К дверям, выходящим в коридор, они кнопками прикрепили бумажку: "Ключи - у Марии Акимовны" - и предупредили соседку, что сын, возможно, зайдет за ключами.
Глава девятая
Сережа проснулся оттого, что болела шея: он, видимо, неудобно лежал.
Сквозь чердачное окно пробивался дневной свет. Где-то внизу натужно рычал грузовик, одолевающий подъем.
Сережа вскочил, отряхнулся, сделал разминку, энергично приседая. Покрутил головой, освобождаясь от неприятного ощущения, будто шея свернута.
Только после этого начал обследовать чердак: Ничего интересного он здесь не обнаружил: песок, зачем-то насыпанный в корзины; в углу - прохудившееся ведро, лопату без черенка, старую, рассохшуюся бочку. "Новый Диоген", - не без сарказма подумал о себе Сережа.
Он осторожно выглянул в окно. Выпал снежок, и все вокруг стало белым-бело. За углом амбара, как назвал Сережа про себя это здание, приютившее его, заворачивали машины, груженные ящиками.
Что же предпринимать дальше? Конечно, он правильно поступил, решительно отстаивая свою честь, и все же червь некоторой виновности подсасывал, не давал покоя. Конфликт можно было и не доводить до такого взрыва, а спокойно объяснить все. Однако где взять спокойствие, если тебе не верят, если с тобой обращаются, как с сопляком… Но, вероятно, нехорошо и так себя вести, как он…
Особенно мучила фраза, брошенная отцу… Конечно, он имеет право.
Сережа и сам бы мгновенно заступился за Варю, подними кто на нее руку. Но ведь он не поднимал… Это просто похоже так получилось…
…Есть хотелось все больше. Сережа порылся в карманах пальто и, к своей радости, в самом низу обнаружил провалившиеся в дырочку, семь копеек. Капитал!
Он по уже знакомой лестнице спустился с чердака и, провожаемый подозрительным взглядом какой-то женщины с кошелкой, направился к троллейбусной остановке. Возле нее был хлебный магазин, и Сережа купил себе черного хлеба.
До чего же вкусным он ему показался, никогда не думал, что можно получить такое удовольствие, вгрызаясь в краюху хлеба. Захотелось даже поурчать немного.
Как-то мама, довольная его неразборчивостью в еде, сказала:
- Солдатская каша тебя не испугает…
- Как, впрочем, и солдатская жизнь, - убежденно ответил он.
- С чего бы?
- По традиции, - усмехнулся он, имея в виду отца. И вообще Сережа теперь любил, браво сказав отцу "есть!", точно все сделать, как тот велел.
Он помрачнел: "Наверно, отец не будет со мной разговаривать".
…К центру города Сережа возвращался пешком, решив все же зайти к Платоше, но на углу Красноармейской улицы встретил Варю. На ней было мохнатое зеленовато-серое пальто, такая же шапочка, в руках Варя держала черную, на длинном шнуре, папку для нот.
- Здравствуй, - обрадовалась Варя, и, как всегда, в самых уголках ее губ заиграли ямочки. - Мама вчера, когда пришла с собрания, рассказала мне о тебе, а я говорю: "Он сам не мог полезть драться, это на него напали", Правда?
Варя смотрела своими чистыми, доверчивыми глазами и показалась ему сейчас еще в миллион раз лучше прежней.
- Правда, - стесненно подтвердил он и подумал, что, если бы Варя оказалась свидетельницей вчерашней сцены у них дома, она бы его не оправдала.
Кирсановы звонили с работы на свою квартиру через каждый час.
Наконец уже в начале первого, когда Раиса Ивановна совсем обессилела от тревоги, в трубке раздался голос Сережи:
- Вас слушают…
Ах ты ж негодник - он слушает! Интонация у него точно такая, как у Виталия Андреевича, когда тот поднимает трубку. Но будто ничего и не было, Раиса Ивановна спросила:
- Сереженька, ты позавтракал?
Произошла заминка, похожая на замешательство, и раздалось тихое:
- Да…
- Мы сегодня придем, как всегда, в начале шестого.
