– Леш, – мама встала, прошла к выходу и на мгновение замерла в мерцании лучей джедаев, – и если уж так вышло, что наши с тобою отношения доросли до самых откровенных бесед, то и я не буду таить ничего от тебя. Я беременна.
Мир перевернулся. Стал плоским и до банальности прозаичным. За час изменились представления о его базовых, как казалось Алексею, ценностях – любви, верности и памяти. Получалось, что физическая близость так же необходима женщине, как и любовь, и даже самые яркие воспоминания о последней не в силах разрушить реальный мир прикосновений, потребность в которых так велика, что толкает ее в пропасть предательства. Он попытался сопоставить поведение Даши с маминым и вдруг понял, вспомнив ее слова, что и Даше, по сути, от него нужно было главным образом нечто физическое и сиюминутное, необходимое скорее для собственной реабилитации в собственных же глазах, то есть самоутверждения и утверждения своей позиции ранней женщины среди таких же подруг-школьниц, как и она сама, с извращенным перевернутым восприятием мира. Алексей испугался. Он вдруг почувствовал себя совершенно одиноким, Коперником, или, точнее, Бруно, так как не мог упростить свое восприятие мира до заблуждений обывателей. Он понял, что не имеет друзей, и трещина расползается по единому, как ему казалось еще вчера, организму, состоящему из него, Даши и мамы. Если бы все случилось наоборот и он остался бы с отцом, то тот бы был сильнее, чем мать, и хранил бы ей верность навсегда. Да, черт с ними со всеми, если они так со мной. Надо быть верным себе и всегда оставаться самим собой, то есть быть, как отец. К октябрю страхи Алексея обрели силу пророчества, и Даша, под давлением родителей, решила прервать беременность. Они убедили ее пополнить ряды современных женщин, которые заводят детей ближе к тридцати, обретая к этому возрасту независимость от родителей и успех, если еще и не свой, то, по крайней мере, собственного мужа. Отпрыскам успешных родителей уготовано счастливое детство, а кто не желает своим детям счастья? С мамой о ее положении и положении Даши бесед более не было. Денис Витальевич в гости больше не заходил, хотя, возможно, и подвозил маму до дома. Грустным дождливым вечером мама сказала, что тоже была не права, когда ее рассудок уступил страсти, и что это не впервые. С отцом у них уже были две подобные истории, когда их непорочная страсть поглотила здравый смысл и пришлось в обоих случаях прибегнуть к абортам.
– В этой истории с Деном виновата только я, – с грустью сказала мама, но взгляда не отвела. – Понимаешь, столько еще осталось нерастраченной нежности, любви, желания испробовать себя еще и еще в отношениях с мужчиной, искренних и сильных, страстных, одним словом. Еще ребенка без мужа я не потяну. Ден из семьи не уйдет к нам, да и не нужно мне этого. А на две семьи жить он не сможет. Говорит, чтобы я рожала, что будет помогать и любить всех. Но он такой растерянный, подавленный, как будто взвалил непосильный груз, который раздавит его прежде, чем он его донесет. Жалко Дениса, человек-то он порядочный и от слов своих не отступится. Так страсть женщины делает мужчину несчастным. Ты не осуждай меня, сынок, не надо.
– Я не осуждаю, не понимаю просто. – Слезы обиды исказили образ матери, и он прикрыл веки.
– Жаль. На днях сделаю аборт, и все у нас будет, как прежде.
– Делай. Как прежде не будет.
Осенний ветер обрывал с деревьев последние признаки угасающей жизни. Короткие пасмурные дни готовили природу к клинической смерти, и появление новой жизни казалась не к месту и времени. Поэтому и встреча Даши с мамой Алексея была не случайна и естественна в гинекологической клинике. В соседке с воспаленными от слез глазами мама сразу узнала Дашу, фото которой вспыхивало каждый раз на экране их домашнего компьютера. Та сутулилась на краю кровати, ноги ее не доставали до пола, и руки безвольно, как мокрые крылья, прикрывали голые коленки, содрогаясь в мелкой дрожи. Всем своим видом она походила на отставшую и оттого обреченную перелетную птичку, сидящую на оголенном высоковольтном проводе, цеплявшуюся за тепло, но предчувствовавшую смерть.
