Как внимательно слушает!.. Каждое слово на лету ловит! И ведь не перебил ни разу!.. Вот что значит воспитанный человек! Культурный. Не то, что нынешние. Молодежь особенно! Никакого такта. Никакого уважения к старшим. Один ветер в голове. Только ему что-то рассказывать начнешь, как он, глядишь, фыр-р-р!.. - и убежал уже. Как оглашенный, прости Господи! "Некогда мне!" А чего "некогда"? Как будто и впрямь невесть какое важное дело делает!.. Нет, ты сядь спокойно, поговори... А то на-ка!..
- Так, значит, когда Вы, говорите, этот предмет нашли, Антонина Захаровна? - вежливо поинтересовался Альберт Игнатьевич, выслушав предварительно в мельчайших подробностях историю практически всей жизни сидевшей рядом с ним пожилой женщины ("Расскажите мне немного о себе", - неосмотрительно предложил он ей в самом начале беседы, разливая по чашечкам чай). - И где он, кстати? Вы его принесли с собой?
- Да-да! - спохватилась Антонина Захаровна. Она за всеми этими чаепитиями и разговорами уже почти и забыла, зачем вообще сюда пришла. - Вот она, - порывшись в сумочке, протянула она статуэтку своему собеседнику. Тот осторожно взял ее в руки и стал внимательно рассматривать, в то время как Антонина Захаровна упоенно, взахлеб живописала в деталях, как эта статуэтка к ней попала. ("Внук подбегает и говорит: "Баба!.." ... А я смотрю!.. И с тех пор!..")
- Н-да... Очень интересно!.. Очень! - наконец, поднял глаза Альберт Игнатьевич.
Антонина Захаровна осеклась. Ей вдруг стало как-то не по себе. Жутко как-то. Такой у мужчины был странный взгляд. Тяжелый какой-то, ледяной. И совершенно пустой. Как будто на Антонину Захаровну смотрел вообще не человек, а кто-то иной. Колдун. Злой дух. Сам дьявол!
- Свят-свят-свят! - испуганно зашептала женщина и мелко закрестилась, даже не понимая толком, что делает.
Альберт Игнатьевич усмехнулся. Потом, не отрывая взгляда от насмерть перепуганной Антонины Захаровны, небрежно махнул рукой.
В ту же секунду рядом с ним возникла еще одна фигура. Антонина Захаровна охнула, раскрыла рот и схватилась за сердце. Но уже в следующее мгновенье она напрочь забыла и про сердце, и про все остальное. Она вдруг узнала стоящего рядом с креслом человека.
- Ты?.. - только и смогла потрясенно вымолвить она. Она сразу все вспомнила. Все!
И безумные ночи, и сказочные дни, и счастье, счастье без конца! ослепительное, яркое и чистое. Чистое, как слеза, как бриллиант, как утренний снег зимой, как родниковая вода! Не замутненное ничем. Ни скукой, ни усталостью, ни разочарованием. Резкое и обжигающее, как удар хлыста, и одновременно обволакивающее, мягкое и податливое, как тончайший шелк, как пух, как бархат.
Когда хочется в одно и то же время плакать от нежности и смеяться от радости. Когда сердце тает, тает медленно, медленно, как воск; а язычок страсти все лижет, лижет его, все яростнее и яростнее!.. и оно не выдерживает и плавится, плавится от нестерпимого жара и наслаждения... И слезы его все текут, текут, текут...
- Ты?!.. - глухо повторила Антонина Захаровна и чуть привстала в кресле. (Господи боже! Он все такой же! Такой же молодой и юный! Он ничуть не изменился с тех пор!..) - Но почему?..
- Вот именно! - неожиданно властно перебил ее хозяин квартиры, грозно глядя на бывшего возлюбленного Антонины Захаровны. - Почему?! Как смел ты оставить смертной этот амулет?! Отвечай! - повелительно приказал он.
При этих его словах возлюбленный Антонины Захаровны вдруг задрожал как лист и внезапно бросился на пол и распростерся у ног сидящего в кресле человека.
- Пощади меня, князь! - протяжно простонал он.
Антонина Захаровна грузно опустилась назад в свое кресло и в полном ошеломлении наблюдала всю эту сцену, раскрыв рот и бессмысленно переводя взгляд с одного ее участника на другого.