- Хорошо.
Глава десятая
Короткие порывы мартовского ветра сметают с крыш суховатый снег. Он весело искрится в лучах негреющего солнца.
Воздух еще не весенний, но уже и не зимний. Улица Энгельса запружена народом. Люди идут кто в теплых пальто, кто в легких куртках нараспашку.
У многих в руках желтые метелки мимоз, комочки фиалок, похожие на сиреневых цыплят.
По-весеннему поет песенку прошлого века рожок керосинщика. Возле здания банка с его каменными львами затеяли возню на акациях воробьи, словно звенящие разбухшие почки.
И с Дона тянет весной: там уже посинел лед, в его пролежнях проступила вода, и не каждый смельчак решается теперь перейти на другой берег.
Сережа стянул с головы берет и сунул его в карман пальто.
В школе сегодня были легкие уроки: физика, математика, физкультура. Прошли они вполне благополучно - из пятнадцати возможных он набрал четырнадцать и сейчас возвращался домой в приподнятом настроении, представляя, как вечером будет рапортовать родителям о своих дневных победах. Он был уверен, что спросят по истории (в журнале против его фамилии стояла точка, а это значит - жди вызова), но почему-то проехало. Напрасно зубрил даты.
Школу свою Сережа любил. Она не могла идти ни в какое сравнение с теми многоэтажными дворцами, что возвели для учеников в последние годы. А все равно Сережа любил именно ее: допотопную лестницу, выложенную из какого-то древнего дуба, маленький уютный спортивный зал, канцелярию с широким окном почти на уровне пола, небольшой двор. Здесь все было домашним, обжитым. И даже Ромка больше не задирал его, обходил стороной.
Вчера на контрольной по химии им дали задачи, и Варя - вот чудачка! - прислала ему шпаргалку. Решила, что он не знает. А он просто замечтался, потому и сидел, ничего не писал.
…Сережа пересек мостовую и вошел в парк имени Горького. Нет, определенно пришла весна, потому что на лице Вари - он это заметил сегодня в классе - выступили веснушки.
…Сережа заворачивал на старенькую улицу Шаумяна, когда величаво проплывающая мимо светло-шоколадная "Волга" остановилась у тротуара. Из ее окошка высунулось еще более расплывшееся лицо Станислава Илларионовича.
- Привет представителю династии Лепихиных! - весело произнес он и кивнул на машину: - Вот купил… Сам из Москвы пригнал… Садись, прокачу с ветерком.
Сереже не понравились ни приветствие, ни эта похвальба, и, хотя он был совершенно свободен, а назавтра не задали почти никаких уроков, он вежливо сказал:
- Здравствуйте. Спасибо, я спешу, - этим обращением на "вы" сразу и решительно отгораживаясь от Лепихина-старшего, как от чужого и не интересного ему человека.
Станислав Илларионович вышел из машины. Пыжиковая шапка, короткое пальто, туфли на рубчатой подошве. Холеный, представительный, на фоне новенькой машины… Таких изображают на страницах заморских журналов мод.
- Как живешь, Станиславович?
Разглядывал с любопытством и удивлением, потому что ни разу не встречал Сергея после давней неприятной беседы. "Куда-то, видите ли, торопится, на "вы" величает… Птица! Но, черт возьми, абсолютно моя копия в этом же щенячьем возрасте".
У него сохранилась фотография тех лет: рядом с матерью стоит мальчишка с удлиненным неулыбчивым лицом, серьезным взглядом серых глаз, аккуратным зачесом волос набок.
- Хорошо живу, - все так же сдержанно ответил Сережа.
- Между прочим, у тебя появился брат, зашел бы познакомиться…
- Думаю, что это ни к чему, - все так же вежливо, но еще отчужденнее ответил Сережа.
Станислав Илларионович недобро сузил глаза:
- Вот как! Но все же ты - мой сын.
- Почему? - посмотрел ему прямо в глаза Сережа и вдруг до мельчайших подробностей вспомнил тот страшный разговор, что все выжег из его сердца.
