Лицо у Никишина совсем побагровело от напряжения. На щеках под кожей вздулись тугие желваки.
Стельмах увидел сварщика. Тот что-то кричал и размахивал электродержателем. И еще увидел длинную двухдюймовую трубу. Он подскочил к электросварщику и вырвал электродержатель.
- Давай на полную!
Электросварщик сразу сообразил, крутнул ручку реостата и приложил заземление к трубе.
- Держись, Андрей! - крикнул Стельмах.
Через несколько секунд в руках у него был кусок отрезанной трубы с раскаленными зазубринами на конце. Не ошибся ли? Нет, не ошибся. Еще несколько секунд - и между стеной и штабелем рядом с Никишиным стояла железная труба. Никишину помогли выбраться. Он пошатывался и сплевывал кровью. Носок его ботинка дымился, обожженный концом раскаленной трубы.
Цех был полон людей, кто-то уверенно командовал подавал знаки крановщице, и штабель становился все ниже и ниже. Наконец кран подхватил и тот штамп, что прижал Чернышева. Человек в белом халате наклонило над раненым.
- Носилки!
Чернышева понесли к выходу.
Стельмах шел за носилками и все время вытирал пот со лба. Он помог поставить носилки в машину, втолкнул туда Никишина и забрался сам.
- В областную, - крикнул шоферу через окошко. - Она дежурит сегодня.
Врач посмотрел на него и молча забрался в кабину.
Ранение у Чернышева оказалось очень серьезным. На рентгенограмме виден был перелом позвонка.
Алексей с особой силой почувствовал свое положение - положение самостоятельного хирурга, отвечающего за все: и за судьбу раненого, и за его жизнь. В госпитале было легче. Там был Иван Севастьянович. Он все время был рядом, следил за каждым движением, советовал. И если что-нибудь случалось, отвечал за все тоже Иван Севастьянович, а сейчас…
Сейчас он, Корепанов, решал судьбу каждого человека. И судьбу Чернышева тоже. Ему вспомнились трудные дни сорок третьего года, когда в его отделении, в Смоленске, лежали раненные в позвоночник. Алексей много думал, прежде чем решался оперировать. Но там рядом был Иван Севастьянович. А здесь, кроме Лидии Петровны, нет никого. Правда, был еще Зиновий Романович, но за последнее время отношения с ним испортились.
Все началось с операции инвалида Отечественной войны Шевкуненко, у которого в легких вокруг осколка все время вспыхивало нагноение. Алексей знал, что таких больных Иван Севастьянович обычно оперировал, удаляя часть легкого. Но Шубов и слышать не хотел. "Вскрыть абсцесс, пересечь плевральную спайку - пожалуйста, но удалять часть легкого - нет, батенька мой".
Шевкуненко пролежал несколько недель у Шубова, потом выписался с улучшением, а через короткое время пришел уже к Алексею. Корепанов предложил операцию, и тот согласился. Алексей попросил Шубова приехать, чтобы оперировать вместе. Но Зиновий Романович категорически отказался. Тогда Алексей сделал операцию сам. Ассистировала Лидия Петровна. И Шевкуненко выздоровел. Может быть, этот случай остался бы незамеченным, если б Корепанову не вздумалось демонстрировать больного на заседании научного общества, председателем которого был Шубов. Зиновий Романович держался добродушно, даже похвалил Алексея, но тот чувствовал, что Шубов недоволен.
После этого Корепанов сделал еще несколько таких операций. Двое больных умерло. Один из них - на операционном столе. Решаться теперь на операцию стало труднее. Алексей колебался. Если можно было отложить окончательное решение - откладывал, чтобы посидеть еще несколько вечеров над книгой, сделать дополнительные обследования, уточнить диагноз, а когда решение уже было принято, - не спешил, тщательно готовился.