Он не изменился совсем!.. Что он делает?!.. "Князь"?.. Какой еще "князь"?.. Что все это значит?!.. - беспорядочно метались у нее в голове какие-то отдельные обрывки мыслей.
"Князь мира сего", - вдруг отчетливо всплыла в памяти женщины строка Евангелия. - "Ибо идет князь мира сего".
Антонина Захаровна захлопнула рот и с непередаваемым ужасом уставилась на любезно улыбавшегося ей Альберта Игнатьевича.
Так это?.. Черт??!!..
Альберт Игнатьевич расхохотался.
- Черт, черт, Антонина Захаровна! - смеясь, проговорил он. - Ладно, вот что. Я Вас оставлю сейчас на полчасика с Вашим... старым знакомым. Ну, пообщаетесь, старое вспомянете!.. Он, видите ли... Ну, не важно.
В общем, я Вам его дарю. Он теперь Ваш раб. Навечно! - лежащий на полу дернулся было и тут же опять затих. - Если только Вы сами его за эти полчаса не отпустите, - Альберт Игнатьевич поморщился. - Откровенно говоря, не советую. Впрочем, конечно, дело Ваше. Если решите его отпустить, просто верните ему амулет и скажите: "Свободен!" И он тотчас снова станет свободным.
Итак, вот Вам амулет.., - Альберт Игнатьевич протянул Антонине Захаровне амулет. Та механически, ничего почти не соображая, неживой рукой приняла его! Она все еще находилась в каком-то столбняке. - Мой Вам совет: ни в коем случае не отдавайте его! Не верьте ни единому слову этого... - Альберт Игнатьевич пренебрежительно взглянул на неподвижно застывшую на полу фигуру. - Помните: все, что он будет говорить - ложь, ложь и ложь! от первого до последнего слова! Он Вам сейчас что угодно наговорит и наобещает, лишь бы амулет свой назад выманить. Так вот - ничему не верьте! Ни единому его слову!
Да и зачем Вам его отпускать? Ну, в самом деле?.. - Альберт Игнатьевич дружески улыбнулся Антонине Захаровне и даже слегка подмигнул ей. - Что бы он Вам сейчас ни предложил и ни наобещал, это будет все равно лишь малая часть того, что он действительно может и умеет. А через полчаса он станет Вашим рабом, Вашей вещью, Вашей собственностью - и Вы получите все! Всего его целиком. Так зачем же Вам довольствоваться малым. Частью?..
Да и не выполнит он, повторяю, никаких своих обещаний! Ему нельзя верить. Ложь, обман - это его природа. Подлинная натура.
А может?.. - Альберт Игнатьевич вдруг усмехнулся, словно ему только что пришло в голову что-то забавное. - А может, Вам вообще не стоит с ним разговаривать?.. А?.. Антонина Захаровна?.. Так Вы только скажите! Отдайте мне тогда амулет прямо сейчас и произнесите вслух: "Раб!" И все! Он Ваш. Зачем, действительно, время-то терять? Ну?..
Антонина Захаровна хотела уже что-то сказать, но в этот момент лежащий на полу юноша вдруг на миг поднял голову и кинул на Антонину Захаровну быстрый взгляд. И было в этом его взгляде столько нежности, тихой, безнадежной мольбы и какой-то страшной, нечеловеческой тоски и грусти, что слова буквально замерли у женщины на устах. Застряли в горле.
- Ладно, - после небольшой паузы вздохнул Альберт Игнатьевич, - дело Ваше. Я Вас предупредил. Я вернусь через полчаса. И не забудьте, о чем я Вам говорил! Не верьте ни единому его слову! Ни единому! Это - демон. Искуситель.
Альберт Игнатьевич еще раз ободряюще улыбнулся на прощанье Антонине Захаровне, легко поднялся и вышел.
Антонина Захаровна осталась сидеть в кресле, судорожно прижимая к животу гладкую и прохладную на ощупь фигурку и неотрывно глядя на...
Он медленно поднял голову и улыбнулся. Антонина Захаровна почувствовала, что у нее перехватило дыхание и глаза застилают слезы.
