Возле Галины Чистовой на дерматиновой скамейке действительно лежит крохотная, откровенно пижонская шляпка - то ли самодеятельное творчество знакомой шляпницы, то ли иностранного происхождения, но шляпа, во всяком случае.
- Зря не балабонь, Слава, - хорошая шляпа! - откликается "Папуля". Так в бригаде прозвали самого "пожилого" слесаря-сборщика и бригадира Андрея Андреевича Зубкова. Папуле двадцать семь лет, он хранит армейскую выправку, на коллег иногда строго, но справедливо и заслуженно прикрикивает, в каждом случае обнаружения брака произносит расчетливо нужную и язвительную тираду, в которой то и дело звучит слово "сачок". Папуля - бригадир, то есть второе, после мастера, руководящее лицо в бригаде.
Мастер Юрий Семенович Хлопов - в голубоватом, специально предназначенном для инженеров и техников халате с изображением ладьи на нагрудном кармане - молча сидит рядом с шахматистами. Подле мастера свободно развалилась на скамье Неля Губанова - коренная волжанка, рабочая косточка, наследница славы и благополучия огромной рабочей династии; росточком Неля отчего-то в свою крупную родню не вышла, фигурка у нее миниатюрная, брови на маленьком лице кажутся нарисованными кисточкой терпеливого китайского художника.
- От такой шляпки не только лошади, автомобили шарахаться будут, - гнет свое Слава Меньшиков. - Клянусь бородой!
- Слава, выбирай эпитеты! - добродушно советует Папуля.
Два неразлучных друга, два земляка-харьковчанина, два отъявленных брюнета - Саша Фотиев и Сергей Уваров - на глазах у всей бодрой и уже веселой бригады спят; без зазрения совести похрапывают, сладко причмокивают толстыми губами, что-то непонятное бормочут в сонном блаженстве… На них Папуля глядит откровенно неодобрительно.
- Добро было бы, - въедливо говорит он, - если бы ночью прогуливались с девчонками, грызли гранит науки или гоняли теннисный мяч, а ведь они, сачки, по семь часов отираются в бильярдной… В игре ни черта не смыслят, кия в руках держать не могут, а, разинув рты, просиживают в бильярдной за полночь. Ах, сачки, ах, чертовы сачки!
Вот почти и вся бригада, в которой мы с утра до вечера торчим ради того, чтобы разобраться в непривычной для писательского уха ученой мудристике… Микроклимат в бригаде, влияние монотонии, то есть однообразности труда человека на конвейере; психология конвейерного рабочего, текучесть рабочей силы, лабильность и регидность, то есть способность индивидуума приспосабливаться к окружающей среде, в данном случае к конвейеру, или, наоборот, полное отсутствие этой способности, при стремлении приспособить среду под себя… Одним словом, черт, дьявол, философия с колокольчиками и разноцветной бахромой… Но больше всего и наиболее дотошно мы интересуемся так называемой престижностью работы, а это выглядит так - ко всем и каждому мы пристаем с вопросом: "Интересно ли вам работать на конвейере? Не гнетет ли треклятая монотония? Не хочется ли выбросить к чертям свинячьим шипящий воздухом гайковерт и так далее?"
