- Ты, наверное, боишься этих зверюг? Не бойся ничего, они из клетки выбраться не смогут! Смотри лучше, что они выделывают!
- Мама там, с тиграми, ну-у! - крикнула я тёте на ухо. - Разве ты маму не видишь?
- Постыдись! - укоряла тётя вполголоса. - Да что ты за человек! Как ты можешь свою маму сравнивать с тигром, гадкий ребёнок! Смотри лучше, что делает дрессировщик!
Дрессировщик щёлкал кнутом и кричал что-то тоном приказа. Тигры остановились и уставились на дрессировщика. После следующего щелчка кнута все три одновременно прыгнули на покрытые красными бархатными ковриками табуретки. Для мамы табуретки не хватило - да её и не потребовалось, потому что мама вдруг исчезла с арены. И запаха мамы больше не было - воздух наполнился противным запахом зверей, сапожного крема и едким запахом духов.
- Смотри-ка, сидят на задних лапах, как кошки! - сказала тётя Анне, дыша мне в затылок.
Сидевшие на задних лапах все три тигра были до жути похожи друг на друга - я больше не могла отличить того, за которым видела бегущую маму. И вдруг один тигр посмотрел прямо на меня. Все они были далеко, и взгляд тигра из-за железных прутьев решётки вроде бы не мог меня достичь. Но, видишь, - достиг. Долгий, молящий о помощи, одновременно злой и грустный взгляд чёрных глаз в золотом ободке!
Тигр ВИДЕЛ меня, я была в этом совершенно уверена. Он хотел что-то сказать мне - да, большому красивому и нагнетающему страх зверю требовалось сообщить что-то именно мне! Может, он хотел сообщить, что прячась за ним, мама смогла куда-то убежать? Может, она сбежала за тёмно-красные бархатные занавеси и ждёт меня на улице?
Два других тигра по команде дрессировщика соскочили с табуретов, а мой тигр и не думал подчиняться приказу - на щелчок кнута он оскалил пасть, показал острые клыки и издал злой хрип. Кнут щёлкнул второй и третий раз, прежде чем зверь соскочил на опилки арены.
- Кых-х-х! - прохрипел он дрессировщику. Затем опять посмотрел на меня и сердито зарычал. Я была уверена, что тигр велит мне уходить из цирка и искать маму.
- Давай уйдём! - шепнула я тёте. - Пожалуйста, уйдём отсюда!
- Успокойся! - увещевала меня тётя. - Смотри, тигры будут прыгать сквозь горящий обруч.
- Пожалуйста, пожалуйста! - клянчила я, обхватив тётю за шею, к моему горлу подступили слёзы. Я понимала, говорить тёте о маме бессмысленно. А меня всю охватили разные страхи: я боялась железной клетки и взгляда тигра, и того, что мама, которую я, как мне казалось, ясно видела на арене, уйдёт от цирка, не найдя меня, и кто теперь знает, куда, может, на площадь Сталина, а может, вовсе в Батарейную тюрьму или даже далеко, в Ленинград, где письмо таты её больше не найдёт…
- Пожалуйста, уйдём отсюда! Я съем всё, что ты велишь, - и глистогонное лекарство, и рыбий жир, и куриную кожицу, только уйдём отсюда!
Я так яростно вертелась на коленях у тёти, что сзади какой-то мужчина в шляпе постучал мне по плечу.
- Девочка, если ты не будешь слушаться своей матери, вызовем милицию!
Милицию! Этого ещё не хватало! Из этого жуткого места надо было удрать НЕМЕДЛЕННО… Но как? Тётя не желала слушать ни меня, ни мужчину, сидевшего сзади нас… И тут я придумала! Чтобы сделать это, надо было представить плотину на речке Руйла, где вода с шумом вырывалась струями, словно через редкий гребень… опять подумать о воде, журчащей между камнями под мостом Валге и об уборной тёти Лийлии, где рядом со странного вида горшком висела серебристая цепочка, на конце которой была ручка, как у скакалки, и на ручке таинственная надпись "Дома", - если сильно дернуть за эту скакалочную ручку, то в горшок хлынет водопад… пс-псс-псс… Есть! Я описалась.