– Ну, не раскисай, все будет хорошо, – мама Алексея склонилась над ней.
– Ничего хорошего не будет. Я умру. Чувствую это. Мне сон плохой снился.
– Даже не думай, от этого не умирают. Я уже два раза не умерла, – ободряюще улыбнулась женщина.
– Я читала, что умирают от кровотечения или инфекции, как в фильме Звягинцева "Изгнание". Смотрели? И еще, после этого детей уже не будет никогда.
– Глупость какая! Операция не сложнее аппендицита. Да и я снова здесь – значит, беременность возможна после абортов, после двух, как видишь, точно.
– Везет далеко не всем. Я невезучая.
– Слушай, – мама Алексея почти перешла на шепот.– А он тебя сильно любит?
– Отец ребенка? Да, очень.
– А ты?
– Ну, вроде того.
– Это как так вроде?
– Ну, не то чтобы любовь на всю жизнь – у меня бывали и более сильные чувства с другими. Но этот парень ответственный, заботливый, одним словом – надежный.
– Ну, мне кажется… Тебя, кстати, как зовут?
– Даша
– Меня – Ирина. Так вот, я думаю, если бы ты его любила так же сильно, как он тебя, то вне всяких сомнений беременность надо сохранять. Но в твоем случае имеешь полное моральное право на аборт. Дети должны рождаться в любви – сильной и обоюдной. Значит, ты еще не встретила свою настоящую любовь. Как безумно, именно безумно, полюбишь – значит встретила. Вот тогда и родишь любимому и единственному первенца. А сейчас ложись и отдыхай. Завтра утром доктор тебе все сделает на пять с плюсом!
– Да причем здесь любовь? – Даша подняла полные страха глаза, и только теперь Ирина разглядела неестественно расширенные зрачки девушки. – Я боюсь не трудностей с ребенком потом, а смерти сейчас. Роды – это боль, пусть сильная, но боль, а аборт для меня смерть, и уже завтра. Я не хочу умирать. Я чувствую, что этот день последний. Смерть за смерть. Убью его – умру и сама. Будут завтра кромсать его – порубят и меня. Мы единое целое. Я это чувствую всем телом.
Нижняя губа Даши задрожала, и крупные капли покрыли ее лицо. Ирине ударил в нос резкий запах – запах страха. Так, наверное, пахнет загнанный охотниками зверь, чувствуя свою обреченность, или приговоренный к смерти перед казнью. Люди умеют пугать до смерти не только себя и друг друга, но и животных. Девушка как будто прочитала ее мысли и, на мгновенье выйдя из оцепенения, спокойно и без эмоций констатировала:
– Это казнь, и я на нее не пойду, и не поведу на нее своего ребенка. Бог дал его, пусть сам и забирает, когда решит. Я за него решать не буду ничего.
С этими словами она встала с постели, взяла свою пляжную сумку с вещами и на мгновение, перед тем как покинуть палату и вернуться к жизни, обернулась к Ирине, мягко, с пониманием в голосе и мудрым взглядом человека, прошедшего через испытание смертью, но выжившего, произнесла:
– Спасибо, Ирина, вам за поддержку и храни Вас господь.
Время трудилось исправно. Живот Даши рос, но и росла пропасть между ней и Алексеем. Даша все чаще говорила с ним словами родителей о миссии родить здорового малыша. О том, самое большее, что можно сейчас сделать, – это дать жизнь ребенку, но невозможно развиваться ему так, как он того достоин в силу вполне реальных, объективных причин. На очередное предложение расписаться, Даша говорила, что годика через два обязательно, но не теперь, и точно не в этом положении.
