– Ты хочешь сказать, что в то время, пока я боролась за жизнь нашего больного ребенка, ты разгуливал с другой? – с отчаянием проговорила я, чувствуя, что вулкан в моей груди вот-вот взорвется.
– Не совсем так. Я встретился с ней всего один раз. Сам не знаю, как это вышло. Прости меня…
– Это уж слишком! – чаша моего терпения переполнилась. – Не хочу больше видеть ни тебя, ни ребенка твоей шлюхи! – закричала я, хотя до этого ни разу в жизни не повышала на него голос. – Убирайтесь прочь! Вон из моей жизни!
– У нас трое детей…
– У меня трое, а у тебя – одна. Собирай свои вещи – и вон отсюда! Иди куда хочешь, я не хочу тебя видеть!
– Марийка, подумай о детях! – жалобно произнес Роман, пытаясь поймать мою руку.
Его прикосновение обожгло мое запястье.
– Убирайтесь оба, пока дети не вернулись из школы! – выкрикнула я и тут же заметила, что девочка стоит в дверях и все слышит. После этих моих слов она сказала Роману:
– Ты говорил, что у тебя хорошая жена, а она – просто истеричка! Я не распаковывала вещи. Давай, собирай свои, и поехали отсюда.
– Иринка, доченька, иди в дом, а мы пока договорим, – сказал Роман, стараясь казаться спокойным.
Девочка прикрыла за собой дверь.
– Я никогда тебе этого не прощу, – сказала я Роману и бросилась в хату.
Забившись в спальню, я дала волю слезам. Как же это больно – узнать об измене! Я никогда и вообразить не могла, что Роман способен так меня предать. Как же так?! Я была в панике, без конца плакала и не знала, что мне делать. Я слышала, как вернулись из школы дети и радостно защебетали, увидев отца. Слышала я и то, как Роман рассказал им, что у них теперь есть сестричка Иринка. Он накормил детей и уложил их спать, потом принес поесть и мне, но я сделала вид, что сплю. Тихонько, чтобы не разбудить меня, он прилег рядом. Теперь мы оба притворялись спящими, но это была ночь без сна. Мы лежали вместе в одной постели, и в то же время каждый – сам по себе.
… мая 1974 г
Измена… Знала ли я, что измена – это такая адская мука? Она жжет раскаленным железом сердце, камнем давит грудь, не дает вздохнуть. В голове, как надоедливые августовские мухи, роятся, гудят тысячи мыслей. Мысли путаются, сплетаются, а мухи попадают в эту паутину, жужжат, ноют, и от этого голова раскалывается, как переспелый арбуз.
Какое же это страдание – узнать об измене! Меня душит ревность. А ревности без любви не бывает. Должно быть, всякая любовь существует только на определенном отрезке времени, на котором точкой обозначен конечный пункт. И эта остановка называется Измена. Эта остановка – испытание моей, нет, нашей – любви. Я должна быть сильной, чтобы выдержать все, чтобы любовь не источил червь злобы. Злоба и ревность не должны разрушить мою, вернее, нашу любовь.
Я должна быть сильной! Пройдет время, и боль притупится. Я должна задушить в себе ревность и забыть измену. Любовь, если она настоящая, должна уметь прощать. Она у меня должна быть не только всепоглощающей, но и всепрощающей. Может, сама жизнь послала нам это испытание, и тут нет вины Романа? Так или иначе, я не должна так низко падать. Наша любовь не должна дать трещину, она должна стать еще крепче, еще более закаленной. Даже самый прочный металл сначала нагревают, чтобы потом, остынув, он стал еще прочнее. Все будет хорошо. Мне нужно только время…
А как же наш дом? Он, как синяя птица, снова отдалился и исчез за горизонтом.
… мая 1974 г
Сутки отлежав в постели и выплеснув вместе со слезами все свои женские обиды, я сцепила зубы и вышла из комнаты. В конце концов, дети не должны отвечать за грехи родителей.
Я увидела четыре пары любопытных детских глаз. Они смотрели на меня с немым ожиданием.
– Добрый день! – поздоровалась я и улыбнулась. – В нашей семье новая девочка. Вы уже успели познакомиться?