- Что? - испугалась тётя Анне. - Что это? Что ты наделала? - Она столкнула меня с колен и уставилась на подол своего пёстрого цветастого платья.
- Ты меня ОПИСАЛА! - ужаснулась тётя Анне с таким отчаянием, что мне даже сделалось её немножко жалко. - Совсем! Всё капает!
- Послушайте, гражданка! - рассердился сидевший позади нас мужчина в шляпе. - Если вас представление не интересует, вам лучше уйти. Какой пример вы подаёте ребёнку!
Тётя поднялась и, сердито нахмурившись, обратилась к мужчине, а у самой подол платья с только что политыми цветами:
- Джентльмен в помещении снимает шляпу! И с дамой не говорят, надвинув шляпу на глаза! Деревенщина неотёсанная!
Она схватила меня за руку и скомандовала:
- Пойдём отсюда. На улице поговорим!
Чего бы ни стоили мои усилия, но от пыток тигров огненным обручем я была избавлена! Подталкивая меня впереди себя, тётя бодро пробралась между сидящими к проходу, и серебристые кольца на бархатных гардинах звякнули, выпуская нас из шатра.
После основательной ссоры с тем мужчиной и всего, что случилось, тётя Анне на меня так рассердилась, что и слушать не пожелала, что нам надо в поисках мамы обойти на всякий случай вокруг цирка. Ругая меня "бесстыжей писюхой", она то и дело выжимала, отряхивала и нюхала мокрый подол своего платья и решила идти домой пешком.
Когда я попыталась рассказать тёте о том, что видела на арене маму, она рассердилась и грубо крикнула:
- Мама, мама! Призрак ты видела, и ничего другого! Твоя мама в тюрьме, поняла? Там такие толстые стены и решётки на окнах, и колючая проволока вокруг двора, так что её сторожат гораздо сильнее, чем цирковых тигров! Из русского лагеря для заключённых никому живым не выйти, поняла? И прекрати, наконец, пороть вздор! На. Вот тебе платок и вытри глаза!
Достав из сумочки красивый белый носовой платок, она протянула его мне, посмотрела на меня внимательно, покачала головой и вдруг принялась громко всхлипывать. Теперь платок оказался нужен вдвойне - тётя вытирала им и мои, и свои слезы.
- К счастью, вечер тёплый, а то мы с мокрыми штанами заработали бы воспаление, - заметила тётя, улыбаясь сквозь слёзы.
- Ты ведь на меня не будешь злиться, а? Сама подумай, когда твоя мама вернётся и спросит: "Кто простудил мочевой пузырь моего ребёнка?", что я скажу? Но она вернётся, вот увидишь! Не обращай внимания на то, что я сгоряча наговорила! Давай помиримся, ладно? - И тётя Анне протянула мне руку.
Я взяла её за руку и сказала:
- Мир.
Я очень надеялась, что она не вспомнит о моем обещании насчет глистогона, рыбьего жира и куриной кожицы.
День практичного человека
Тётя Анне была вспыльчивой и резкой, но, к счастью, отходчивой. На следующий день, когда она вешала в стенной шкаф выстиранное вчера вечером и выглаженное утром праздничное платье, в котором была в цирке, она больше не вспоминала о вчерашней неприятности, словно то, что случилось в пирке, было лишь дурным сном, о котором нет смысла вспоминать… Да и утром у тёти было много дел.
- С Анне не соскучишься! - любил повторять, тата. - Она ни минутки не может посидеть спокойно, всё время действует!
Насчет этого тата был, конечно, прав, но действовать вместе с тётей было совсем не так интересно, как с татой - в школе, в магазине, или на рыбалке, или читая книжку, а о том, чтобы пуститься с тётей наперегонки или просто так побеседовать, нечего было и думать. Ей нравилось стоять во всяких длинных очередях, ругать вместе с другими, стоящими в очереди, русский порядок, а вернувшись домой, варить из закупленных продуктов приятно пахнущую еду. Против запахов пищи я ничего не имела, но больше двух-трех полных ложек или вилок я съесть не могла. Даже подаренная дядей Юхо рыба ("Смотри, какая красивая! Сама в рот просится!") не разожгла во мне аппетита.
