери-пойми, что это за наказание такое, а денег за билеты он у меня не взял, сказал: "Будь здорова, бабуся!" - Тётя покачала головой. - Сначала, когда заговорил со мной, сказал "девушка", а потом, видишь ли, "бабуся"! Да, я знаю, у них это так: женщин до тридцати лет они называют "девушками", а потом сразу - "бабушка"! Ну что скажешь, ребёнок, хочешь вечером пойти в цирк или нет? Наверное, надо немного подождать, вдруг они передумают, вернутся и попросят вернуть билеты.
- А что это такое цирк?
- В цирке "Барселона" покажут чудеса… - пропела тётя Анне.
- Это - как театр, только немного по-другому… Там дрессированные звери. И клоуны, и… Но словами не передать, что такое цирк, это надо видеть…
- Ну пойдём скорее в цирк смотреть чудеса!
Всё равно было ясно, что мне не дождаться в парке детского хора Дворца пионеров.
Бархат и опилки
Цирк был в знакомом мне месте, там вблизи останавливался автобус из Руйла, и вообще все автобусы. Но до цирка мы доехали трамваем. Ехать трамваем лучше, чем автобусом. В трамвае места гораздо больше, чем в автобусе, почти как в электричке, но в электричке я не видела таких висящих под потолком и приятно пахнущих кожей и маслом ручек, за которые держатся стоящие. Я, к сожалению, до них дотянуться не могла, но глядя на них, я испытывала гордость, тем более что и ко мне относился громкий крик трамвайного кондуктора: "Проходите вперёд, товарищи! Следующая остановка - "Площадь Сталина"!" Это была моя первая поездка в трамвае, и от распираемой гордости я тихонько себе под нос запела песню, которую Отт Раукас пел басом по радио о том, как он едет трамваем по Варшаве на завод и любуется городом и рекой Вислой. И хотя я ехала не на работу, не на завод, а вовсе в цирк, я испытывала ощущение важности поездки и, как все взрослые товарищи, проходила дальше в середину трамвая! Я приняла серьезный и деловой вид, будто ездить в трамвае для меня обычное дело: пусть все видят, что товарищ ребёнок молодец и он едет на просторную площадь Сталина!
Про Сталина мне не всё ясно, это так странно: по словам тёти Анне Сталин был тем, кто лишил меня мамы, но я сама видела этих, которые её увезли, - два молодых парня были в военной форме, а третий - рыжий эстонец Варрик, но ни один из них не был похож на усатого друга детей. Правда, водителя я в тот раз не видела, но вряд ли Сталин торчал бы один в кабине за рулем в то время, когда другие вышвыривали из шкафов нашу одежду и книги, а рыжий Варрик взял мамин паспорт, а мы с татой провожали маму к той машине с будкой… На дне рождения дедушки бабушка, услыхав, что маму арестовали, даже прокляла Сталина на польском языке, а тата долго тёр резинкой в моем "Букваре" красные щёки Сталина, которые я раскрасила, и запретил мне эту картинку когда-нибудь кому-нибудь показывать, хотя после его стирания щёки эти сделались красивыми - нежно-розовыми, и за такие румяные щёки могла быть благодарна любая женщина и даже любой мужчина… Похоже, все взрослые, которых я знала, немного боялись Сталина, и когда между ними о нем заходила речь, меня отсылали "поиграть со своими игрушками". Честно говоря, когда радиодети пели о Сталине, а я им подпевала, и когда я читала его имя в книжках, у меня самой было немного странное чувство - примерно такое же, как когда скажешь нехорошее слово "чёрт" и ждёшь, явится ли рогатое страшилище, чтобы унести тебя, или не явится. Пока что не являлся, но я произносила это слово лишь раза два, да и то совсем тихим голосом.
Когда тата, тётя Анне или бабушка произносили "Сталин", казалось, что и они со страхом ждут, что он сейчас появится и унесёт их прочь. Но когда радиодети пели: "Мы внуки Ленина, мы дети Сталина", или когда кондукторша в трамвае объявила: "Следующая остановка - площадь Сталина", тогда вроде бы бояться было нечего и некого, и возникло такое торжественное чувство, словно все мы оказались на роскошной картине в книге.