Да! Это был он!.. он!.. Все эти годы вдруг внезапно исчезли, истлели, растаяли, словно их никогда и не было; и она снова была той... юной... наивной и доверчивой девчонкой... влюбленной до безумия, до неистовства, до потери самой себя!..
Антонина Захаровна ощутила, что она проваливается, проваливается куда-то, в какую-то сладкую манящую бездну, растворяется, тает, тонет в ней, в его глазах, в этом влажном, бездонном, мерцающем взгляде. Он затягивает, дразнит, притягивает ее, обещает и таит в себе так много!.. что-то неслыханно-прекрасное, какие-то немыслимые восторги и наслаждения! манит забыть все, махнуть на все рукой и броситься, кинуться с головой в этот упоительный океан неги и страсти. И нежности! В этот водоворот, в этот омут! И утонуть в нем. А там - будь, что будет!
Лишь бы только быть рядом с ним, с ее любимым.., вот сейчас встать.., подойти к нему.., обнять и прижаться, прижаться к нему.., крепко-крепко!.. прильнуть... навсегда... навек!.. отдать, пожертвовать ради него всем... собой, жизнью, судьбой... Всем! Только бы любить его, только бы видеть его, только бы дышать им...
- Хм! - раздался вдруг в голове у Антонины Захаровны какой-то отчетливый смешок, в котором почудился ей почему-то голос Альберта Игнатьевича, и она словно очнулась.
Он был уже совсем рядом. Он сидел на полу у ее ног и гладил ей руки, тихо и ласково, с невыразимой любовью целовал их, каждый отдельно пальчик... Забытая и брошенная фигурка небрежно валялась рядом с креслом.
Антонина Захаровна резко, не успев даже ничего понять и подумать, одним рывком высвободила руки, нагнулась и крепко схватила амулет.
Ее любимый не сопротивлялся. Он не пытался ее удержать, как-то помешать ей. Он лишь бессильно уронил руки и безвольно опустил на грудь голову. И было в этом его жесте столько тихой покорности, тоски и боли, что Антонине Захаровне стало вдруг его безмерно жаль, как будто она его только что чем-то незаслуженно обидела, оттолкнула, предала...
Ей захотелось его как-то утешить, успокоить, сказать что-то хорошее, приятное, но она не знала, что.
- Прости меня! - вдруг неожиданно вырвалось у нее. Он с удивлением поднял глаза.
- Что ты, милая! - с бесконечной любовью и состраданием глядя на нее, тихо произнес он. - Это ты меня прости. За все! За все годы без меня. За то, что я ушел тогда. Но знаешь, любимая, я ведь не мог остаться!..
- Ты меня любишь? - замирая, спросила Антонина Захаровна.
- Люблю ли я тебя?! - с горечью воскликнул он. - Я люблю тебя так, как могут любить одни только боги! Или демоны. Даже сильнее! Даже еще больше!!
- Больше?.. - как эхо, зачарованно откликнулась Антонина Захаровна.
Ей хотелось слушать и слушать его, еще и еще. Смотреть, любоваться им, упиваться звуками его голоса. Чтобы он говорил и говорил, рассказывал и рассказывал о своей великой любви к ней!.. Божественной! Дьявольской. Демонической!
- Больше! - с еще большей горечью глухо подтвердил он. - Больше, чем дозволено даже богам. Я оставил тебе свой амулет, хотя и не должен был, не смел этого делать...
- Но почему же ты все-таки тогда ушел?! - с укором и переполненным слезами сердцем переспросила Антонина Захаровна. - Ты боялся наказания?
- Я ничего не боюсь, женщина! Ничего и никого! - гневно вскинул он голову, и Антонине Захаровне вдруг почудилось на мгновенье, что у ее возлюбленного выросли за спиной два огромных черных крыла, а на его точеном мраморно-прекрасном лице промелькнуло на миг что-то до такой степени властное, дикое, непокорное, неукротимо- гордое и надменное, что она даже отпрянула невольно и зажмурилась слегка, как от вспышки яркого света.
У нее захватило дыхание, настолько он был в этот момент божественно-величественен и дьявольски-красив. Да! Это был ангел. Пусть и падший. За которым можно было пойти куда угодно. Даже в ад.
- Тогда почему же?.. - задыхаясь и теряя уже и самообладание и рассудок от захлестывающей всю ее, все ее существо, волны нестерпимого восторга и блаженства, еле слышно прошептала она. - Почему?!..