- Ну, скажи, какая еда тебе вообще по вкусу? - сердилась тётя.
- Кубики какао… Хлеб с маргарином… Лимонад - особенно вкусный "Крем-сода", но в магазине в Лайтсе он бывает не всегда, - перечисляла я то, что было мне по вкусу. - Сосиски тоже очень нравятся…
- Сосиски? Тьфу, эти нынешние сосиски - только крахмал, вода и свиная кишка! - сморщила нос тётя Анне. - Вот в эстонское время были сосиски! Их было в магазине пять-шесть сортов, на любой вкус!
Этому я, конечно, не поверила, потому что не может быть у каждой сосиски свой вкус! Сосиски - это сосиски, и всё. Но по поводу еды спорить с тётей не имело никакого смысла. Она разделяла всех женщин мира на два сорта: на хороших хозяек, то есть практичных, умеющих отлично готовить, и на интеллигенток или непрактичных, которые едят что попало. Сама тётя принадлежала, конечно, к группе хороших хозяек, а мою маму она называла интеллигенткой.
- Разумеется, люди должны быть разные, - считала тётя. - Но если ты меня будешь слушать, из тебя выйдет человек практичный. А практичным легче жить в любое время! Сразу утром, как только откроешь глаза, подумай, что надо сделать сегодня. Прежде всего, проветрить комнату, потом застелить постель, потом поставить кофейник на огонь, сварить кашу, вытереть пыль и вымыть пол - тогда во время большой уборки будет легче. Перед завтраком выпей стакан воды, тогда пищеварение будет в порядке…
Так, поучая меня, тётя без устали ловко занималась своими делами в комнате и не обратила внимания на то, что будущий практичный человек, отхлебывая из голубой кружки вкусную "грибную" воду, читает новую книжку "Ветерок на реке". Тётин круглый столик перед диваном был не только покрыт стеклом и поверх него украшенной кружевами салфеткой, но в нём была и полочка, на которой лежало несколько журналов, и туда можно было сунуть раскрытую тонкую детскую книжку. Настроенная на специальном грибе вода была кисловатой, и по вкусу напоминала лимонад, только без шипящих пузырьков. Сам гриб, который был популярен в городских домах, называли чайным грибом, но он не был похож ни на рыжик, ни на сыроежку, ни на боровик… Или немного на светло-коричневую шапку очень старого боровика, которая в марлевом мешочке плавала в банке с водой и придавала воде приятный вкус. Тётя постоянно доливала в банку воду и добавляла чуточку сахара. Похоже, грибу сахар нравился! Время от времени этот чайный гриб надо было мыть, и время от времени он даже размножался! Во всяком случае, у тёти Лийлии стояла на буфете банка с таким грибом, который приходился грибу тёти Анне "сыном".
Отхлебывая маленькими глоточками грибную воду, я слушала поучения тёти Анне вполуха. Читать "Ветерок на реке" было здорово, потому что в этой книжке названия стихов были напечатаны так, словно они взяты из нескольких писем - письменными буквами! А письменные буквы были моим новым увлечением! "Радостно жить!" сообщало первое название. Картинки в книжке не были цветными (пусть подождут, ещё раскрашу), но начало стихотворения было хорошим:
Солнце нам улыбки шлёт,
И пестрит цветами сад,
Очень счастливо живёт
Весь наш дружный детский сад!
Вдруг я почувствовала руку тёти Анне на своём плече.
- Ну, запомнила, что я сказала? - спросила она. - Что такое?.. Ты, оказывается, картинки в книжке рассматриваешь!
- Не рассматриваю, - призналась я честно. - Я читаю. Послушай:
Растёт, как колос золотой,
Ребёнок наш и учится.
Мичуринец страны родной
Пусть из него получится.