Приехав на площадь Сталина, я стала, по-моему, важная, как тот мальчик в книжке с видами Москвы, который гулял со своим папой и объявил: "Вместе с папой на бульваре пили мы нарзан".
Что такое нарзан и бульвар мне непонятно, но я была уверена, что пить нарзан на бульваре у нас с татой получилось бы не хуже, чем у того москвича. Только давай!
Цирк был очень необычный, огромный, круглый и с остроконечной крышей, как у башен в городе, только весь он был не из кирпича или дерева, а из брезента, из такой же выцветшей бежевой ткани, как и татин рюкзак, с которым он ходил на охоту и в магазин в Лайтсе. Я знала, что эта материя не промокает. Так что когда цирк закроют, из неё можно будет сшить миллион десятков тысяч отличных рюкзаков!
Но внутри цирк ничуть не напоминал рюкзаки, а был как огромный дворцовый зал, в котором с земли до потолка были ряды скамеек. Нижние были на самом полу, а последние очень высоко под потолком. Мы с тётей Анне сели во втором ряду.
- Гляди-ка, - заметила тётя Анне, - матрос-то купил билеты на места совсем близко к арене. Там, посередине, на арене начнут скакать на лошадях и показывать фокусы.
Арена была окружена невысоким барьером, покрытым дорогим тёмно-красным бархатом, из бархата были занавеси у выходов и по другую сторону арены, где сидели музыканты в алых пиджаках, украшенных золотыми пуговицами. В цирке пахло пыльным бархатом, духами и ещё чем-то знакомым… У нас дома из бархата была только подкладка в коробочках с татиными медалями, а здесь среди бархата повсюду можно было чувствовать себя королевой!
Оркестр заиграл мелодию, которая звучала нежно, но как-то грустно, и вызывала тревогу - казалось, вот-вот произойдет что-то страшное. Когда музыка смолкла, из-за бархатной занавеси вышли два дяденьки с сияющими лицами, и мелкая дрожь ужаса, которая началась у меня в животе, сразу прошла. Дяденька потолще, хотя и говорил по-русски, но, похоже, никаких злых намерений у него не было, и он сразу дал заговорить другому, который был худым, и тот сказал на чистом эстонском языке, что для Московского цирка великая радость встретиться с эстонской публикой. Мне понравилось, что все светились радостью: дяденьки, которые объявляли, и выехавшие на арену всадники в серебристых одеждах, и даже казалось, что украшенные красивыми хохолками и сверкающими седлами лошади улыбаются. Артисты то вскакивали на сёдла и ехали стоя, то ложились на седла, то взбирались один другому на плечи, и лошади красивыми шагами бежали по кругу так, что опилки летели из-под копыт в воздух и на бархатный барьер, отделяющий арену от зрителей. Ага! Этот запах, который я сначала не узнала, был запахом опилок! Такой же запах, как на лесопилке в Руйла, где я каталась на дрезине и чуть не угодила под пилу… Сейчас было удивительно, что в одном помещении - хотя и громадном - пахло одновременно и сказочным бархатом, и опилками! Будто тут вдруг рядом оказались два разных мира! В одном люди в выцветшей синей рабочей одежде распиливали доски для постройки дома лауреата Сталинской премии и вспоминали о семействе, которое целиком увезли в Сибирь, а в другом - гремел духовой оркестр, развевался красный бархат и торжественно объявляли на двух языках имена выступавших, сопровождая это сияющими улыбками. После всадников на арене появились в серо-пёстрых мундирах маленькие мужчины и женщины, которых тётя назвала лилипутами. Они были удивительно маленькими, не выше меня, но у них были лица взрослых людей, и фокусы с картами и бросанием колец они делали со взрослой серьёзностью.
Маленькие дяди и тёти ещё только кланялись публике, которая хлопала в ладоши, когда на арену стали выносить здоровенные металлические палки. Мужчины в чёрных костюмах, украшенных серебряной тесьмой, начали ставить их рядом одну возле другой, и получилась высоченная металлическая решётка, отделявшая арену от публики. Это вызывало у меня тревогу.
- Кого теперь посадят за эту решётку - нас или тех дядей, которые уже там? - спросила я у тёти.