Он опустил глаза. Потом, после паузы, показавшейся женщине вечностью, медленно-медленно поднял их, и взгляд его, светлый, лучистый и прозрачный, вторгался, казалось, прямо в душу.
- Я боялся за тебя, любимая, - с неизъяснимой нежностью произнес он, и Антонина Захаровна увидела, что глаза его слегка увлажнились и заблестели, и взгляд затуманился.
- За меня?.. - безвольно переспросила Антонина Захаровна, чувствуя ясно и бесповоротно, что она не только фигурку, но и самою себя с радостью отдает ему сейчас по первому его слову, что самое большое ее желание - это самой стать его рабой, служанкой, прислугой, кем угодно! лишь бы только видеть его хоть время от времени, лишь бы быть иногда рядом с ним, около него! Любоваться на него, слышать его голос. Такое это огромное, безмерное, немыслимое, ни с чем не сравнимое счастье!
- За тебя, любимая.., - с грустью повторил он и печально потупил взор. - Моя любовь как смерч, как вихрь, как лавина, как ураган!! Как лесной пожар! Она сжигает душу дотла, перемалывает ее, прокатывается по ней, не оставляя после себя ничего, кроме золы и пепла! Смертным нельзя любить богов.
Антонину Захаровну душили слезы, сладкие слезы безумия, восторга, нежности! Слезы катились по ее щекам, капали на кресло, на платье, на фигурку... Ей было так хорошо, как не было еще никогда в жизни! Даже тогда.., давно... когда они были вместе. Она даже не представляла себе, что такое вообще возможно!
Перед глазами у нее все медленно поплыло, закружилось; и она почувствовала, что летит, летит в какую-то бездонную, бесконечную пропасть...
Повинуясь мгновенному, безотчетному толчку она внезапно схватила фигурку и порывисто протянула ее своему возлюбленному. На! возьми!..
Тот тихо, нерешительно, с какой-то робкой, трогательной, детской полуулыбкой бережно принял амулет у нее из рук и поднял на женщину сияющие глаза.
Антонина Захаровна не могла больше выдерживать. Ей казалось, что еще мгновенье - и сердце у нее разорвется от непереносимого совершенно, страшного, нечеловеческого счастья!
- Свободен! Свободен! - изнемогая от переполнявших ее чувств, страстно и исступленно зашептала она, дрожа всем телом и бросаясь на шею своему богу, своему кумиру, своему...
Но руки ее объяли лишь пустоту, а сама Антонина Захаровна, потеряв равновесие, неловко шлепнулась на пол, сильно и со всего маху ударившись об него грудью и головой. Несчастная женщина даже не поняла сначала, что произошло. Она сгоряча вскочила и, не обращая внимания на острую боль в груди и в левом боку, принялась лихорадочно озираться в поисках своего бывшего любовника. И тут же снова бессильно рухнула в кресло и разрыдалась.
Комната была пуста. Ее возлюбленный исчез.
* * *
Антонина Захаровна не помнила, как она вернулась домой. К вечеру у нее резко поднялась температура, она впала в беспамятство, забытье, начала бредить и через три дня умерла, так и не приходя в сознание.
- Нет, нет!.. Я не верю Вам!.. Зачем Вы меня обманываете?!.. Он не мог остаться! Не мог!! - это были ее последние слова.
* * *
И спросил у Люцифера Его Сын:
- Сказано в Книге Бытия, что когда Господь увидел, что сыны Божии стали брать дочерей человеческих себе в жены, и они стали рожать им исполинов, и что велико развращение человеков на Земле, то раскаялся Господь, что создал человек на Земле, и восскорбел в сердце Своем, и сказал: истреблю с лица земли человеков.
Почему же Бог не мог просто запретить Своим Сынам брать в жены дочерей человеческих, вместо того, чтобы уничтожать всех людей?
И ответил, захохотав, Люцифер Своему Сыну:
- Запретить?! Как можно Мне что-то запретить?
И спросил у Люцифера Его Сын, весьма удивленный:
- А разве Ты - тоже Сын Божий?
И ответил с горечью Люцифер:
- Да. "Был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа, между ними пришел и Сатана предстать пред Господа". Книга Иова, глава вторая, стих первый.