Нда-а-а! Вокруг высокопроизводительного конвейера и его особенностей в условиях развитого социализма ныне бурлят страсти. Ведь в годы отрочества и юности мы твердо знали, что конвейер - это исчадие ада, что это он, злодей, превращает человека в придаток машины, это он, ненавистный, лишает рабочего возможности числиться в рядах уважаемых рационализаторов и изобретателей… Одним словом, на конвейере в те времена, когда и кибернетика официально признавалась лженаукой, навешано было столько собак, что торчали одни куцые хвосты…
В нашем пузатом портфеле, набитом до отказа заполненными блокнотами, философскими и социологическими трактатами, вырезками из газет и журналов, есть такая вещь, которая не только нас ласково греет, но и подвигает на бесцеремонную настырность в поисках истины… Это статья заместителя редактора журнала "Ла ви увриер" - органа Всеобщей конфедерации труда Франции. Автора зовут Роже Гибертом (Гарбертом), он поочередно побывал в американском автомобильном городе Лордстауне, где расположены заводы компании "Дженерал", и в Тольятти, где отлично работает теперь всемирно известный ВАЗ. Свою статью Роже Гиберт (Гарберт) начинает полемикой с буржуазной газетой "Фигаро", которая безапелляционно и голословно утверждает: "Советский рабочий, который занят на сборочном конвейере самолетов ТУ, не видит преимущественных отличий своей судьбы от судьбы французского рабочего, который занят на конвейере заводов "Сюд-Авиасьен"…" ("Фигаро" от 21 марта 1973 года). Значит, так! Ничем, видите ли, не отличается, хотя сам Роже Гиберт, изучивший пристально существо вопроса, справедливо приходит к выводу, что никакой, даже отдаленной параллели меж Тольятти и Лордстауном провести нельзя, ибо труд на ВАЗе качественно и даже количественно отличается от американского. Ведь вот что пишет Роже Гиберт, проливая воду на нашу мельницу:
"Прославление роли важности труда для коллектива вызывает совсем другой отклик и результат, чем прославление прибыли и ее необходимости…" Это он, объективный человек, имеющий возможность сопоставлять, сравнивать, проводить параллели, вызывает у нас энтузиазм астронома, уверенного в существовании звездного скопления, но еще не нашедшего его… Конечно же, конечно! Советские социологи давно доказали, что в социалистическом обществе оплата труда (при всей ее преогромной важности) зачастую решающей роли, оказывается, в заинтересованности трудом не играет, что из всех преходящих и непреходящих факторов главным являются интересность, занятость, престижность - вот оно, наше кровное! - работы.
…И вот мы приходим на ВАЗ рано, словно работаем на конвейере, и вот сидим на дерматиновом диване за пять-шесть минут до начала первой смены… Друзья-харьковчане еще не проснулись, по-прежнему похрапывают, Костя и Миша привычно ссорятся над шахматами, но уже в цехе-гиганте произошли заметные изменения; зафиксировав их, выколотил о каблук выкуренную трубку Слава Меньшиков, надела - чуток набекрень и лихо - свою необычную шляпу Галина Чистова, Папуля прохаживается вдоль конвейера шагом ротного командира, мастер Юрий Семенович (ему всего двадцать пять, он, как видите, моложе Папули) шагает с ним рядом, чуточку отставая и как-то забавно кренясь набок. Мастер и Папуля, как повсеместно выражаются на ВАЗе, "создают производственную обстановку", то есть проверяют наличие инструмента и комплектность деталей, из которых предстоит собирать автомобили; лица у них серьезные, даже суровые, как у хирургов перед сложнейшей операцией.
Пахнет в цехе не то ацетиленом, не то специальной краской; к этому запаху примешивается специфический вазовский запах, доселе нам неведомый; сквозь прозрачный синтетический потолок пробивается радужный свет; уже бегут по "проспектам" и "улицам" цеховой громады автопогрузчики и рабочие "Жигули", уже на невзрачном перекрестке переругиваются два водителя, один из которых первым сделал поворот, хотя имел помеху справа; и уже в абстракционистском разноцветье и сложности конвейера движется, разговаривает, смеется и гневается Его Величество рабочий класс, пришедший на завод в гомерическом количестве: несколько тысяч одновременно. И уже слабенько потрескивают куда-то тщательно запрятанные радиодинамики.
- Будите болельщиков-бильярдистов! - сурово приказывает Папуля. - Черти окаянные, опять наверняка не позавтракали… Будите, будите, не церемоньтесь…
На расталкивание харьковчан уходит целая минута, они наконец продирают удивленные глаза: "Где это мы? Почему?" - затем на заспанных, измятых лицах появляется нечто осмысленное: "Ах, да! Начинается рабочий день!"
