В морозный полдень января Скворцов встречал жену из роддома. Лейтенанту дали недельный отпуск. Только закончились учения, первые в его армейской жизни, и, окрыленный успехом, реальным результатом накопленных книжных знаний и учебно-боевого опыта, молодой офицер ненадолго приехал домой. Никто в части не знал, что у него родилась дочь и отпуск был приурочен к ее рождению самым случайным образом, банально следуя регламенту воинской службы. Старенький "фольксваген-жук" завелся с пол-оборота, несмотря на то что с лета хранил жизнь в ветхом жилище аккумулятора. Новая резина, хотя и не зимняя, легко зацепилась за хрустящий снежок и понесла лейтенанта на крыльях любви к Насте и его еще безымянной новорожденной. Ребенок был крохотным и спал, жена счастливая и уставшая, а лейтенант ощущал прилив радости и силы одновременно. Влад чувствовал себя почти богом: он мог, в силу своего мужского начала зарождать жизнь, а в силу воинского призвания – забирать ее. Не по собственной воле, конечно, по мандату государства – высшего божества, которое делегирует ему свои полномочия действовать решительно и безжалостно с врагами, но и не делит при этом свою ответственность ни с кем, всегда оставаясь в ответе за содеянное. Было по-настоящему хорошо. Приложив дочь к груди и радуясь еще непривычным, но очень приятным ощущениям, жена светилась улыбкой на заднем сиденье, лейтенант ловил в зеркале ее озорной взгляд и тоже широко улыбался.
– Владка, не гони – дай наглядеться, красота вокруг сказочная! Сейчас бы на лыжи и в лес!
– Ну, лыжи не обещаю, а саночки пожалуйста! – Влад мягко придавил педаль тормоза, и машина заскользила на полозьях-колесах по заснеженному проспекту, докатилась до пустынного перекрестка и покорно замерла в ожидании новых желаний своего повелителя.
Вспыхнувший магическим изумрудом светофор сорвал автомобиль с места и стал в ощущениях лейтенанта символом новой страницы в его жизни: более серьезной, содержательной и необыкновенно прекрасной, как искрящийся зимний день.
Через десять минут он все еще стоял на морозе и окаменевшими пальцами держал окурок третьей сигареты. Взгляд Владислава просматривал покореженный "жук" и фокусировался на заснеженных елочках, что росли вдоль дорожного полотна. Жизни уже не было, но души его девочек еще не покинули этот мир и были где-то совсем рядом. "КамАЗ", влетевший на большой скорости в легковушку – саночки не успели проскользнуть перекресток, – приплюснул ее заднюю часть, смешал моторное масло с кровью и грязными рыжими пятнами как доказательство торжества смерти над жизнью и горя над радостью, низверг их на серебрящийся в лучах холодного солнца снег.
Таблетки нитроглицерина разлетелись по кабине "КамАЗа", его водитель был мертв еще до удара, как показала экспертиза от инфаркта, и многотонная машина неуправляемой смертью неслась к перекрестку. Влад не получил абсолютно никаких повреждений.
Отпевание. Кремация. Похороны, которые потрясли весь небольшой городок, – море чужих цветов на скромной могилке и перекрестке.
Сон семи дней закончился, и лейтенант вернулся в часть. Никто ничего не знал о его горе, и в первый же день он подал рапорт о переводе в боевое подразделение, ближе к врагу, начав, как казалось, свой самый короткий путь от вины к смерти.
– Вольно! – капитан достал сигарету, затянулся, но приказа разойтись не последовало.
Все смотрели, как он курит. Как огонь пожирает табак, превращая его в пепел, и как легкий ветерок, вдруг вынырнувший из-за сопки, подхватывает и растворяет его в утренней тишине, так и не дав воссоединиться с землей. Командир курил жадно, будто про запас, наперед, вдыхая атлетической грудью плотный голубой дым. Так принято курить только в разведке, чтобы потом не обнаружить себя на задании, в засаде или скрытом рейде в тыл врага. Да, пожалуй, и в снайперском деле эта привычка была бы к месту. Крепкие нотки курева повисли в воздухе, и дыхание Скворцова чувствовал каждый боец в роте. Они не только дышали одним воздухом со своим капитаном, но и вдыхали часть его самого, что каким-то странным образом роднило с командиром, делало его взгляд теплым, слова понятными, а мысли, близкими собственным.