– Пойми, Лешик, ну куда тебе сейчас ребенок? Ты сам еще ребенок – умный, но ребенок. А я хоть и дура, но уже не девочка и трезво оцениваю ситуацию.
– В чем трезвость, Даша?
– С ребенком нет перспектив ни у тебя, ни у меня, и главное их нет у него. Не хочу, чтобы мой ребенок был похож на детей, чьи родители приехали в Москву из Средней Азии и снимают одну комнату на несколько семей. Чтобы в песочнице успешные мамаши прививали на нашем примере своим малышам милосердие или, напротив, отвращение к нищете. Унижение – и то и другое. Нам всем будет больно.
Беременность шла Даше. Самая счастливая пора в жизни женщины ворвалась в ее жизнь внезапно, практически застала врасплох, и все дивиденды этого положения даром внимания и заботы обрушились на девушку. Все девочки в классе стали сразу лучшими подругами, так как Даша явила им своим сильным поступком доказательство любви с первого взгляда и, как казалось, на всю жизнь. Девочки верят в принцев, как и в другие чудеса. Парни были подчеркнуто галантными, оберегали одноклассницу на переменах от случайных столкновений с обезумевшими от классного заточения, летящими по школьным коридорам и лестницам невзрослыми школьниками. И часто, очень часто провожали до дома Дашу после уроков, примеряя на себя в эти минуты костюм мужа и будущего отца. Это взрослило лица школьников, придавало им мужские черты. Подростки любят и умеют подражать взрослым. Учителя не только всячески ободряли ее, но и сделали большое конкретное дело – помогли Даше досрочно сдать зачеты и даже ЕГЭ. В школе коллектив был преимущественно женский, а какая женщина, глядя на беременную, не представляет себя на ее месте? И уже одно это представление, фантазия, если угодно, делает абсолютно позитивным восприятие мира. Отбрасывает необоснованные сомнения в решении иметь или не иметь, а уж пример школьницы оказывается двойным аргументом "за". Коль она смогла в ее неопределенном положении, так уж я с работой, квартирой, мужем и родителями просто обязана наконец сделать это. Инстинкт материнства не спит, а лишь дремлет в каждой, и пример другой женщины часто, подобно вирусу, вызывает эпидемию беременности в ослабленных инстинктом организмах.
Где-то за неделю до родов Алексей начал курить – сразу и много. Он не раз слышал миф, что сигарета успокаивает, и вот теперь миф нашел свое подтверждение. Но одна сигарета не помогала, помогали три подряд. Легкое укачивание и тошнота создавали иллюзию морской прогулки, ощущения от которой запомнились ему с детства, когда он с отцом плыл на теплоходе от Алупки до Ялты. Тогда тоже укачало, но не до рвоты, а лишь до легкого головокружения, которое вместе с морским воздухом, солеными брызгами и криками чаек подарило мальчику мечту о морских странствиях юнгой, матросом или капитаном – неважно, главное, слиться со стихией и через покорение ее проложить себе путь, пусть к открытым, но неведомым для тебя мирам. С Дашей все разладилось окончательно, и хотя она просила присутствовать на родах и держать ее за руку, было понятно, что это конец.
– Лешик, будь со мной до конца. Мы должны вместе закончить этот этап. Как сложится у нас с тобою дальше – я не знаю, и никто не знает, но сейчас мне нужна твоя поддержка.
– Даша, что будет с нашим ребенком?
– Крепкого, здорового малыша от молодых здоровых родителей сразу усыновят. Он попадет в хорошую, богатую семью, скорее всего как первенец, и, ни в чем не нуждаясь, обретет вместе с рождением счастливое детство.
– Почему ты так в этом уверенна?
– Мы с отцом много времени провели в интернете и досконально изучили тему усыновления. Разобрали как юридическую, так и фактическую сторону вопроса. Это рынок. А на рынке дури нет, только экономика. Проводились даже независимые исследования, которые показали, что чем богаче семья, тем лучше у них ребенок, отобранный по критериям здоровья. А я уверена, что наш малыш будет лучшим! Папа говорит, что лучшее, что мы все можем для него сделать, это отдать в лучшие руки.