– Да, – сказала Даринка. – Мы даже спим вместе в моей кровати.
– Ее зовут Ежик, – ткнул Ирину в бок Андрейка.
– Почему ты ее так называешь? Надо звать по имени, – сделала я замечание сыну.
– Меня все так зовут, – говорит Иринка. – Потому что я – Ежова.
– И прическа у нее, как у ежика, – показывает пальцем Миша.
– И все-таки, нехорошо давать прозвища, – говорю я.
– Я буду откликаться только на Ежика, – возражает Иринка.
– Ну а я буду звать тебя по имени.
– Мне не нравится мое имя. И я не буду на него отзываться! – Девочка нагловато смотрит мне прямо в глаза.
– Я не привыкла называть детей кличками.
– А вы не моя мать, и я не ваш ребенок, – голос девочки звучит взвинченно.
– Дети моего мужа – мои дети, – я хочу дать понять, кто здесь хозяйка.
– Вам разве мало своих детей? Занимайтесь лучше ими, а я привыкла сама о себе заботиться!
Меня будто кипятком окатили. Это уж слишком! Эта маленькая размалеванная обезьянка еще и дерзит! Делаю несколько глубоких вдохов, немного успокаиваюсь.
– Отныне ты, Иринка, член нашей семьи. Нравится тебе это или нет, но у каждого из нас есть свои права и обязанности. И только добросовестно выполняя их, мы успеваем сделать за день много дел и освободить время для репетиций и выступлений. Правила у нас устанавливают старшие, то есть я и твой отец. И первое правило…
– Да пошли вы знаете куда со своими правилами?! – вспыхнула Иринка. – Я живу по своим правилам. Вот! – проговорив это, она задрала нос и выскочила во двор.
– Не надо ее ругать, – тихо сказала Даринка. – Она вообще-то добрая, только капризная и невоспитанная.
– Это я заметила, – вздохнула я.
… мая 1974 г
По селу пополз слух о дочке Романа. Хорошо, что у меня нет времени ходить по вечерам к соседкам и выслушивать сплетни. То, чего наши односельчане толком не знали, дорисовало их богатое воображение. Я не обращала внимания на досужие разговоры и не знала, о чем гудит все село. Об этом оставалось только догадываться. Но однажды вечером, когда я подметала улицу у нашего забора, ко мне подошла одна из главных сплетниц – баба Варвара. Если где-то что-то случилось – она обо всем узнает первой. Остановилась рядом со мной, поздоровалась. Стоит, поплевывает подсолнечной шелухой.
– Люди болтают, у вас новый жилец появился? – произносит баба Варвара как бы невзначай.
– А вы разве сами не видели! – отвечаю и продолжаю махать метлой.
– Сплетничают, что это внебрачная дочь Романа.
– Если Романова, значит, и моя, – отвечаю.
– Как это? Ваша общая дочка?
– Да, наша, – говорю с невозмутимым видом. – А вот если вы не перестанете здесь плевать шелухой, я тут буду мести до позднего вечера, и дети останутся без ужина.
– А на самом деле, чья это девочка? – спрашивает, а у самой от любопытства прямо зубы сводит.
– Все дети, что живут в этой хате, наши, – говорю с нажимом на слове "наши", но старая сплетница не отстает.
Тогда я прихватываю метлой коровью лепешку, делаю резкое движение, и та шлепается прямо на ногу старой сплетницы. Баба Варвара ойкает, укоризненно бросает: "А еще учительница называется!" и моментально исчезает.
– А ты у меня боец! – смеется Роман, выходя со двора.
– А также дворник, повар и воспитатель своих и чужих детей. И вообще – я устала.
– Иди отдохни, – говорит Роман, отнимая у меня метлу. – Ужин я приготовлю сам вместе с детьми.
– Вот и хорошо, – говорю я и направляюсь в хату. Я и в самом деле чувствую себя уставшей до предела.
… июня 1974 г
– Скажи, что ты меня простила! – уже в который раз просит Роман.
– Бог тебе судья, – говорю я, стараясь не смотреть ему в глаза.
– В молодости все мы совершаем ошибки.