Она не к месту рассмеялась. Я не могла понять, смеётся она над моим серьёзно заданным вопросом или её рассмешили странные в шляпах и в широких обвисших клетчатых штанах русские дяди, которые по-русски громко разговаривали друг с другом и с теми, что возились на арене, устанавливая решётку. Почти после каждой их фразы большинство публики взрывалось смехом.
- Это шуты, - объясняла мне тётя Анне. - Ну, клоуны…
- А их посадили за решётку?
- Нет, ах-ха-ха - надрывалась смехом тётя. - Паша сказал, что от него ушла жена…
"Ага, потому он и выжимал платок, в который плакал", - догадалась я. Но мне совсем не было смешно.
- А её выслали или посадили в лагерь для заключённых?
- Ах, перестань, - недовольно сказала тётя Анне. - Он плакал вовсе потому, что жена вернулась домой!
Вот и пойми этих взрослых!
- Тата наверняка не заплачет, если мама вернётся!
- Помолчи, - шепнула мне тётя. - Сейчас выйдут тигры!
И они вышли - три золотистых огромных кошки, и у всех у них были чёрные полосы и на мордах, и на теле, и даже на виляющих хвостах! Когда я смотрела в Руйлаской школе кино про Тарзана, я поняла, что тигры особенно опасные звери, даже когда они на белом киноэкране. Я тогда сидела на коленях у таты, так что знала - бояться нечего, но всё-таки с опаской поглядела в угол школьного зала, когда загорелся свет и дядя-киношник крикнул: "Смена бобины!". Поди знай, а вдруг какой-нибудь из полосатых хищников удрал перед сменой бобины и теперь готовится к прыжку, чтобы когтями и зубами вырвать меня из рук таты?
Цирковым тиграм смены бобины не требовалось, они бегали по кругу, мягко подгибая колени, опустив головы и помахивая хвостами. Посреди арены расхаживал мужчина в чёрном блестящем костюме и то и дело так щёлкал кнутом по полу, что опилки разлетались. После каждого щелчка тигры прибавляли скорость.
Смотреть на их бег было страшновато - это не был бег наперегонки Пааво Нурми и Эмиля Затопека, а будто гонка в страшном сне, когда чёрный дядька гонится за тобой, а ты напрягаешь все свои силы, чтобы убежать и спрятаться, но деться некуда - всё время бег по кругу… Вдруг я заметила, что рядом с одним тигром, прячась за ним, пригнувшись, бежит мама, бежит странно, закрывая руками лицо, как тогда, когда она на миг села за стол в кухне, перед тем как её увезли. Теперь она была тут, в цирке, и пыталась спрятаться за тиграми! Я нюхала воздух и среди всех чужих запахов почувствовала слабый мамин запах.
Я взглянула на лицо тёти Анне, ведь она, небось, тоже заметила маму, бегущую рядом с тигром, но узнала ли она маму, не видя её лица?
Тётя, прищурив глаза, смотрела на арену, но не произнесла ни слова. Я толкнула её в бок и шепнула: "Мама!"
Тётя посмотрела на меня сверху вниз и стала утешать:
- Ох ты, бедняга! Подумала, что я мама, да?.. Мама далеко, а это я, тётя Анне!
- Мама там - у тигров! - прошептала я уже громко и указала пальцем в сторону тёмной фигуры. Как это тётя не поняла, ведь тата сунул свой нос между этими самыми железными палками, когда ходил в Батарейную тюрьму повидаться с мамой! Может, и я бы испачкала свой нос ржавчиной, если бы сбежала вниз по лестнице между рядами и сунула его в решётку с тиграми.
У меня было очень понятное объяснение: маму увезли в Россию и забыли за решёткой, а тигров после поместили туда же. Чудо, что они её не загрызли! А может, тигры умнее чёрных дядек и поняли, что мама хорошая? Я встала, чтобы получше рассмотреть, что делается на арене, потому что время от времени спина тигра полностью заслоняла маму, а иногда мама снова появлялась на арене - бегущая, все так же пригнувшись.
- Ну, посмотри внимательно! - Я постаралась пальцем показать, где движется мама.
- Пальцем не показывают! - сердито шепнула тётя Анне. - Показывать пальцем - очень некультурно!
Но она сразу перестала сердиться, посадила меня себе на колени и крепко прижала к себе.