– Друзья, – взгляд капитана медленно скользил поверх беретов, и под его тяжестью спины бойцов сутулились, – у меня к вам личное дело, неуставное дело. Мне нужна ваша поддержка, понимание и твердая позиция. Командование доверило нам решение межнациональных вопросов мирным путем. У него, у государства, в арсенале имеются не только танки, саперные лопатки и военные газы для подавления немирного инакомыслия, но и вполне бескровные средства. Гуманные, человечные и земные. Но если при использовании первых нужен приказ и только приказ, то по второму случаю нужна инициатива и исключительно инициатива, основанная на вашем желании сделать мир лучше, безопаснее и устойчивее. Это своего рода народная дипломатия, но она имеет и свои правила, и правила эти разработаны специальными подразделениями, военными психологами, людьми высокообразованными, которые знают, как управлять массами и делать их агрессивными, или, наоборот, подавлять в них агрессию, или, даже точнее сказать, искоренять ее. Для сохранения мира и установления национального порядка все методы хороши и часто равносильны. Это теория, она справедлива, но бессильна без практики. Мы, стоящие на рубеже интересов России в национальном вопросе, прекрасно понимаем, что экспансия неславян, которая теперь повсеместна и обыденна в наших городах, скоро сделает всех нас заложниками их этноса. Самобытность чужих разрушает собственную. И это, увы, уже не столько теория, сколько практика. Если читаете новости или смотрите их по телевизору, то должны знать, что в Москве запущена программа по социальной интеграции нерусских лиц ближнего зарубежья. Они добровольно идут на контакт с нашими солдатами. Я говорю о женщинах потенциального противника. Общие с противником дети формируют толерантность, терпимость в межэтническом социуме. И такие дома толерантности, терпимости – если угодно, где все это, так сказать, происходит, уже есть в Москве. Процесс интеграции пошел, и неотвратимость его в наших с вами руках, бойцы.
Влад говорил уверенно, негромко и, казалось, сам начинал верить в произносимые вслух чужие мысли. На самом деле ему было все равно, просто надо было поскорее закончить этот промежуточный этап, надуманный кем-то буфер между его жизнью и могилой, от учебной части к передовой судьба вела свою дорогу через Москву.
– Завтра борт на Москву. Кто не полетит, кто не с нами, сделайте шаг назад за спины своих боевых товарищей. Есть такие?
Таких не было. Явка была стопроцентной.
Восемнадцатый этаж ГУ "Дом ассимиляции народов" занимала бухгалтерия и несколько помещений для инструктажа солдат срочной службы. Розовый, желтый и зеленый кабинеты предназначались соответственно для мужчин без опыта половой жизни, имевших небольшую практику и регулярную до армии. Не то чтобы прикола ради, а скорее из-за шуточного интереса "Вдруг они делали с Дашей что-то не так?", Алексей записался на инструктаж в розовую комнату. Вместе с ним было еще десять товарищей по несчастью. Они старались не смотреть друг другу в глаза, краснели, покрывались испариной и, как старики, подбадривали себя разговорами о погоде в Москве и футболе. Конечно, бойцы могли выбрать и другие комнаты, для бывалых, но чувство долга не позволило пойти на обман. Страх, что под прицелом камер они не смогут правильно провести процедуру ассимиляции – именно так это звучало в памятках, которые им раздали в самолете, был выше стыда невинности. Капитан всегда говорил, что не надо бояться учиться, надо бояться учить тому, чего сам не знаешь. Инструктор, девушка лет двадцати, представилась Машей и студенткой третьего курса психфака МГУ. Она с заботой учителя начальной школы рассадила бойцов за парты и сама села за учительский стол, покрытый розовым сукном. На стене за ее спиной красовалась грамота Правительства Москвы. Сидя за второй партой, Алексей без труда разглядел, что там было написано. "Марии Кожеляк за большие заслуги в деле формирования высоких стен толерантности как границ нравственности морального облика столицы". Но и без этого документа сомневаться в профессионализме и опыте молодого инструктора не приходилось. Под строгими линиями черного брючного костюма отчетливо выделялся округлый животик, какой, по воспоминаниям Алексея, был у них с Дашей примерно на пятом месяце беременности. Вне всякого сомнения, студентка Маша была в положении, и это лишний раз подчеркивало ее компетентность.
– Дорогие защитники Отечества! – не покидая своего места, студентка торжественно произнесла заученное обращение. – Сегодня в вашей жизни впервые появится женщина, но и, по счастливому стечению обстоятельств, у юной женщины Наргизы вы тоже сегодня будете первой партией мужчин в нашем общем деле ассимиляции. Это событие знаменательное – вы станете отцами вашего общего ребенка. Но, перед тем как приступить к торжественной части, мы с вами быстро пройдем курс молодого бойца по этому вопросу.