– Даша, мне просто страшно. Я могу отвечать только за себя и знаю, что сделаю все возможное для своего ребенка.
– Лешик, ты просто прелесть, ты хороший парень, но все возможное для тебя – ему мало. Не комплексуй, одних бог наделил здоровьем, как нас с тобой, других – деньгами, но не дал детей. Все счастливы и несчастны пополам, каждый по-своему.
– Мне будет сложно с этим жить.
– Леша, но ты ведь принимаешь факт трансплантации органов – это нормально? Один человек умер, и они ему не нужны больше – отдал свою почку или сердце другому, тот живет и радуется жизни и, что важно, радует собственной жизнью своих близких. Трансплантология – подвиг во имя жизни, и люди, которые завещали свои органы после смерти, – просто герои. Я согласна с папой, который сравнивает развитие в современном цивилизованном обществе институтов усыновления со своего рода социальной трансплантологией. Наконец, люди начали движение от догм нравственности в сторону здравого смысла. Возможно, нам надо было позднее заводить детей, ближе к тридцати, как наиболее прогрессивная часть современного общества, но совсем не факт, что весь эмоциональный и экологический вред нашего времени позволил бы родить более здорового малыша, чем теперь. В общем, Леш, как вышло, так и вышло – нам винить себя не в чем. У любой монеты две стороны. Наш ребенок будет расти не в приюте, а в семье. Мы с отцом договорились так: если вдруг, что почти невероятно, нашего с тобою малыша не усыновят в течение месяца, то мы его, конечно, заберем.
С родами пошло что-то не так, и Алексея не пустили к Даше. Ребенок, казалось, неосознанно протестовал против решения родителей и расположился поперек живота, игнорируя чужое желание в его появлении на свет. Пришлось делать кесарево сечение, которое сломило еще неокрепшую волю младенца и заставило его сделать первый вдох в своей жизни. К счастью, мальчик родился здоровым и красивым, как и планировала Даша со своим отцом. Алексею на телефон пришла только его фотография с подписью "Наш здоровый малыш. Поздравляю!" Отвечать он не стал, и других сообщений от Даши больше не было, как не было теперь и ее самой в его жизни.
Время не лечило, и сигареты помогали все меньше. Мысль об измене матери и потеря Даши тяготили. Репетиторство приносило только деньги, но не радость, как раньше. Учеба не обременяла, но и не открывала чего-то нового, граничащего с откровением, а напротив, превратилась в чистой воды технический процесс накопления знаний для работы в будущем. На втором курсе, в январе, на другой день после совершеннолетия, он пошел в районный военкомат и записался на прием к комиссару, отстоял очередь из пяти призывников с родителями, косящих от армии, и вошел в кабинет цвета поношенной гимнастерки с портретом главнокомандующего на стене. Грузный человек в кителе оторвал каменное лицо от документов, аккуратно разложенных на зеленом сукне письменного стола, и недружелюбно смерил юношу тяжелым взглядом через массивные стекла в свинцовой оправе.
– Слушаю вас, – голос комиссара прозвучал неожиданно звонко и четко, что заставило Алексея сбиться с мысли. Заученный и отрепетированный дома текст обращения рассыпался, и пришлось импровизировать на ходу.
– Здравствуйте, я студент второго курса, учусь на программиста. У меня есть бронь, но я решил прервать обучение и послужить Родине. Что мне нужно для этого сделать?
– Мозги на место поставить для начала. Если ты с девкой поссорился или родители компьютер не купили, то это не повод для истерики и армия не место для истеричек.
Полковник говорил спокойно, внимательно разглядывая бумаги на столе. По всему было видно, что это не первый случай в его практике, и таких парней, как Алексей, он видит насквозь и понимает настолько хорошо их мотивы, что может даже не отрываться от своих дел.
