– Зато я все поняла.
– Что ты несешь?
– Не говори со мной в таком тоне. Это я сейчас имею полное право кричать, визжать, топать ногами, а может, и вцепиться тебе ногтями в физиономию, – едва сдерживая гнев, сказала я ему.
– Я все-таки не понимаю тебя.
– Ты думаешь, я слепая и глухая? – насмешливо проговорила я. – Я давно заметила, как ты на нее смотришь.
– И как же?
– Как мартовский кот на кошку.
– Не выдумывай! Галина Петровна – красивая женщина, и почему бы мне на нее не смотреть?
– Красивая? – меня будто ошпарили. – Эта толстозадая корова с выменем вместо груди – красивая? Да вы что, слепые? "У нашей Наталии четыре метра в талии", – язвительно продекламировала я.
– Марийка, ну хватит! Давай не будем ссориться. Хорошо?
– Я видела вас сегодня в учительской.
– Мы просто общались.
– Не слишком ли тесно общались? Ты даже дом не запер, так торопился пообщаться! – Я не выдержала и сорвалась. – Ты так с ней там любезничал, что даже меня не заметил! Я все видела! – закричала я, едва не плача. – Ты влюбился? Я тебе уже не мила?
– Не говори глупости! Если я и поболтал с ней несколько минут, это еще не повод, устраивать скандал. Не знаю, что тебе взбрело в голову, но твои подозрения не имеют никаких оснований. Мне никто не нужен, потому что у меня есть ты.
Роман шагнул ко мне, обнял за плечи и притянул к себе. Я уже не могла сдерживаться и разревелась.
– Ну все, все, хватит хлюпать, – приговаривал он, поглаживая мое плечо. – Не надо плакать, скоро дети вернутся. Ты же не хочешь, чтобы они увидели тебя в таком состоянии?
– Нет, – проговорила я, утирая слезы.
– Прости, что заставил тебя волноваться.
Я промолчала. Пошла и умылась. Пора готовить ужин детям. Не знаю, верить Роману или нет? Нельзя жить под одной крышей с человеком, которому не доверяешь. Может, я и не такая аппетитная и толстозадая, как Галина Петровна, но в нашем доме не будет места недоверию и подозрениям. Попытаюсь забыть этот неприятный случай. Я не имею права не верить Роману.
… октября 1975 г
Я ошиблась! Роман меня обманул! Через несколько дней после нашей ссоры вечером я наводила порядок на нашем общем рабочем столе. Время было позднее, все уже спали. Я взяла записную книжку Романа, чтобы положить ее в ящик стола, и внезапно заметила, что в ней вместо закладки лежит ручка. Я машинально открыла блокнот. На страничке было что-то написано готическими печатными буквами. Писал Роман – в этом не было сомнений. Я уже собралась закрыть записную книжку, потому что ничего не поняла – в школе и институте я изучала французский, но вдруг в глаза мне бросилось первое слово. "Галина!" – было написано там немецкими буквами, но по-украински. Дальше разобрать было уже несложно. Роман приглашал Галину Петровну завтра вечером на свидание у моста.
Мой прекрасный мир любви рухнул в одно мгновение. Это был полный крах нашей супружеской жизни, нашего счастья, всего-всего, что так бережно накапливалось в нашей семье на протяжении многих лет. Первым моим желанием было пойти в спальню и швырнуть в лицо Роману эту записную книжку, но я ощущала такую слабость, такую физическую и душевную опустошенность, что поняла – на это у меня не хватит сил. И отдаст ли Роман записку этой корове? Может, утром он поймет, что ошибался, и выбросит ее на помойку, а я раньше срока затею ссору? Я не любила принимать решения наспех, поэтому проглотила, не запивая, несколько таблеток валерьянки и пошла спать.
… октября 1975 г
Таблетки не помогли, и я всю ночь не смыкала глаз. В голову лезли гнетущие мысли, и с утра голова у меня трещала, как переспелый арбуз. Роман был в приподнятом настроении.
– Найди мне на сегодня замену, – попросила я его. – У меня страшно болит голова.
– Хорошо, – сказал он.
– Накорми детей.
– А ты?