Бородатый здоровяк Слава Меньшиков носит чуточку торжественное звание "дефектчик", возле него уже щебечет крошечная девушка из отдела технического контроля - существо в бригаде постороннее и, по мысли администрации бригады, враждебно-чуждое, хотя - вот она, жизнь! - по серым глазам контролера Веры Федосеевой, техника-автомобилестроителя, ненависти и враждебности к дефектчику Славе Меньшикову и его друзьям не заметишь. Напротив, Вера старается заглянуть в невозмутимое лицо Славы и весело попискивает:
- А почему вы вчера не были на танцах, Вячеслав? Танцы выдались такие удачные, такие удачные, что… Просто не знаю, какие… Вы опять, наверное, сидели над своей противной теормеханикой?
- Опять! - с пустой трубкой в зубах, по-своему иронически отвечает Меньшиков. - Теормеханика - тот же сопромат. Сдашь - жениться можно…
- Жениться! Ах, ах, как вы смешно говорите, Вячеслав!
Между тем оживает и заводское радио - сначала слышен проверочный щелчок, потом бумажное шебуршанье, а уж затем бодрячок диктор начинает знакомое:
- Доброе утро, дорогие товарищи! Поздравляем с наступающим рабочим днем, желаем хорошего настроения, больших и радостных трудовых достижений.
Льется спокойная и приятная музыка, несколько секунд конвейер неподвижен, и члены бригады проделывают то, от чего мы ежедневно по утрам приходим в недоумение и восторг… Они становятся в кружок, голова к голове, то есть так, как это делают хоккеисты перед ответственным матчем, и что-то клятвенно шепчут, что-то полумистическое произносят, кого-то или что-то гипнотизируют… Беда в том, что нас в "хоккейный" кружок систематически не приглашают, а мы люди гордые - сами не лезем, а только со стороны наблюдаем за колдовски загадочным действом. Семидесяти секунд шептанья достаточно для того, чтобы прояснились лица друзей-харьковчан, шляпка на Галине Чистовой оказалась сидящей совсем набекрень; Неля Губанова - рабочая косточка - деловито хмурит рисованные брови, Слава Меньшиков прячет трубку в карман комбинезона, а контролер ОТК. Вера Федосеева достает что-то блестящее, стеклянно-металлическое, ясно приспособленное для проверок, контроля и устрашения. С мастером Юрием Семеновичем тоже произошла перемена - все заняли законные на сегодня рабочие места, а он, напротив, сел за шахматный столик и неторопливо расставил смешанные обиженным Костей фигуры.
- Пошел конвейер! Пошел!
Двухкилометровая махина на самом деле пришла в движение - поплыли разноцветными ладьями полуготовые и почти готовые автомобили, приглушенно зазвенел металл, взвывали гуще моторы "Жигулей" и автопогрузчиков на проспектах и улицах завода, запели, зашипели и завыли электрические и пневматические гайковерты… Звуки ВАЗа, как и запахи, ни с чем знакомым сравнить нельзя, следовательно, описать невозможно; их надо специально послушать, чтобы узнать, как разноголосно, но не утомительно погуживает автогигант.
- Шайбу, братцы, шайбу! - "хоккейным" голосом призывает Папуля, держа на отлете самый крупный и тяжелый в бригаде гайковерт. Папуля, как было сказано, бригадир, но он имеет рабочее место; чаще всего выбирает для себя наиболее трудоемную операцию, так как умеет выполнять на конвейерном этапе бригады все производственные операции.
- Поехали, поехали, мальчики, поехали! - подбадривает Папуля ребят. - Шайбу, братцы, шайбу!