Много помогал Ульян Денисович. Он доставал нужные книги. Иногда вместе с Алексеем исследовал больных в рентгеновском кабинете, поругивая свой старый "Буревестник" - рентгеновский аппарат, на котором хороший снимок хоть плачь - не сделаешь. Он приходил в палату хирургического отделения, присаживался у койки больного и долго выслушивал его, делая назначения, чтобы укрепить силы, "подтянуть сердце", улучшить кровь. И во время операции на легких Ульян Денисович тоже всегда присутствовал. Он как бы и себя считал ответственным за все.
Но вот поступил в отделение Чернышев. И Корепанов почувствовал себя одиноким. Ульян Денисович тут ничем не поможет и Шубов тоже. Если бы рядом была Аня, она смогла бы помочь. Она хорошо знала, что такое повреждение спинного мозга. Тысячи препаратов она пропустила через свои руки, сидя над микроскопом. И палаты, в которых лежали эти раненые, тоже вела она.
Во время операции обнаружилось, что спинной мозг у Чернышева, как и полагал Корепанов, полностью перерван.
- Рану зашивать? - чуть слышно спросила Лидия Петровна.
- Подождите, - сказал Корепанов.
Он осторожно убрал сгустки крови и с помощью швов сблизил края мозга.
- Теперь зашивайте.
Стельмах стоял у двери операционной и ждал.
- Ну как? - спросил он, когда Корепанов вышел.
- Плохо, - сказал Корепанов. - Очень плохо, Яша.
- А может быть, он все-таки… Он очень крепкий, Алексей Платонович.
- Такие обычно не выздоравливают.
Стельмах несколько секунд смотрел на него, потом отчаянно рубанул рукой воздух и пошел к двери, как пьяный, пошатываясь.
В этот вечер Алексей все думал о Сурене. Ведь у Сурена тоже было тяжелое повреждение спинного мозга.
Последнее письмо Алексей получил от него несколько дней назад и до сих пор не ответил. "Напишу сейчас, - решил он. - Ничего, что настроение плохое. Постараюсь, чтоб оно не сказалось. О чем писать? Не буду о медицине - хирургии, больных, напишу о своих буднях - о строительстве, о трудностях, о том, как раздобыл две тонны цемента. Пускай посмеется…"
Он положил перед собой лист бумаги, подумал немного, по привычке вертя ручку меж пальцев, и начал:
"Сурен, дружище!
Прости, что задержался с ответом. Просто не было времени. Работаю, как проклятый. Хочу обязательно к осени закончить еще один корпус. Неврологический. Ты ведь знаешь, что я чуточку неравнодушен к неврологии. Неврологическое отделение будет у меня в саду, как санаторий. Я бы уже давно закончил его, но тысячи досадных мелочей мешают, тормозят, бесят. Так много мерзости развелось вокруг, что порой хочется в драку лезть, квасить носы, бить морды.
Со строительными материалами - просто зарез. На фронте в этом отношении была благодать. На каждом шагу валялись кирпич, водопроводные трубы, ванны, радиаторы. Иногда и лес попадался. Чего только, бывало, не найдешь среди развалин!.. А тут беда. Развалины есть, но от них остались только кучи мусора, и тот постепенно вывозят - засыпают колдобины на дорогах.
Да, невесело порой. Чтобы достать что-нибудь, приходится иногда перед сволочью заискивать, даже взятки давать. Нужен был мне позарез цемент, хотя бы две тонны. То, что положено было по разнарядке, я давно использовал. Вообще, если б строить из того, что дают по разнарядке, мы бы так быстро не закончили главного корпуса.
Так вот, нужен мне цемент. Так нужен, хоть кричи. Все работы останавливаются.