– Это не оправдание. Речь ведь не о какой-то вещи, а о человеческой судьбе, судьбе ребенка. Девочка, кстати, норовистая и неуправляемая, как горная речка.
– Разве это ее вина? Ребенок рос, как трава в поле. Время она проводила, как хотела, никто за ней не присматривал.
– Это заметно. Недавно она курила за хатой – демонстрировала мальчикам свои навыки.
– Где она взяла сигареты?
– Наверно, у тебя. Пересчитай свои пачки. Не удивлюсь, если начнут пропадать и деньги. Так что следи внимательнее за своим ребенком.
– У меня ничего не получится без твоей помощи. Ты для детей – больший авторитет, чем я.
– Я же говорю, что твоя дочь невоспитанная и неуправляемая…
Роман обнимает меня, заглядывает в мои глаза, и я чувствую, что, несмотря ни на что, снова оказываюсь во власти его чистого взгляда и ласковых рук.
– Марийка, дорогая моя Марийка! Ты – святая женщина. Тебе цены нет. На свете нет другой такой хорошей и доброй. Пойми: я виноват перед тобой, но это не значит, что отныне мне нет прощения. Я готов хоть с утра до вечера целовать твои руки, лишь бы ты меня простила…
– Разве можно вычеркнуть из памяти предательство?
– Наверно, нет. Но сейчас рядом с нами ребенок, у которого нет никого, кроме нас с тобой. Да, в ее воспитании огромные пробелы, но мы же не можем закрыть на это глаза и отгородиться стеной от ее проблем. Какой она выйдет в мир? Не станет ли такой же, какой была ее мать?
– Почему ты все время говоришь "мы", а не "я"?
– Потому что мы с тобой созданы друг для друга. Понимаешь? Мы – одно целое. До сих пор мы жили душа в душу. Неужели эта девочка разрушит наше семейное счастье?
Роман целует меня в шею, и я чувствую, что начинаю таять от этого жаркого прикосновения, словно воск.
– Нельзя допустить, чтобы прошлое разрушило наш союз. Что сделано, то сделано. Никогда не надо возвращаться к прошлому, потому что оно может нас отравить, – горячо шепчет он. – Ты помнишь, как рассказывала мне про Петра и Февронию? Мы должны прожить свою жизнь так, как они.
– Жить и умереть в один день и час? Обещаешь мне?
– Да, – шепчет он. – Да, любовь всей моей жизни…
Во власти его рук я чувствую себя совершенно незащищенной и по-детски слабой.
– Обещай, что не бросишь на произвол судьбы эту девочку, – просит он, покрывая мое тело поцелуями.
– Да, – не выдержав искушения, шепчу я.
Роман поднимает на меня благодарный взгляд. В прозрачной голубизне его глаз растворяется наше прошлое и настоящее – с примесью будущего.
… июня 1974 г
Я постепенно привыкаю к Иринке. Я должна относиться к ней как к дочери Романа и сироте, а не как к напоминанию о его измене. Это трудно, потому что в каждой черточке этого ребенка для меня проступают черты той, другой женщины. Уговариваю себя видеть в ней только то, что досталось ей от Романа, и не зацикливаться на другом. Я знаю, что я сильная: ведь смогла же я полюбить чужого мальчика как свое дитя. Нельзя, чтобы моя ревность наложила клеймо на ни в чем не повинного ребенка. Я должна полюбить ее как ребенка человека, которого я люблю.
Несколько дней подряд пытаюсь уговорить Иринку смыть попугайскую краску с волос, но безуспешно. Она и в самом деле похожа на сердитого ежика. Дети продолжают звать ее Ежиком, и, похоже, это Иринке действительно нравится.
Сейчас Даринка и Иринка находятся в лагере труда и отдыха при школе. Чтобы не было скучно, я предложила детям подготовить какой-нибудь спектакль. На собрании было решено разучить "Снежную королеву". И тут меня осенило: роль Снежной королевы надо отдать Иринке. Конечно, перед этим придется поговорить с Даринкой, потому что при ее явных актерских способностях главные роли чаще всего доставались ей.
– Дариночка, дорогая, – сказала я, – это единственный способ заставить Иринку смыть с волос эту ужасную краску.