В свои двадцать семь лет, пройдя суровую армейскую школу, Папуля идет по жизни уверенным чеканным шагом - учится на последнем курсе политехнического института, по этой причине давно мог бы работать мастером, но по тайным стратегическим соображениям этого предложения пока не принимает.
- Шайбу, братцы, шайбу! Мо-лод-цы! Мо-лод-цы!
Жадно, внимательно, плотоядно следим мы за работой бригады… Ну к чему же, к чему приводит монотонность, чем чревата напряженность однообразного беспрерывного труда, на каком этапе на лицах ребят появятся скука, отвращение, печаль мышечной усталости? И когда, наконец, исчезнут эти улыбки, полуулыбки, улыбочки, шуточки и прибауточки, которыми парни и девушки то и дело обмениваются. А ведь это так и есть… Миша Сметании деланным басом объявляет во всеуслышание, что Костя Варенцов обыграет его в шахматы только после того, как Слава Меньшиков сбреет бороду, а в ответ на это Костя - он слегка заикается - ворчит обиженно:
- Т-тебе бы все ост-т-т-рить, а сам сицилийскую с Нимцовичем путаешь… Т-ты, птенец ж-ж-елторотый, а от страху п-проиграть хорошо подумать не разрешаешь… А Слава? Не вечно же ему при бороде ходить? Так что п-п-пого-ди еще, п-п-огоди!
Сергей Уваров - один из харьковчан, окончательно проснувшись, косится на Галю Чистову и при удобном случае старается быть к ней поближе:
- Хорошая шляпа, Галка, очень, поверь, хорошая!.. Такой на ВАЗе не найти… Нет! И к лицу тебе, Галка, а не сходить ли нам сегодня на велогонки?..
Неля Губанова - рабочая косточка - свою производственную операцию производит аккуратно, незаметно, чистенько, словно миниатюру рисует; движения у нее экономные, как будто она боится что-то расплескать внутри самой себя; лицо деловитое, но губы - в усмешке. Неле интересно, чем дело кончится с приглашением Гали Чистовой на велогонки. Она, наконец, даже изменяет своей обычной несловоохотливости.
- На велогонках Сережа сатанеет, - сдержанно сообщает она. - Никого и ничего, кроме велосипедистов, не замечает…
Час прошел - два, а ребята продолжают работать по-прежнему легко, свободно, словно играючи, словно танцуя некий танец, поставленный пресыщенным танцмейстером; улыбки и полуулыбки не кончаются, а, наоборот, набирают силу, так как конвейер уже работает на "всю катушку", и потому голоса ребят повышаются, шутки становятся крепче, решительнее.
Брака в работе на протяжении двух часов почти нет, и дефектчик Слава Меньшиков, оперевшись спиной на металлическую стойку, тщательно набивает "Нептуном" вместительную трубку, контролер ОТК Вера Федосеева следит за каждой машиной, но стоит рядом со Славой, так как и отсюда опытный глаз все неладное заметит.
- Не понимаю я людей, - философствует она, - которые принципиально отрицают танцы… А где вырабатывается легкость и грациозность движений? Где люди учатся корректности? А с чего начинается понимание серьезной музыки… Ой, Слава, этот глушитель плохо подогнан… Отлично, Слава, глушитель на месте, но отчего вы… отрицаете танцы?
Мастер Юрий Семенович Хлопов в своем голубовато-сером "инженерском" халате сидит сиднем над шахматами и сам с собой что-то непонятное даже Семену Табачникову - он перворазрядник и шахматный судья Всесоюзной категории - сосредоточенно разыгрывает… Кажется, это как раз тот предельно удобный момент, когда мастера можно взять "в оборот", и мы, естественно, не теряем времени.
- Юрий Семенович, хватит темнить, довольно играть в кошки-мышки, извольте нам, гражданин хороший, рассказать, о чем это шепчутся ваши питомцы, когда перед сменой собираются в якобы хоккейный кружок?.. Да вы поймите, что мы ради этого две недели сидим в бригаде - так что не темните, голубчик, пожалуйста!