– Я не хочу есть.
Как только Роман ушел, я заглянула в ящик стола. Записной книжки в нем не было.
Вечером он побрился. Я слышала, как он что-то напевал, брызгая на себя одеколоном.
– Ты куда-то собираешься? – спросила я.
– Да. По делам. Дела, дела, куча дел, совершенно нет свободного времени, – весело проговорил он.
Я старалась не смотреть на него.
– Так куда ты?
– В сельсовет. Договорились встретиться с председателем.
– В такое время?
– Да. В шесть вечера.
Именно на это время Роман назначал свидание другой женщине в своей записке.
– Не лги мне, – спокойно сказала я, потому что к этому времени так истерзала себя, что уже не испытывала никаких чувств.
– Я говорю правду.
– Ты думал, я не смогу прочесть твое послание Галине Петровне? Детский сад! Это просто смехотворно!
Роман покраснел как рак. Он так растерялся, что только открывал и закрывал рот, как рыба, вытащенная из воды.
– Ты рылась в моих вещах?
– Это все, что ты можешь сказать?
– Я действительно собирался в сельсовет, – запинаясь, проговорил он.
– А как же Галина Петровна? – мне удалось изобразить что-то вроде улыбки.
– Она очень красивая женщина! – вырвалось у него. Мгновенно поняв, что сболтнул что-то не то, он спохватился: – Мне действительно нужно в сельсовет.
– Ну так иди!
Роман торопливо вышел, хлопнув дверью. Я вздрогнула, словно меня огрели кнутом. Почудилось, что это не дверь закрылась за Романом, а мне перекрыли кислород. В голове все затуманилось, в ушах зашумело: "Все! Конец!" Я едва не упала, но вдруг почувствовала на себе чьи-то взгляды. Повернула голову – на меня вопросительно смотрели четыре пары детских глаз. Они не должны видеть мое отчаяние. Дети ждали моей реакции, потому что слышали все до последнего слова.
– Достаньте сумки и соберите самое необходимое, – сказала я. – Мы уезжаем отсюда.
– Куда? – спросил Миша.
– К дедушке.
Никто из детей не пошевелился.
– Быстрее, иначе мы не успеем на последний рейс автобуса, – приказала я и отправилась собирать свои вещи.
… октября 1975 г
Отец все понял, как только мы появились на пороге, да еще и с вещами. Тень печали промелькнула на его лице, но он взглянул на внуков, и выражение его лица смягчилось.
– Проходите, мои хорошие, – пригласил он.
Отец начал не с допроса. Он проводил детей в комнату со словами:
– Выбирайте себе кровати, складывайте вещи, а я приготовлю что-нибудь перекусить. Проголодались?
На меня вопросительно смотрели детские глаза, но никто из них не произнес ни слова.
– Проголодались, – ответила я за всех. – Мы еще не ужинали.
Мы с папой пошли на веранду. Я стала чистить картошку, а папа разжег керогаз. Желудок мой играл марши, потому что уже больше суток у меня во рту не было даже маковой росинки. Вспомнилось, как мама жарила сало, а потом готовила на нем яичницу. Запах горящего керосина смешивался с запахами подрумяненного сала и яиц. Если приготовить такое блюдо на газовой плите, вкус будет совсем не тот. На мгновение мне показалось, что я снова вернулась в детство – но не в самое раннее, голодное, а в те времена, когда я уже была подростком. Наверно, мы всякий раз возвращаемся в детство, когда приезжаем в родительский дом, в семейное гнездо…
Ужин я отнесла детям в комнату. Даринка взялась всех накормить. Папе и себе я положила картошку и яичницу в миски и поставила их на стул на крыльце. Принесла две маленьких скамеечки, и мы с отцом уселись, чтобы поговорить наедине. Пес Туман, которого папа на ночь отпускал побегать, радостно завилял хвостом, освободившись от бремени цепи. Повел носом и, учуяв соблазнительный запах, уселся перед нами, то и дело облизываясь.
– Мне бы твои проблемы, – сказала я Туману и бросила ему кусочек сала, который мгновенно исчез в пасти пса.