Именно, тогда, когда он услышал: "Я бы всеми фибрами души, но, понимаешь, твое появление в доме сейчас, даже ненадолго, очень нежелательно, невозможно", - ему стало ясно, что отца у него нет. Не было и нет.
Станислав Илларионович молчал.
- Все же, как ни крути, а ты - Станиславович, - наконец произнес он. - От этого никуда не денешься.
Сережа усмехнулся, и Станислав Илларионович опять, но на этот раз с острой неприязнью подумал: "Взрослый человек. Это определенно Райка его, паршивца, так настроила".
- У меня есть настоящий отец, я буду носить его фамилию.
Лицо Станислава Илларионовича перекосилось:
- Ни за что не дам согласия! Небось, мамочка надоумила?
- Я теперь никогда не назову вас отцом… потому что это будет предательством, - твердо сказал Сережа.
"А-а-а, печется о том… Каков звереныш! Совершенно чужой человек", - с негодованием подумал Станислав Илларионович и, не попрощавшись, сел в машину, рванул с места.
Уже проехав несколько кварталов, решил: "Черт с тобой! Называйся как хочешь".
Перед сном Сережа зашел в комнату Виталия Андреевича.
Отец лежа читал газету. Сережа присел на край дивана.
- Скажи, мне можно будет принять твою фамилию? - спросил он прямо, потому что не признавал обходных маневров.
Кирсанов, отложив газету, озадаченно сказал:
- Это, кажется, довольно сложно. Должен дать свое разрешение Станислав Илларионович.
- Он даст, - тоном, в котором невольно проскользнуло пренебрежение, заверил Сережа. - А ты согласен?
Виталий Андреевич посмотрел укоризненно: "Ты еще в этом сомневаешься?" Вслух же сказал, прищурив смеющиеся глаза:
- Если мы не рассоримся.
Сережа принял шутку, скупо улыбнулся.
- Не беспокойся, не рассоримся… Надо кончать с этим двоепапием.
Появилась мама. Голова ее, как чалмой, повязана мохнатым полотенцем: наверно, мыла волосы.
- О чем шушукается фирма "Кирсанов и сын"? - весело поинтересовалась она.
Сережа глазами подал знак отцу - мол, пока что не будем открывать секрет, беспечным голосом сказал:
- Фирма продумывает пути своего дальнейшего развития…
Глава одиннадцатая
Школу-"голубятенку" отдали под какое-то учреждение, и Сережа с Варей пошли посмотреть новую, только что достроенную: через месяц им предстояло учиться там в восьмом классе.
Они миновали "бабушкин" район.
Сережа любил его, как любим мы почти все, связанное с самым ранним детством.
Но и этот район застроился высотными зданиями, стал неузнаваем. С полукруглой площадки на круче всматривался в горизонт мореход Седов. Его глаза, казалось, вбирали Задонье, нарядную ленту набережной; гранитное лицо овевали ветры Цимлянского и Азовского морей.
Сережа и Варя спустились к берегу.
Дон катил к гирлам сытые, упругие волны. Меж оранжевых буйков проплывали щепа, арбузные корки…
Суетились косяки рыбешек у причалов с обгрызенными бревнами.
Начало августа в Ростове обычно жаркое, но сегодня выдалось на редкость приятное утро: со стороны Зеленого острова дул свежий ветер, по выцветшему небу бродили легкие тучи, похожие на растаявшие самолетные росписи.
…Четырехэтажное здание новой школы с огромными сияющими окнами стояло у Дона напротив речного вокзала и поражало белизной стен, косым козырьком-навесом у входа.
Осмотрев школу со всех сторон, Сережа и Варя подошли к своему излюбленному месту у чугунной ограды набережной. Вдали и правее гостеприимно приподнял ворота железнодорожный мост, пропуская черноморский величественный теплоход. Ему навстречу мчался стремительный катерок.
- Все-таки Дон широкий! - сказала Варя, провожая катерок синими распахнутыми глазами.
- Подумаешь… широкий! Переплыть - раз плюнуть. - Растопыренной пятерней Сережа зачесал вверх короткие выгоревшие волосы.