Лицо Алексея вспыхнуло, но он усилием воли сохранил самообладание и, не повышая голоса, произнес:
– Компьютер уже есть, бабы еще нет, с родителями полное взаимопонимание.
– Ну, вот и замечательно. Возьми у секретаря список документов, которые необходимо подготовить для прохождения срочной службы имеющим право на отсрочку от призыва, и приходи с ними через два месяца, если не передумаешь.
– Разрешите идти?
– Всего доброго.
Глава 7
– Владислав Абрамович, я вам скажу так: мне, боевому офицеру, эта хренотень также омерзительна, как, надеюсь, и вам. Но не обеспечить добровольную явку мы не можем. Это не голосование на выборах. Там просто выполняешь приказ главнокомандующего, и все. Вперед на урну, как на дот, за власть Советов! Только не с гранатой, а с бюллетенем. Эффект тот же – противник повержен. Здесь дело другое. Половая жизнь – часть, как не крути, личной жизни, а не общественной, не уставной. Личное – вне устава. – Полковник окончательно опустошил бутылку "ессентуков", заполнив пузырящейся водою два стакана, свой и капитана. – Конечно, я передам вам для, так сказать, ознакомления агитационный пакет от командования, но можете даже не читать – там все неубедительно, рассчитано на дебилов. У нас таких нет, все же элитное подразделение – армейская разведка. Мне проще, поставил вам задачу, и все, но вам не позавидуешь. Как такой срам донести до каждого бойца, да в придачу облечь его в нравственную форму, по сути, похоть чужой придумки трансформировать в собственный долг перед Родиной? Хорошо, хоть опять не приказали мочить мирное население, а лишь интегрировать. Слава богу, там, – полковник направил средний палец в потолок, – еще не одни садисты, а есть и просто половые извращенцы. Я одно время еще сомневался в собственных выводах, но когда от товарища по академии получил циркуляр, что им спустили, слов нет – чернуха полная. Он на большом противолодочном корабле служит. Так они по инструкции теперь берут на борт десять женщин. И это на четыре месяца навигации! Что им, – полковник снова ткнул пальцем в потолок, – чужие плохие приметы! Корабль с экипажем уже не их зона ответственности, в лучшем случае, область видеонаблюдения, интереса, так сказать. Не удивлюсь, что подобные записи будут выложены в интернет и начнут гулять по миру, прославляя отечественный флот. Ладно, друг мой, допивайте водичку, и к оружию! Завтра в двенадцать борт на Москву с нашими осеменителями.
Капитан в три последних глотка прикончил стакан, пристроил берет и громче, чем нужно было в этой откровенной беседе, произнес:
– Задача ясна, вопросов нет, разрешите приступить к выполнению?
– С богом. Бог за любовь. Честь имею.
Скворцов стоял перед мокнущей под несильным дождем ротой и принимал рапорты взводных. От разогретой последними теплыми днями мая земли струился пар, казалось, она дышала вместе с его бойцами. Тогда на выжженном склоне тоже все было тихо, бездыханно, и только стук сердца вновь бил в голову доказательством собственной жизни. Смерть опять прошла мимо и даже не зацепила его. Он искал смерти, но она сторонилась его. Возможно, даже брезговала. Надо было непременно погибнуть, но не как угодно. Суицид неприемлем. Есть бог или нет, известно одному богу. А если есть, то рисковать нельзя. Погибнуть в бою – единственный путь к семье. Душа уже мертва три года, и дело лишь за телом. Но эта простая задача не решалась. Капитан полагал, что в его работе свести счеты с жизнью несложно. Он намеренно рисковал, но не слепо, а с расчетом, так как был в ответе за своих парней. И этот профессиональный риск сыграл с ним злую шутку – сделал его профессионалом своего дела, почти неуязвимым в бою воином. Ахиллесом, презирающим смерть, но и не берегущим жизнь. "Как акробат под куполом, только без страховки, – говорил себе капитан. – Пора уже заканчивать этот цирк".