СЫН ЛЮЦИФЕРА. День 25-й
И настал двадцать пятый день.
И спросил у Люцифера Его Сын:
- Кто хуже: трус или предатель?
И ответил, рассмеявшись, Люцифер Своему Сыну:
- Оба хуже.
ВЫБОР
"И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей;
только на него не простирай руки твоей".
Книга Иова
- Слушай, мужик, шел бы ты отсюда, а? - терпение Годышева подходило к концу.
- Дело Ваше, Иван Данилович, - пожал плечами мужчина. - Но советую отнестись к моим словам серьезно. А то как бы не пришлось потом локти кусать. Впрочем, повторяю, дело Ваше. Всего хорошего! - мужчина лучезарно улыбнулся на прощанье Годышеву, круто повернулся и бесследно исчез в толпе.
Годышев некоторое время смотрел ему вслед, потом в сердцах сплюнул и двинулся дальше.
Это, называется, сходил за хлебушком! - злобно пробормотал он. - Блядь, в кои-то веки решил!.. Прогулялся! И откуда только эти психи берутся? И ведь не к кому-нибудь он подошел, а именно ко мне! Твою мать!! Чем это я ему так, интересно, приглянулся? Рожа у меня, что ль, такая? Располагающая к дружескому общению? Козел, блядь! Может, пьяный? - засомневался вдруг Годышев и даже шаг слегка замедлил. - Да нет, трезвый вроде... - все же после некоторых колебаний решил он. - Не похож он на пьяного... Да и не пахло от него. Я бы почувствовал... Хотя, может, обдолбанный или обкуренный. Под дозой. Наркоша какой-нибудь, - Годышев в раздумье пожевал губами. - Да нет, на нарка вроде тоже не похож... - с сожалением вынужден был признать он. - Что я, нарков не видел? Он... он... - Годышев в затруднении остановился и задумчиво почесал голову. - Странный он какой-то... Хуй его знает. Что-то в нем не то... Глаза, что ли?.. Смотрит на тебя - не по себе становится.., - Годышев еще раз сплюнул и витиевато выругался. - Да ладно, чего я об этом думаю?! Голову себе забиваю. Нашел о чем думать! Мало ли мудаков на свете! Пророк, блядь! Нострадамус долбаный! Да пошел он!!.. - Годышев сердито пнул ногой валявшийся на дороге камешек и пошел покупать хлеб.
Однако осадок от этого разговора у него остался. Да, остался. Он уж и хлеба купил, и домой вернулся, и пообедал, и с женой успел полаяться, а забыть разговора все не мог. Да и взгляд его против воли то и дело устремлялся на часы. Как ни пытался Годышев с собой бороться и не смотреть - ничего у него не получалось.
Три часа уже!.. Четыре... Пять...
Да что я, тоже рехнулся, что ли, в конце-то концов! - пробовал урезонить он себя. - Заразился от этого психа?
Но все было бесполезно. Мысленно Годышев опять, то и дело, возвращался к тому разговору. Постоянно прокручивал и прокручивал его в голове, снова и снова. И поделать с этим было ничего решительно невозможно.
Наконец около девяти вечера он не выдержал.
- Слушай, Лид!.. - принужденно улыбаясь и чувствуя себя полным идиотом, неуверенно начал он. Жена замерла, чуть повернула голову и вопросительно на него посмотрела. - Тут такое дело... - еще более неуверенно промямлил Годышев, не зная, с чего начать, и кляня себя за бесхарактерность. Чего он вообще весь этот дурацкий разговор затеял?! Но отступать теперь было уже поздно.
- Ну чего, чего?!.. - нетерпеливо прикрикнула на него жена. Она, судя по всему, еще не совсем остыла после недавнего скандала и потому разговаривала с мужем несколько отрывисто и довольно-таки раздраженно.
- Да... Тут такое дело... - глупо повторил Годышев.
- Это я уже слышала! - язвительно заметила его супруга. - Дальше-то что? Язык, что ль, проглотил? - дражайшая половина, похоже, решила, что ее благоверный собирается извиняться.
(Дура! - беззлобно выругался про себя Годышев. Себя он, впрочем, тоже чувствовал законченным болваном.)