Тётя Анне махнула рукой…
- Ну, знаешь, у тебя в одно ухо влетает, в другое вылетает, толку с тебя не будет… Когда ты однажды станешь сама хозяйкой, пожалеешь, что не слушала моих советов, но будет поздно! Ладно, юная мичуринка, одевайся, у меня план дня в аккурат продуман. Прежде всего отнесём вещи ко мне на работу, потом пойдём в поликлинику, а оттуда сходим за копчёным мясом и штемпелевать, а затем в магазин и на почту. Хороший ведь план? Или можешь придумать лучше?
Вещей, которые надо было отнести к тёте Анне на работу, было так много, что казалось невероятным, что что-то осталось в её маленькой комнате! Тётя тащила в обеих руках две здоровенные сумки и не могла держать меня за руку. Я бы с удовольствием просто шла рядом с нею, как большая девочка, но этого она не осмелилась мне дозволить, мол, деревенский ребёнок, поди знай, что может случиться! И мне пришлось, ради спокойствия тёти, держаться за самую большую сумку.
- Эстонская женщина - как сааремааская лошадь, - утверждала тётя Анне, когда мы пришли на трамвайную остановку, и она опустила обе сумки на землю. - А сааремааская лошадь, пока жива, тащит поклажу.
В трамвае было очень много народу, и тётя скомандовала:
- Держись теперь одной рукой за сумку, а другой за подол моей юбки. Чтобы ты не потерялась! И смотри внимательно - ты там, внизу, - чтобы какой-нибудь жулик не разрезал мне сумку. У одной знакомой дамы в трамвае воры так ловко отрезали бритвой ридикюль, что у неё остались только ручки от него, а воры с кошельком и паспортом как в воду канули!
Да, с тётей Анне не соскучишься - с нею чувствуешь, что мир пёстрый, загадочный и очень опасный! Такому миру не подходили ни улыбающееся солнышко, ни сад, не говоря о подрастающих юных мичуринцах.
Хороший врач эстонского времени
План у тёти Анне был действительно продуман до мелочей. На работу к ней мы пришли не только затем, чтобы оставить в её шкафу сумки, но, как выяснилось, там у неё была общая тетрадка, куда она записывала в очередь клиенток, и в тетрадке было множество имен и телефонных номеров, среди которых были и номера телефонов врачей.
- В нынешние времена без знакомств никуда! - утверждала тётя, листая тетрадь. - Как у нас говорят, без знакомства нынче даже и по морде не получишь - разве что в тёмное время и ниже пояса!
Толстая кассирша, перед которой на маленьком столике стоял телефон, смеялась вместе с тётей, хотя, по-моему, нет ничего смешного в том, что кого-то бьют в темноте ниже пояса…
Но это было уже не впервой, когда шутки взрослых меня не смешили. К счастью, я увидела, что моя приятельница, маникюрша Вальве, которую называли Грибочком, сидит в своей кабинке у окна, и я поспешила к ней - поздороваться. Ярко-красный лак на ноготках обеих моих мизинцев не успел просохнуть, а тётя Анне уже пришла за мной.
- Поторопись, через полчаса мы должны быть в поликлинике! Мне удалось записать тебя на прием к хорошему врачу - ещё эстонского времени!
Хорошим врачом эстонского времени оказалась добрая с виду женщина, сидевшая под портретом Ленина. Во всяком случае, страха она у меня не вызвала. Да и самочувствие моё улучшилось, потому что в придачу к двум покрытым лаком ноготкам я могла похвастаться и поездкой в такси. Сидеть в "победе" на мягком шерстяном заднем сиденье и смотреть на мелькающие за окошком машины, дома, витрины магазинов и людей - вот это да!
Врач эстонского времени меня ничем не удивила. Она делала со мной точно то же, что в моей книжке "Малле хочет стать врачом" эта Малле делала с мишками и куклами: прикладывала холодный металлический конец трубки для прослушивания то к моей груди, то к спине. Велела дышать и не дышать, велела сказать "а-а!" и заглянула ко мне в горло. Она действовала серьёзно и быстро, но всё это было совсем не так красиво и празднично, как в книжке, где сообщалось, что Малле живёт и учится, окруженная сталинской заботой, а потом будет трудиться, как все, на благо народа.