На черном блестящем мониторе величиной со школьную доску замелькали кадры учебного фильма, который можно было назвать словами Маяковского: "Что такое хорошо и что такое плохо". Незамысловатый сюжет пластилинового мультфильма наглядно демонстрировал простые действия и уже самой чрезмерной пластичностью и неестественностью режиссерского решения придавал некую комичность проходящему на экране, как правильному, так и порочному. Далее были показаны реальные случаи из практики видеонаблюдения с подробными назидательными комментариями девушки-инструктора, и наконец, дело дошло до резиновых, в натуральную величину аналогов иностранного производства, явно купленных для наглядности в секс-шопе, возможно, даже и вовсе не ведомством, а Марией, так как на них не было инвентарных номеров, как, например, на стульях, столе или ширме, что ютилась в углу комнаты. Активные девушки склонны к инициативе. Продемонстрировав на розовом сукне взаимодействие муляжей человеческой плоти, студентка подняла отсутствующий взгляд на бойцов и голосом, не побуждающим к продолжению беседы, произнесла:
– Если есть вопросы, задавайте. Кроме того, у нас отведено время на предварительную практику в приватном уголке, – и она бросила луч лазерной указки на черную ширму. – Там такой же муляж, как у меня, и ваза с презервативами. Так что, если есть желающие, пожалуйста, не стесняйтесь, тяжело, как говорится, в учении – легко в бою.
Алексей оглянулся на товарищей, которые, казалось, смотрели сквозь свои парты и даже сквозь пол, и понял, что желающих не будет. Тогда он встал сам и спросил:
– А сколько лет девушке и зачем она приехала в Москву?
По удивленному взгляду инструктора было понятно, что вопросы в этом кабинете большая редкость.
– Зачем приехала, – не без раздражения ответила Маша, – вы спросите у нее сами. А что касается, как может вам показаться на фото, совсем юного возраста – во весь экран монитора обнаженная Наргиза грустно улыбалась, – то на этот счет не беспокойтесь. Для своих восемнадцати девушка имеет неплохой послужной список. Во-первых, она замужем уже три месяца, и это о чем-то говорит. Во-вторых, она прошла контрацептивный тренинг с двумя нашими волонтерами-инструкторами, где были отработаны различные навыки общения и техники с разными группами населения. С каждым по шесть часов в течение последней недели. И наконец, в-третьих, она сама во всем этом заинтересована, больше нас всех вместе взятых. Так что будет стараться вам угодить, это вообще в природе их южного этноса – угождать. О вашей неопытности и непорочности она узнает по розовым полотенцам, что вам выдадут в душевой, и будет работать как положено. Штрафные очки никому не нужны.
Девушка, конечно, лукавила или просто была не в теме, а возможно, желаемое выдавала за действительное. На самом деле инструкторы-волонтеры привлекались только по письменному заявлению ассимилируемого контингента. Обычно их подавали на рассмотрение замужние с многолетним стажем, которым было трудно преодолеть психологический барьер верности, и тогда в дело вступали контрацепторы, как прозвали их коллеги по ведомству, и тактично, опираясь исключительно на свой жизненный опыт, крушили рабские стереотипы принадлежности мужу как единственному мужчине в сознании женщины и раскрепощали в ней ее истинную сущность: быть оплодотворенной и счастливой. Наргиза с подобной просьбой не обращалась, но вовсе не потому, что прошло совсем мало времени в замужестве, а по иной причине. Узел верности был развязан еще до приезда в Москву. Тогда в гостинице Иван, модератор, бесхитростно, с прямотой русского человека, честно сказал, что полюбил ее и теперь их путь с Гаджи в Россию лежит только через ее взаимность с ним, Иваном. До замужества, у Нарги, конечно, был секс с Гаджи, нечастый, но длившийся почти четыре года. Понятно, в обществе, где девственности уделяется до свадьбы не меньшее значение, чем запасам воды при длительном переходе пустыни, он не мог быть никаким другим, кроме как ханжески осуждаемым, но единственно возможным. Требование русского мужчины было понятным, обоснованным и приемлемым для девушки. Восток любую женщину наполняет соком мудрости почти с рождения.
Восточный базар имел огромное значение в восприятии Наргизой мира потребления и цены на все, что можно купить за деньги. Но, что было самым удивительным и одновременно прекрасным в философии базара, так это стоимость товара, которая волшебным образом снижалась по обоюдному решению продавца и покупателя. Поэтому, когда Иван попросил три визита за Москву, девушка нисколько не растерялась, а, направившись к выходу, твердо произнесла: "Это невозможно". Но переступив порог гостиничного номера, она вдруг обернулась, бросив горящий ненавистью взгляд на растерянное до глупости лицо Ивана, и чуть смягчившись – победитель может себе позволить толику снисхождения, – спокойно, без напряжения в голосе произнесла:
– Возможна только единственная встреча с вами сегодня, или уже никогда.
– Окей, по рукам. Раздевайся до гола и марш в мою постель! – Иван рубил прямотой и наглостью.