– А другого способа нет? – спросила Даринка с нескрываемым огорчением.
– Ты сама знаешь, как мне с ней трудно.
– А какая роль достанется мне?
– Выбирай любую.
– Придется играть Ворону, – вздохнула Даринка.
– Спасибо тебе, доченька, за помощь, – сказала я и поцеловала ее в макушку.
Иринка, когда я объявила, какую роль ей предстоит играть, расплылась в улыбке.
– Я?! Я буду играть Снежную Королеву? На настоящей сцене? – она не поверила собственным ушам. – А если у меня не получится?
– Получится. Я тебе помогу. Но тебе придется смыть с волос краску, потому что париков у нас нет, а Снежная королева не может выглядеть, как пестрый попугай.
Три дня подряд девочки смывали с Иринки краску.
– Теперь надо снять красный лак с ногтей, – заметила я.
– А потом можно будет?
– Нет. Ты должна войти в роль. Красота Снежной королевы естественная. На спектакле я сама тебя загримирую. Лицо затонируем пудрой и приклеим длинные искусственные ресницы.
– Как у настоящих актрис?! – Иринка даже вскочила с места.
– Конечно. Ты же будешь играть главную роль. От тебя зависит успех спектакля. Если все пройдет хорошо, мы сможем показать его родителям учеников на первом же общем родительском собрании.
– Вот так новость! – она всплеснула руками.
И как же старательно и ответственно относилась Иринка к репетициям! Должно быть, сказывались гены Романа: играла она действительно чудесно. Ее так увлек процесс подготовки к спектаклю, что она начисто позабыла о своих волосах и ногтях. Она действительно красивая девочка, и в ее сходстве с Романом не приходится сомневаться.
… сентября 1974 г
Сегодня я предложила детям сходить в новый дом и разметить, где и какая мебель будет стоять в их комнатах.
– Даринка будет жить в одной комнате с Иринкой, – сказала я. – Поэтому мальчики займутся своей комнатой и не будут мешать девочкам.
– У нас будет своя комната? – переспросила Иринка.
– Конечно! И не забудьте подыскать местечко посветлее для письменных столов.
– А кто будет планировать спальню? – поинтересовался Андрейка.
– Спальня моя и папина, поэтому мы там сами похозяйничаем. Кухня моя, и там я буду главной, а вот гостиную нам придется обустраивать вместе. Согласны?
– Да! – ответили четыре голоса.
– У нас никогда не было своей комнаты, – призналась Иринка. – Мы снимали жилье в разных местах и нас все время выгоняли.
Обычно я старалась избегать разговоров о прошлом Иринки, но время от времени она сама о нем вспоминала.
– Это было давно, – сказала я. – А теперь у вас будет своя комната с дверью. И когда мальчики захотят зайти к вам, им придется сначала постучать.
– А когда девочки придут к нам, они тоже должны постучать? – Миша лукаво прищурился.
– Конечно, – сказала я. – А то, не дай Бог, откроют дверь, когда ты будешь переодеваться.
Все рассмеялись. Когда дети ушли, я сказала Роману:
– Мы с тобой не думали и не гадали, что их у нас будет четверо.
– А я всегда знал, что ты не только самая красивая женщина, но и лучшая в мире мать. Как тебе удается с ними договариваться? Они же такие капризные и такие разные!
– Это означает, что я хороший педагог. Недаром же я столько лет мечтала стать учительницей!
… сентября 1975 г
Наконец-то мы справили новоселье!
Уже была перевезена мебель, дети упаковали последние мелочи и караулили нашего кота Лапченко, чтобы он куда-нибудь не удрал в суматохе. Потому что, как сказала Иринка, он должен первым переступить порог нового дома. И тут я сказала Роману, что хочу освятить дом до того, как мы поселимся в нем.
– Я не могу этого допустить! – запротестовал Роман. – Одно дело, когда ты втихомолку пробираешься в церковь, и совсем другое, когда сюда явится священник. Тайком это сделать не удастся.
– Никто не увидит, – уговариваю я его. – Я возьму такси.
– Это невозможно! Я могу расстаться с партбилетом!