- Не люблю хвастунишек, - продолжая внимательно смотреть на катерок, идущий наперерез волне, сказала Варя и погладила загорелой, в золотом пушке, рукой бетонную тумбу ограды.
- А я и не хвастаюсь! - оскорбленно воскликнул Сережа. - Просто пустяк переплыть…
- Какой бесстрашный! - все еще иронически, но вовсе не желая обидеть, улыбнулась Варя, никак не ожидая, что за этим последует.
Сережа мгновенно сбросил с себя рубаху, изрядно измятые брюки, сандалеты в царапинах от острых камней. Оставшись в одних трусах, перелез через чугунную ограду и, сложив руки над головой, ринулся вниз, в воду. Поплыл саженками, быстро и сильно взмахивая руками, свирепо разбрызгивая воду.
Ему казалось, что он достиг середины реки, а на самом деле до нее было еще далеко.
Ну и широк же Дон! Но отступать поздно, и Сережа продолжал упрямо рассекать руками воду, чувствуя все большую усталость.
Промчавшаяся на Таганрог "ракета" поднята высокие волны. Одна из них накрыла Сережу с головой, потянула вниз. Он лихорадочно все же вынырнул, но тут силы вовсе оставили его, - и Сережа начал судорожно ловить ртом воздух.
"Все! Тону!" - подумал он с отчаянием и, страшным усилием воли заставив себя всплыть, последний раз глотнул воздух.
Перед глазами промелькнуло мамино заплаканное лицо, голос Виталия Андреевича потребовал: "Держись, держись!" Но тело, став свинцовым, уходило все глубже, и только неуместная мысль еще соединяла Сережу с тем, что оставалось наверху: "Вот Варя напугается".
Перестав даже барахтаться, покорившись неизбежному, Сережа словно сквозь сон почувствовал, как чья-то сильная рука настойчиво начала подталкивать его снизу вверх.
Лишь на берегу он пришел в себя. Приоткрыв глаза, увидел, что лежит лицом к небу возле чугунной тумбы. Тело его судорожно сжималось и разжималось, изо рта, ушей, носа извергалась вода.
Какой-то парень в тельняшке - Лепихин так и не успел его запомнить - сделал еще несколько взмахов Сережиными руками, поднимаясь с колена, сказал:
- Добре пацан наглотался! - И ушел.
Толпа, собравшаяся вокруг "утопленника", растаяла, и только встревоженная, растерянная Варя склонилась над ним.
- Сереженька, тебе плохо? - виновато и жалобно спросила она.
Сережа поднялся с каменной плиты. Его еще подташнивало.
- Пойду домой, - непослушным, заплетающимся языком сказал он.
- Я тебя провожу, - предложила Варя.
Ее поразил зеленовато-синий цвет лица Сережи. Волосы его, казалось, поредели, глаза ввалились.
- Нет, не надо. Я сам…
Варя поняла: Сереже стыдно и неприятно, что она видела его таким беспомощным.
- Ну хорошо, хорошо, иди! - торопливо, пожалуй, слишком торопливо сказала она.
Еще постояла у ограды, глядя вслед.
Погода вдруг резко изменилась: горячий ветер с Черных земель погнал клубы пыли, завихрил воронками по набережной, принес запах выжженной степи. Дон сразу поблек, словно пропитался пылью. Она заскрипела на зубах Вари, придала сероватый оттенок ее загару, золотистым волосам.
"Ну что за дурачок! Прыгнул, чтобы доказать взрослость…" - подумала она и медленно пошла домой, коря себя за то, что не удержала Сережу от безрассудного поступка.
То и дело останавливаясь и отдыхая, Сережа преодолел крутой подъем и наконец добрался домой.
Раиса Ивановна, увидя его осунувшееся лицо, встревожилась:
- Ты что? Заболел?
- Пустяки. Голова немного болит, - вяло ответил Сережа.
Раиса Ивановна дала ему таблетку, уложила на диван, и Сережа сразу уснул. Мать с тревогой поглядывала на него. Что бы это могло быть? Явно от недоедания. Он может сутками не есть. Ему просто лень жевать, тратить время на подобную ерунду.