– У каждого свои проблемы, доченька, – сказал папа. – И у Тумана, и у вон того воробья, и у всякого человека. На то она и жизнь.
– У меня тоже проблемы. И к тому же большие, – сказала я.
– Я уже понял. Поссорилась с Романом?
– Хуже. Я его бросила, – объявила я и рассказала о Галине Петровне.
– Та-ак… – протянул папа, выслушав мой рассказ. – Жаль, что люди начинают ценить другого человека только тогда, когда его потеряют. Вот я, например, уже трижды ходил в приймы, а все равно не то. Старый уже, а все равно всех женщин сравниваю с твоей матерью. Только теперь я понял, что женщины лучше нее не было и уже не будет. Иной раз казню себя за то, что повышал на нее голос, позволял сверх меры работать, не сразу отправил в больницу… Но время обратно не повернешь, и уже ничего нельзя изменить. Надо ценить то, что имеешь сегодня, сейчас, в эту минуту, чтобы потом не кусать локти.
– Папа, я всегда ценила Романа, даже тогда, когда узнала о его первой измене. Мне было так больно, что невозможно передать словами, но я ему все простила. Больше того, я приняла его ребенка как своего собственного. Но во второй раз… Это уж слишком!
– Может, ты преувеличиваешь?
– Нет, папа, я видела, с каким восторгом он смотрел на эту женщину. И мне тяжело, ужасно тяжело.
– Понимаю.
– Не знаю, все ли ты можешь понять в полной мере. Ты думаешь, мне легко было принять двоих чужих детей, чтобы они стали как родные? Я никому не говорила, а тебе признаюсь: сколько раз я ловила себя на том, что какая-нибудь шоколадка, купленная для Миши или Иринки, могла бы достаться моим детям, и мне становилось их так жалко! Но я заставила себя относиться ко всем детям одинаково, потому что эти, приемные, такие же, как мои, и они не виноваты, что так сложилась их судьба. Они просто дети без родителей. А если бы мои собственные оказались, не приведи Бог, на их месте?
– И ты решила, что Роман за это будет тебе благодарен до конца дней?
– Представь себе, да.
– Быть матерью и женой – разные вещи. Трудно даже сказать, кем быть легче, а кем труднее. За мужем надо смотреть во все глаза.
– Я и смотрела. Широко открытыми влюбленными глазами смотрела.
– Иногда не все увидишь, когда глаза открыты, – задумчиво проговорил отец. – Можно даже попробовать их закрыть.
– Чтобы не видеть измену?
– Чтобы увидеть то, чего не видела с открытыми глазами.
Он умолк, а я пыталась понять смысл того, что услышала. Начал накрапывать дождик, не осенний, затяжной, а теплый, почти такой же, как летом. Мелкие капли быстро и дружно забарабанили по крытому жестью навесу над крыльцом и через короткое время слились в сплошной гул.
– Грибной дождь, – словно читая мои мысли, проговорил отец, а я вспомнила, что в тот вечер дети принесли из лесу две корзинки грибов, которые так и остались на кухне дома, который больше не был моим. Почему-то мелькнула мысль о том, что эти грибы теперь будет жарить и солить Галина Петровна. Воображение тут же нарисовало картинку: толстозадая женщина, натянув на себя мой халатик, который на ней не сходится, хозяйничает на нашей кухне. От этой мысли защемило сердце. Сразу вспомнилось, как долго мы мечтали о собственном доме, как отказывали себе во всем, откладывая деньги на строительство. Хотелось разреветься на весь двор.
– Папа, как мне жить дальше?
– Это ты сама должна решить.
– Я не знаю, что делать… Не знаю, как поставить на ноги детей, где работать, как жить без Романа. Я ничего не знаю.
– Доченька, – сказал отец, выдержав паузу. – Помнишь, как мы когда-то веяли зерно? Выходили в ветреную погоду во двор, встряхивали его в корытах, ветер уносил полову, оставалась чистая пшеница. Нужно научиться отсеивать мусор, чтобы оставалось все лучшее и ценное.
Папа снова замолчал, а я засмотрелась на Тумана, который не спрятался в будку от дождя, а носился по двору, пока его косматая шуба не слиплась мокрыми прядями. Остановившись возле нас, пес отряхнулся. Брызги полетели во все стороны, а сам пес стал сухим, словно и не бегал под дождем. Он подошел ко мне и улегся у самых ног.