Я помнила эти стихи, но тётя-врач не выглядела для меня человеком, которого можно порадовать стихами.
- Похоже, всё в порядке, - сказала она тёте Анне, после того как удовлетворила свою охоту прослушивать и прощупывать меня. И затем обратилась ко мне:
- Косточки у тебя очень тонкие. Ты молоко-то пьёшь?
- А как же, пью! Но только молоко коровы Клары, - уверила я её тоже серьёзно. - Клара - корова тёти Армийде, и она даёт чистые сливки.
- Молодец, корова! - похвалила врачиха, улыбаясь. - Но твоя мама утверждает, что ты совсем не ешь и иногда жалуешься на жуткие боли в животике. Что ты на это скажешь?
Я ничего не могла сказать - ну ни словечка! Мурашки пробежали у меня по спине - ведь докторша сказала ясно "твоя мама". Значит, хорошая врач эстонского времени встретилась с моей мамой, и мама знает всё о моих болях в животе! Значит, она ни в каком не в лагере для заключённых за колючей проволокой, как сказала тётя Анне, а совсем где-то близко! Может, мама всё-таки была вечером в цирке, хотя тётя Анне огрызнулась мне в ответ, будто я видела призрак!
Я почувствовала, что покраснела, а рот растянулся в улыбке до ушей. Если мама знает всё, что я чувствую и делаю, значит, знает и то, что в последнее время я была очень хорошим ребёнком… Ну если и не совсем всё время, то очень часто, а это означает, что мама скоро вернётся! Да, стоило пойти сюда, в поликлинику! Меня вдруг такая радость охватила, что, сидя на белом табурете, я начала болтать ногами. Врач смотрела на меня, склонив голову набок, но похоже, она поняла моё проявление радости по-своему.
- Знаете, иногда дети фантазируют, - обратилась она к тёте Анне. - Когда какой-нибудь приказ или задание им не нравятся, они говорят, что тут болит или там болит, и часто сами начинают верить этим выдумкам.
- Да, у нашей Леэлочки этих фантазий даже чересчур, - подтвердила тётя Анне. - Честно говоря, я иногда думаю: а вдруг она не совсем нормальная. Представляете, она даже своим ногам дала имена! Я никогда в жизни не слыхала, чтобы кто-нибудь называл свои ноги по именам: Нóта и Кóта!
- Нóги и Кóта, - пробормотала я.
Перед тем как войти в кабинет врача, тётя Анне учила меня, что доктору надо говорить а-аб-солютно всё, и тогда болей у меня в животе больше не будет. Я запомнила её поучение, но теперь засомневалась, стоило ли говорить доктору о моих Нóги и Кóта… Теперь мне казалось, что тётя Анне и хороший врач эстонского времени решили вместе поставить под сомнение имена маленьких ног! Ишь, умные выискались: мама - призрак, а боль в животе выдумка… И ногам нельзя давать имена!
Я просеменила к тёте и угрожающе зашептала ей на ухо:
- Я всё расскажу маме! И тате тоже - они тебе тогда покажут. Вот!
У хорошего врача эстонского времени, похоже, был и слух хороший - она вскинула брови и спросила у тёти:
- Извините, но правильно ли я поняла, что ребёнок не ваш?
- К сожалению, - кивнула тётя Анне. - Это дочка моего брата… Мать Леэлочки, к сожалению… в холодном краю….
- Ясно, - сказала доктор. Она обернулась, взглянула на стену позади себя, на улыбающегося Ленина, и повторила: - Ясно. Тогда и отсутствие аппетита, и всё остальное может быть вызвано нервами…
Доктор выдвинула ящик стола, достала оттуда карандаш и лист бумаги и протянула мне.
- Будь умницей и нарисуй мне в зале ожидания красивую картинку. А мы с тётей немного побеседуем, и потом пойдёте вдвоем гулять, ладно? Ты ведь уже большая девочка!