Ходил я по стройкам, побирался, клянчил. Все впустую. А вчера вдруг повезло. Приходит ко мне один человечек. Нет, не человечек, а человечище, титан - прораб портового строительства. Восстанавливают причалы. Цемента у него - горы. Несколько дней назад ходил я к нему, кланялся. Отказал, черт. "Каждый килограмм, говорит, на учете. Рад бы помочь, но… Кому охота свою голову на плаху дожить?" А сейчас мы поменялись ролями. Теперь он ко мне пришел. Понадобилось ему сложное растирание для жены. А в городских аптеках нет. Вот он ко мне и пожаловал, бьет челом…
У нас этого лекарства полная бутыль. Я бы кому угодно с дорогой душой отпустил. Но у него цемент. И я принимаюсь юлить: морщу брови, вздыхаю, всем видом показываю, что дело это сложное. Верчу рецепт меж пальцами и мямлю что-то в высшей степени бессовестное о невероятной дефицитности этого лекарства. Наконец обещаю сделать все возможное и тут же перевожу разговор на тему о цементе. И совершается чудо. Тот самый человек, который несколько дней назад отказывался класть голову на плаху, сейчас охотно лезет на гильотину. Причем, весело лезет, с радостной ухмылкой, потирая руки:
- О чем говорить, Алексей Платонович? Вы - мне, я - вам.
Нестерпимо хочется выгнать его из кабинета, но мне нужен цемент, и потому я улыбаюсь и благодарю.
Вот до чего докатился твой Алексей Корепанов.
Ульян Денисович говорит, что взятка - это змея, которая питается "нетом". Как только произносится магическое слово "нет", она тут как тут, подколодная.
Но это, конечно, кончится скоро. И с разрухой покончим, и спекуляции шею свернем, и махинаторам разным.
Главный корпус у меня уже на полном ходу. Двести пятьдесят коек. Пять лечебных отделений. Врачи уже есть, даже невропатолог. Даже окулист. А вчера взял на работу отоларинголога. Этакая лирическая фамилия - Ракитин. Импозантная личность. Печатается в научных журналах и даже частной практикой занимается. Я частнопрактикующих врачей терпеть не могу, но Ракитин мне понравился: трезво смотрит на вещи, откровенен и не ханжа. А это уже располагает.
Как поживает Галина? Я очень рад, что у вас все хорошо, что она часто навещает тебя. Но это ведь сложное дело ездить из Барнаула к тебе. Может, переехать ей в тот городишко, где ваш госпиталь? Право же стоит об этом подумать. Л может быть, есть смысл устроиться на работу в том госпитале, где ты лечишься? Ей будет легче, когда рядом.
Как поживает твой наследник - Аран Суренович? Ему ведь уже пять стукнуло. Совсем взрослый мужчина.
Пиши, Сурен. Мы часто вспоминаем тебя. И выздоравливай. Обязательно выздоравливай. Когда будешь писать Галине, передай от меня привет. Шлют вам свои приветы Ульян Денисович и Дарья Ильинична.
Обнимаю тебя крепко.
Алексей".
6
Вопрос о квартире для Ракитина затягивался. "Не понимаю, зачем было обманывать, - злился Корепанов. - Ну, сказали бы, что получит через два или три месяца. А то - через месяц-полтора обязательно. Вот тебе и "обязательно".
Он позвонил Малюгину, но тот лишь буркнул что-то невнятное и положил трубку.
- Квартиру он получит, - сказал Ульян Денисович, - и скоро. Неудобно ведь, чтобы на стене такого солидного учреждения, как областная больница, красовалась табличка частнопрактикующего врача.
- Какая табличка?
- Золотыми буквами по черному мрамору: "Ракитин Ю. М. Болезни уха, горла и носа".
Алексей пошел посмотреть. И в самом деле - табличка. Он вернулся к себе и позвонил в поликлинику, попросил Ракитина зайти.
- Вы будете настаивать, чтобы он снял? - спросил Ульян Денисович.
- Немедленно.
- Прошу вас, при любых обстоятельствах не доводите до конфликта. Не хотелось бы терять такого специалиста.