– Если бы я могла так, как ты, Туман, – с завистью проговорила я, почесывая песика за ухом. – Стряхнуть с себя все, что мешает жить.
– А ты попробуй, Марийка, попробуй, – сказал папа и добавил: – Пойду к внукам, уже соскучился по ним.
Мой добрый, мудрый, неграмотный папа! Я подумаю над твоими словами, потому что сейчас все еще не могу понять всей заключенной в них мудрости.
… октября 1975 г
Третий день я живу без Романа. Рядом – дети, отец, но мир кажется таким пустым! Подсознательно жду, что он приедет, и раздумываю о том, что скажу ему. Простить его? Не смогу. Но тогда дети останутся сиротами. Простят ли они мне это? Может, захотят жить с отцом? А как же я? Я тоже не смогу жить без них. Все думаю и думаю, уже измучилась от этих назойливых мыслей, но решение никак не приходит.
– Мама, там Иринка плачет, – голос старшей дочери возвращает меня к реальности.
– Почему?
– Не знаю, она ничего не говорит. Залезла в кусты малины и плачет.
Я пошла в сад. После нашего бегства я заметила, что Иринка стала очень тихой и молчаливой. Она первая хваталась за любую работу, старалась во всем угодить мне и отцу, но все делала молча, нервно и торопливо. Сначала я решила, что все дело в ее переживаниях из-за случившегося, но теперь стало ясно, что девочка так и не успокоилась. Об этом свидетельствовал уже не плач – из кустов доносились горькие всхлипывания.
– Где тут спрятался мой Ежик? – шутливо спросила я. – Ежик захотел полакомиться малинкой?
Всхлипывания перешли в судорожную икоту. Я продралась сквозь заросли в самую гущу. Девочка сидела на сырой земле, спрятав лицо между коленями и обхватив голову обеими руками.
– Иринка, милая, что случилось? – спросила я, пытаясь приподнять ее голову и заглянуть в глаза. Но она расплакалась еще сильнее. – Не плачь, не надо, – я уселась рядом, обняла ее за плечи. – А то и я сейчас расплачусь. Тебя кто-то обидел?
– Нет, – жалобно пискнула она.
– Мне жаль, что так все вышло, но жизнь непредсказуема. Ты уже почти взрослая. Хочешь, расскажу тебе, что случилось?
– Не надо, мы и так все знаем.
– Можешь осуждать меня, но такое я не могу простить. Есть вещи, на которые женщина иногда может и даже должна закрывать глаза, но измена…
– Я… Я не осуждаю.
Иринка подняла на меня покрасневшие глаза.
– У меня никогда не было не то что своей комнаты или стола, а даже кровати… А потом у меня появились и братья, и сестричка… Я тоже ждала, когда у нас будет свой дом, а про комнату нечего и говорить. Все было: и дом, и даже свое полотенце, и полочка в шкафу, и папа, и мама, и роли в спектаклях – все-все, о чем я боялась даже мечтать. А теперь… – у нее снова покатились слезы из глаз.
– У нас есть крыша над головой…
– Я не о том, – перебила она меня.
– А о чем?
– Я чувствую, что могу потерять все-все… Я не выдержу. Я лучше повешусь!
– Господи! Да что ты такое говоришь?! Жили же мы без собственного дома, и ничего! А теперь будем жить с дедушкой, потому что его дом – это наш дом.
– Я не о том! Теперь я стану для тебя лишней, потому что вы с папой разведетесь! Ты отдашь меня в детдом, а я не хочу туда! Не хочу! Я не смогу! – Иринка истерически разрыдалась.
– Вот ты о чем! Глупенькая! Да разве мать может бросить свою деточку, своего Ежика?! Да ни за что! Или у тебя язык опять повернется сказать, что я не твоя мать?
– Нет! Нет! Нет! – девочка припала к моему плечу, а потом схватила мою руку и начала ее целовать: – Спасибо! Спасибо! Спасибо!