Мокрое, как и ее собственное, от жары тело прилипло к ней чужим потом, и его запах, запах оккупанта, подавил окончательно сопротивление девушки. Чужие, чуждые ласкам руки, рывком развели ее бедра и дрожащие от нетерпения пальцы нащупали тщательно скрытую за густотой вьющихся волос девственную мишень. Кинжальная боль внизу живота на мгновение отрезвила девушку, но лишь на мгновение, и мощные, ненасытные толчки снова вогнали в транс повиновения ее юное тело. Не сопротивляясь, почти не дыша, Наргиза покорялась своему по-настоящему первому, хотя и нелюбимому мужчине. И представляя на месте Ивана Гаджи, с его чистой юношеской любовью, не открывая глаз, она обняла чужеземца и, прильнув губами к его волосатой груди, приняла как данность свое новое состояние заклейменной потерей невинности женщины. Русский, уже немолодой мужчина потреблял нектар чужой девственности, наслаждаясь каждой секундой обладания юной Наргизой, как последними днями нежного бабьего лета перед долгой серой разлукой с красками жизни. Удивленный поцелуем, в его понимании проститутки-девственницы, Иван остановился и, желая получить еще и бонус в виде влюбленных глаз девушки, сквозь темноту всмотрелся в ее лицо. Через застывшую гримасу боли, насколько это было возможным в ее ситуации, Наргиза нежно выдавила из себя:
– Ванюша, хороший мой, не бери, прошу, сюда, а возьми меня туда.
С этими словами она бережно, но уверенно вынула нечто увесистое, липкое, окровавленное, похожее на массивное лезвие холодного оружия, и аккуратно направила его снова внутрь себя, в привычное к процессу страсти, но не знавшее ранее таких размеров место. Кинжал Ивана, обретя новые ножны, сделал свое дело: сохранив и даже улучшив жизнь женщины, он в итоге ранил ее любовь, уязвимость которой казалась Наргизе призрачной и нереальной в их серьезных отношениях с будущим мужем.
Обернутая, как после сауны, в простыню девушка встала с кушетки, молча приветствуя Алексея, как ученица учителя в классе. Ее влажные глаза были наполнены тревогой, волнением и, возможно, непониманием. Почувствовав испуг и незащищенность девушки, Алексей первым нарушил тишину:
– Слушай, здесь курить можно?
– Можно, но только электронные сигареты, возьмите в тумбочке, если желаете.
– Электронные могу только за компанию. Ты куришь?
– Там всего одна в комплекте – нам не положено, да и не курила я никогда.
– И не начинай. Я тоже не буду.
– Вы у меня первый, а до десяти вечера должно быть еще восемь. Когда я успею всех принять?
– Ну, десять утра только. Если по два в час, еще время на обед и послеобеденный сон останется.
– Да. Только тогда как-то быстро получится с каждым это дело.
– Так это без любви всегда так. Быстро, на скорую руку. Представь себя дояркой. Тебе надо сдоить полстойла коров за день, но не по ведру с каждой, а лишь по жирной капле на донышко. Вполне можно справиться.
– Выходит так, что ваш взвод – стойло, а я ведро для дойки?
– Наргиз, да как не крути, ничем человеческим здесь и не пахнет.
– Вы специально так говорите, чтобы обидеть меня?
– Ну, что вы разве слова чужого вам человека могут причинить большую боль, нежели собственные поступки?
– А должно быть больно?! – Взорвалась девушка. – А мне не больно. Я здесь ради лучшей жизни. Я такой же человек, как и ты. И моя семья имеет не меньше прав на хорошее существование, чем твоя. Понял, да?
– Ага, а я ради мира на земле здесь. Ты только прикинь, какие мы замечательные люди. Белые и пушистые.
– Не знаю, что ты здесь делаешь, лично я таких мужчин не уважаю, которые пользуются девушкой за деньги.
– Я не за деньги, я на халяву. Можешь уважать меня без угрызений совести.
– Ну, конечно, и давать, и уважать – не много чести для молодого солдата?
– Наргиз, слушай, вот я бы сюда добровольно не пошел. Ты сама пришла, а я по приказу командования. Или тебе муж приказал идти в эту казарму?
– Что ты несешь? Я родом не из России, где мужики своих жен могут отдать собутыльникам за бутылку водки. У нас уважительное отношение к женщине. Я сама принимаю решение, которое идет на пользу моей семье.
– Так что муж был против, но ты уговорила его? Или это решение вашего семейного совета?
– Я что-то не пойму, зачем ты ко мне пришел?
– Я не дезертир, я не мог не прийти.
– А если не дезертир, так трахай не мозг, а другое место! Будь, уже наконец мужчиной, а не мальчиком в розовом полотенце. – Наргиз попыталась засмеяться, но у нее не вышло.
– Я давно не мальчик, Наргиз, розовое для прикола надел, прикинулся девственником.