- Разговор будет решительный, но в самом корректном тоне.
Ракитин держался миролюбиво. Да, он понимает, что частнопрактикующий врач под одной крышей с больницей - это парадокс. Но у него нет выхода. Ему обещали квартиру через месяц. Он ждал. Еще две недели и еще месяц. Но больше он не может. У него семья. Мало того, сейчас он вынужден жить на "две семьи", потому что жену и детей некуда забрать.
- Мне самому неприятно, Алексей Платонович, но я ведь предупреждал.
- Это - больница, - сказал Корепанов.
- Я считаю себя тут на правах экстерриториальности… И потом, к этому меня понуждают чисто материальные затруднения.
- Вы получаете наравне со всеми, даже больше, - не удержался Корепанов.
- Полноте, Алексей Платонович. Ведь на эти деньги не проживешь.
Алексей понимал, что уговорить Ракитина ему не удастся, что это - пустая трата времени. И все же говорил - и о послевоенных трудностях, и о разрухе, и о необходимости каждому приложить все силы, чтобы как можно скорее преодолеть эти трудности. Все, о чем он говорил, было для него простым и понятным. Но вот Ракитин сидит, смотрит, и только уголки губ чуть-чуть вздрагивают.
- Чему вы улыбаетесь? - с трудом сдерживая раздражение, спросил Алексей. - Ведь то, что я говорю, понятно всем.
- И мне понятно, - сказал Ракитин. - Я ведь разбираюсь и в политике и в экономике.
- А в этике?
- Скажите, Алексей Платонович, кому станет легче от того, что моя семья будет недоедать, а я буду ходить в поношенном костюме и отказывать себе во всем, даже в книгах?
- Но ведь живут люди на зарплату.
- Плохо живут, - сказал Ракитин.
- Одни лучше, другие хуже.
- Зачем же мне сознательно обрекать себя на вторую категорию? Я понимаю, вам все это неприятно, Алексей Платонович, моя табличка в какой-то мере компрометирует и больницу и вас, как ее руководителя, но, право же, у меня нет выхода.
- Я обещаю сделать все возможное, чтобы вам скорее дали квартиру, но табличку снимите.
- Как только получу квартиру, табличка перекочует вместе со мной.
Алексей понимал, что, если продолжить этот разговор, дело дойдет до крупной ссоры, а Ульян Денисович просил не доводить до конфликта. И он прав: больница сейчас не может оставаться без отоларинголога… И Ракитин тоже понимает это, иначе он держался бы не так вызывающе.
- Вы прервали прием в поликлинике, - напомнил Корепанов.
- По вашему распоряжению.
- Тогда идите, работайте. А к этому разговору мы еще вернемся.
Когда Ракитин ушел, Корепанов вызвал Цыбулю и распорядился табличку снять.
Гервасий Саввич полез чесать затылок.
- Как оно будет, это снятие, с кордебалетом или без?.. И когда его сымать?
- Кого его? - спросил Корепанов, который никак не мог усвоить манеру Цыбули выражать свои мысли.
- Да отое ж самое мраморное надгробие, собака его загрызи. Ладно, скажу Стельмаху, пускай сымет, когда того уха-горла-носа дома не будет.
7
В тот же день Алексей пошел к Балашову.
- Да вот он, Ракитин твой, - сказал Степан Федосеевич, протягивая Корепанову длинный список. - Вон их сколько у нас, "крайне нуждающихся и незаменимых". Главный архитектор в конуре живет. Директор кирпичного завода - полковник в отставке - во времянке ютится, там же, на заводе, инженер Ганушкин - вот он! Если я ему в ближайшие дни квартиры не дам - только его и видели. А кто водопровод восстанавливать будет? В общем так, Алексей Платонович: раньше чем через месяц не обещаю. - Он поставил возле фамилии Ракитина жирную галочку и спросил: - Чего он так торопит? Не понимаю, под крышей ведь…
Алексей рассказал о табличке.