– Зачем мне твой партбилет? Я хочу жить в освященном доме. Разве я за себя беспокоюсь? Под Божьим крылом в доме всегда будут мир и согласие.
– Ты меня со свету сживешь! Ты меня в конце концов погубишь!
– Тогда поехали в город вместе. Я вернусь вместе со священником, а ты пойдешь по магазинам и купишь новое одеяло. Когда ты приедешь, он уже сделает свое дело и уедет на том же такси в город, – предложила я.
– Не знаю, что ты такое со мной делаешь, – вздыхает он. – Я тебе подчиняюсь, хотя совершенно с тобой не согласен.
– Вот и хорошо, что договорились, – говорю я и целую его в щеку. – Спасибо, что ты меня понял.
– Я тебя не понял. Я тебе уступил
– И за это тоже спасибо.
… октября 1975 г
В начале этого учебного года в школьном коллективе появилась новая учительница истории. Галину Петровну взял в жены и привез в наше село один местный вдовец. В школе была вакансия, и эта женщина устроилась на работу. Не знаю почему, но она мне сразу не понравилась. Всегда опрятная, накрашенная и хорошо одетая, она притягивала мужские взгляды. Несмотря на то, что Галина Петровна была приземиста и полновата, мужчины таращились то на ее обширный бюст, то на пышные ягодицы, которые торчали сзади так, словно там был прицеплен стул – можно было сесть на эти ягодицы. И почему у мужчин такой странный вкус? Или они слепые? Я не раз замечала, что даже Роман подолгу задерживает на ней взгляд. Конечно, я не стала устраивать из-за этого шекспировские страсти, сдержалась. Глазами можно смотреть, но изменить ими нельзя.
… октября 1975 г
Сегодня у меня было шесть уроков подряд, а потом я осталась с учениками на репетицию пьесы, которую мы планировали подготовить к Седьмому ноября. Роман пошел домой накормить детей. В это время в школу явилась Галина Петровна, которая несколько дней была на больничном. Когда я уже шла по школьному коридору, навстречу мне промчался Роман. Я не успела его спросить, как там дети: он так спешил, что даже не заметил меня в толпе учеников. Что-то подсказало мне вернуться. Я тихо приоткрыла дверь учительской, куда только что влетел мой муж, как на крыльях. Галина Петровна сидела за столом напротив Романа. Склонившись друг ко другу и улыбаясь, они о чем-то мило беседовали. Так я простояла несколько минут. Я не могла слышать их слов, но собеседники были настолько увлечены друг другом, что не замечали меня. Я хорошо знала Романа, слишком хорошо, чтобы не понять выражение его глаз. Он смотрел на эту Галину Петровну не как на коллегу, а как на женщину, которой увлечен. Пол подо мной заходил ходуном. Звякнуло ведро: школьная уборщица собиралась мыть пол. Она не должна заметить, что я подглядываю, иначе снова пойдут сплетни. Поэтому я тихонько прикрыла дверь и на ватных ногах поплелась домой.
И как же я была удивлена, обнаружив, что дома никого нет, а дверь не заперта! На кухонном столе я обнаружила записку от Даринки: "Мама, не волнуйся. Мы поели и пошли в лес по грибы. Чтобы ты не скучала, оставляем тебе дома папу. Целуем!"
Выходит, Роман так спешил увидеться с Галиной Петровной, что даже забыл запереть дверь! Это уж чересчур! Мое женское сердце почуяло беду, черной тучей нависшую над нашей семьей, в которой еще недавно царили мир, согласие, взаимопонимание и уважение. Как же я ненавидела эту разукрашенную особу, от которой пахло дешевыми духами!
Я не находила себе места. Голова кружилась – я с утра ничего не ела. Положила в тарелку гречневой каши, залила молоком. Я любила все молочное, потому что никогда в детстве им не наедалась, но первый же глоток встал поперек горла.
Едва дождалась Романа. Хорошо, что он вернулся домой раньше детей.
– Чем будет угощать супруга? – поинтересовался он как ни в чем ни бывало, а сам буквально светится от счастья.
– Проголодался? – спрашиваю.
– Еще как!
– Ну так иди к Галине Петровне, пусть она тебя накормит.
– Не понял.