Правда, Виталий Андреевич успокаивал ее: "Еще ни одно юное существо добровольно не умирало от голода. Захочет - сам возьмет".
За последние месяцы Сережа очень вырос. Теперь, когда он стоял рядом с ней, то поглядывал сверху вниз. Наливающиеся силой руки нелепо высовывались из рукавов пиджака. Брюки очень быстро делались короткими, и Раиса Ивановна с отчаянием говорила, что на этого верзилу не напасешься ни одежды, ни обуви.
Давно ли Сережа спрашивал у бабушки: "На какой праздник надо красить яйца и говорить: "Христос воскресник" - "Воинственный воскресник"?" А теперь у него появились новые повадки: запирается в своей комнате; по утрам в ванной долго и с любопытством разглядывает лицо перед зеркалом, старательно выдавливая прыщи на носу. На щеках у него пушок, скорее, даже какие-то спиральки волос; в уголках губ усики. Он все чаще прицеливается к бритве Виталия Андреевича, но еще не решается взять ее. Жесткой щеткой старательно пытается зачесать волосы вверх - они упорно не поддаются, и Сережа ожесточенно смачивает волосы, надеясь смирить их хотя бы так.
В книжном шкафу Сережи Майн Рида вытеснили "Овод" и любимейшая книга - "Брестская крепость".
Мальчишка напускал на себя нарочитую грубость, восставал против "целований". Это было так странно в недавно ласковом теленке, любившем тыкаться носом в мамино плечо.
Легче, чем когда бы то ни было, он раздражался, ему все время хотелось не соглашаться, защищаться от "покушений на самостоятельность".
Но вместе с тем он мог сказать, глядя на статуэтку: "Ну зачем эти ничкемные безделушки?"
Возражать матери: "Напрасно ты заявляешь так безаляпационно".
Таблетки, которые Раиса Ивановна пробовала принимать, чтобы похудеть, называть "худощавыми".
Разобрав какой-то шахматный этюд, он вдруг поднимал у себя за дверью щенячий визг; подсчитывал просто так, из любопытства, "доллары" в материнской шкатулке и придавал самые причудливые позы проволочному повару на торшере.
Когда Раиса Ивановна недавно купила сыну нейлоновую рубашку, он возмутился:
- Однако зачем она мне?
- Пусть полежит до выпускного вечера.
Сережа безразлично пожал плечами.
Он младенчески не умел управлять своим голосом: то басил на всю квартиру, то неожиданно тонко смеялся, то вдруг уморительно пытался спеть "Любимый город" и спрашивал у матери:
- Интересно, не бас ли у меня будет?
Молодая соседка-студентка, встретив его в коридоре, удивилась:
- Сережа, как ты вырос!
Он небрежно сказал:
- Между прочим, у меня и голос ломается.
Смутно, сквозь сон, Сережа слышал, как пришел отец. Они обедали с мамой и вели свой обычный "архитектурный" разговор. До Сережи долетали обрывки фраз, словно укутанных ватой:
- Повернуть Ростов лицом к Дону…
- Центральный парк - на Зеленом острове…
- Впечатление должно быть такое, будто город "привстал"…
- Но проблема транспорта. Ты об этом подумал?
- Трамваи убрать под землю…
- А бульвары на берегах Темерника?
Сережа не мог бы объяснить почему, но ему всегда приятны подобные разговоры в их доме. И сейчас так хорошо было лежать на диване, под уютным материнским халатом и, слушая спор, думать о своем: "Интересно бы учиться в новом здании университета".
Он уже ездил с Платошей на Западный, просто так, на разведку. И словно попал в фантастический город из алюминия, стекла… У корпуса физического факультета таинственные окна-прорези, цветные плоскости… Вот бы пробраться внутрь, в какую-нибудь чертежную комнату.
К дивану подошел Виталий Андреевич, подсел. Сережа приоткрыл глада, тихо признался:
- Маме не говори, я сегодня тонул…