Я выдернула руку, крепко прижала Иринку к себе, и мы уже вдвоем в голос разревелись.
… октября 1975 г.
Я часто думаю: как плохо, что рядом нет Вали. Удивительно, но у меня никогда больше не было такой верной подруги. Конечно, у меня много знакомых, есть приятельницы, коллеги, добрые соседки, но такой близкой, как Валя, все-таки нет. Мы с ней регулярно переписывались и встречались, когда во время отпусков приезжали в родное село. И не только сейчас, в трудную минуту, мне ее не хватает, а всегда. Она по-прежнему живет в Виннице, работает уже не учителем, а заведующей методкабинетом. И это не удивительно: моя подруга всегда была инициативной, живой, непоседливой, веселой. Она – прирожденный лидер, а я – рядовая учительница и по совместительству мать четырех детей, домохозяйка и жена, которая, если и не помогает, то, по крайней мере, не мешает мужу подниматься по ступенькам его карьеры. Прошу прощения – была женой, так как сейчас я даже не знаю, где мой муж и с кем он…
Валя, Валя, как же мне тебя не хватает!
Только я это подумала, когда со двора послышался лай Тумана. Выхожу на крыльцо и… Не верю своим глазам! Передо мной стоит Валя! Обнимаю ее так, что она начинает отбиваться:
– Отпусти, сумасшедшая! Задушишь!
…Мы пошли в сад, где нам никто не мог помешать, и я выложила ей все, что со мной случилось.
– Ну что тебе сказать, Марийка? Ты думаешь, что у нас с Василием все гладко? Так не бывает, жизнь – сложная штука. Иногда приходится закрывать глаза на некоторые вещи.
– Закрыть глаза, чтобы лучше увидеть, – пробормотала я, вспомнив папины слова.
– Что ты сказала? – переспросила Валя.
– Пустое. Мысли вслух. Говори, я тебя слушаю.
– Я не имею права тебя поучать, но могу привести пример из собственной жизни. Я очень люблю своего мужа. Но иногда наши мысли и вкусы не совпадают. Тогда я иду на уступки. И делаю это умно, по-женски: так, чтобы и ему было приятно, и я не в обиде, потому что мужчины интуитивно чувствуют женскую слабость и тут же ею пользуются. Иногда я изображаю слабую женщину, а ему нравится показывать, кто в доме хозяин. И это не лицемерие, а умение жить вместе так, чтобы сохранить отношения.
– Я всегда думала, что мы с Романом смотрим в одну сторону.
– Так не бывает. Идеальных отношений не существует. Жизнь всегда подбрасывает сюрпризы в виде испытаний на прочность.
– Я думала, что мы смотрим в одну сторону, – повторила я. – А оказалось, что я смотрю на Романа, а он – на Галину Петровну.
– А что ты сделала для того, чтобы он повернулся к тебе? Устроила скандал и все? Нет, не все! Ни в чем не разобравшись, схватила детей и прочь из дома?! Так, конечно, легче.
– Мне очень тяжело.
– А ведь все это можно было обратить в шутку.
– После того, как он с восторгом заявил: "Она же красивая!"?
– Ты должна была умело и тактично доказать ему, что не она, а ты красивее всех на свете! Не знаю, – вздохнула Валя. – Но мне кажется, что ты проявила не силу, а слабость. За счастье надо бороться!
– Спасибо, Валя, – сказала я. – Я подумаю, что мне делать дальше.
– Кстати, хотела тебя спросить: ты не жалеешь о Дмитрии?
– Даже сейчас – нет, – призналась я, и это была чистая правда. – Лучше расскажи, как ты оказалась в нашем дворе именно в то время, когда я вспомнила о тебе.
Валя рассказала, что получила письмо о том, что ее мать больна, взяла отпуск на несколько дней и приехала в село.
– А Галинка с тобой?
Уже через несколько минут дочь моей подруги была у нас. Когда я вошла в дом, там стоял такой галдеж, что хоть уши затыкай! Еще бы! Под одной крышей собрались пятеро детей!
Я отправилась на огород сгребать выполотый бурьян. Я еще не знала, что делать дальше, но была твердо уверена в одном: у меня есть ради кого просыпаться по утрам.