Юрий Семенович для своего возраста, на наш взгляд, излишне серьезен и суховат, держится прямо, подбородок волево приподнят, словно мастер боится забыть о том, что он мастер… Тем не менее Юрий Семенович вскоре "раскалывается".
- Все это вам может справедливо показаться ребячеством, - осторожно говорит он, - но члены бригады в работе на конвейере как бы имитируют игру в хоккей… О чем они шепчутся? Произносят заклинания и дают клятвы. Какие? А те, что близки к обыкновенной и банальной психологии. Папуля ребят шепотом спрашивает: "Что вы делаете, друзья?" - они тоже шепотом отвечают: "Автомобили!" - "Какие?" - снова спрашивает Папуля, а они дружно отвечают: "Самые лучшие, самые лучшие!" - "А кто мы такие?" - опять спрашивает Папуля. "Молодцы! Молодцы!" - шепотом скандируют ребятишки. "Наша цель?" - вопрошает Папуля. "Шайбу! Шайбу! Шайбу!" Вот и весь секрет - ничего особенного…
Как это ничего особенного, если мы от удивления прилипаем к дерматиновому дивану? Ведь вот он, вот он лежит на ладони во всей оголенности - один из самых главных секретов успешной работы уже родной нам бригады!.. Мы торопливо роемся в томах, статьях и вырезках, так как - книжные души! - спешим жизненное явление подтвердить наукой.
- Вот оно! Вот!.. Все так, как и полагается… Гляди, гляди - она!
Это довольно объемистая статья доктора философских наук, профессора В. Ядова, опубликованная в "Литературной газете". Статья называется заманчиво: "Кто не любит работу и почему?", и в ней мы действительно находим научно обоснованное объяснение на первый взгляд несерьезной игры в воображаемый хоккей. Он, то есть профессор В. Ядов, после того как основательно разбирает два важных принципа заинтересованности в труде - стремление к творчеству и материальную заинтересованность, - пишет такое, что проливает на наши усталые головы освежающую струю: "…есть немало и других социально-психологических мотивов. Например, престижность работы, причем это понятие для нас качественно иное, чем на Западе, где престиж почти всегда можно выразить в получаемой зарплате…" Замечательно! Отлично! Разве не то же самое и почти такими же словами писал Роже Гиберт?.. Ученый и французский профсоюзный деятель! Неплохая компания для внушительного подтверждения наших жизненных наблюдений. А?
- Шайбу, братцы, шайбу! - подает, как и прежде, голос Папуля.
"Шайбы" так и влетают в ворота противника от рук ребят, уверенных в том, что они - молодцы и делают лучшие в стране автомобили. Одна шайба за одной, одна за одной…
- Слушайте, братцы, товарищи, граждане, - восторженно вопим мы, обрадованные сообщничеством профессора В. Ядова. - А как же с монотонией, как же с перегрузками, как быть с человеком - придатком проклятой машины?
- Простите! - изысканно, но предельно холодно кланяется нам Папуля. - Миллион раз пардон, но не сможете ли вы, дорогие наши гости, столь серьезные вопросы перенести на не-ра-бо-чее время? Еще раз - пардон.
- Да-с! Папуля есть Папуля, - и Семен Табачников досадливо лезет пальцами в затылок: чесать густую волосню от оплошности, а я… Я - понахальней и поэтому кричу Папуле с вызовом:
- Не стройте из себя хирурга в момент разреза на сердце, Папуля! Минуту назад вы, бросив гайковерт, делали прогульон в те места, куда и цари пешком ходят, а теперь… Одним словом, бросьте ваши глупости…
- Наблюдательный товарищ! - сдержанно улыбается в ответ Папуля. - Впрочем, пока вы старались поддеть меня, исчез в энном направлении сам дефектчик Слава - борода из бород…