- Видел я, - поморщился Балашов. - Неприятно, конечна. Да еще такая огромная. Мог бы и поскромнее. - Он помолчал немного, потом сказал: - Дал бы я ему квартиру, как бы не так! Но что поделаешь, если нам специалисты нужны. А он хороший специалист?
- Хороший, - вздохнул Алексей.
- Так вот и скажи ему: будет квартира через месяц, а может быть, и раньше, если строители постараются. А табличку снять надо - неприлично.
Встретив Корепанова на следующий день, Ракитин, как всегда, вежливо поздоровался, рассказал новость, услышанную по радио, потом, словно между прочим, спросил:
- По вашему распоряжению табличку сняли?
- По моему, - приготовился к атаке Корепанов.
- Мрамор не повредили?
- Что вы? Это же - Стельмах.
- Спасибо. Я сам хотел его об этом попросить. Очень уж респектабельно получилось.
- Я ожидал, что вы станете протестовать, - откровенно признался Корепанов.
- Я ведь упрямился только потому, чтобы вам помочь. Дипломатический ход, если можно так выразиться.
- Ну, это уже дипломатия с позиции силы, - сказал Корепанов. - Однако вы кое-чего добились. Балашов поставил против вашей фамилии галочку.
- Галочка? А что она обозначает?
- Знак особого внимания. Балашов даром галочек не ставит.
Еще днем позже, повстречавшись с Ковалем, Алексей сказал:
- Вот видите, все закончилось как нельзя лучше.
- Вы имеете в виду Ракитина?
- Его…
- Тогда ничего не закончилось: табличка у него снова висит, только на двери, за стеклом.
А вечером, возвращаясь из облздравотдела после совещания, Алексей увидел нескольких женщин, сидящих и стоящих у двери ракитинской квартиры. Он поднялся наверх, к себе в ординаторскую, которая стала теперь и его административным кабинетом, посмотрел сводки поступления, обошел палаты и только после этого направился домой.
Уже стемнело. После ужина Алексей хотел как всегда, взяться за книги, писать, конспектировать, но не мог. Принялся шагать по комнате. Было не по себе. И он никак не мог понять, откуда идет это гнетущее чувство. А это росло недовольство собой за то, что он не может пойти сейчас и вышвырнуть Ракитина вон, за то, что не может обойтись без него.
Ну и черт с ним, пускай занимается своей частной практикой. Ведь он сразу предупредил, и если рассуждать спокойно и логически…
Но в этот вечер Алексей просто не мог рассуждать спокойно и логически.
8
Весна выдалась плохая. Погода стояла неровная: подует ветер с севера или востока - и метет поземка, стужа пробирает до костей; повернет с юга или запада - и сразу же теплынь: небо затягивается густыми облаками, дождь принимается мыть давно не крашенные крыши. Вода мутными потоками стекает с них, окрашивает в ржавый цвет серые камни тротуаров.
Вспучилась река. С громким треском лопается на ней грязный лед, разбивается о сваи еще разрушенных причалов, и течение несет это крошево вниз, к лиману, в море.
В марте задули сухие ветры, подняли пыльные тучи. Потом несколько дней подряд шли проливные дожди.
По просторному больничному двору - не пройти: здесь еще с зимы все перерыто - канавы, траншеи. Глина разбухла и, когда ступаешь по ней, она противно чавкает, словно клещами, захватывает ноги и не хочет отпускать.
- Вот разверзлись хляби небесные, - говорил Гервасий Саввич, заходя утром, как всегда, в приемный покой и здороваясь с тетей Фросей - пожилой санитаркой, с которой был хорошо знаком еще с войны. - Напьется земля по самое горлышко. Будем с хлебом в этом году, Евфросинья Ивановна…
- Хлеба я и по карточке получу, - ответила тетя Фрося. - Хлебом государство меня обеспечивает. Хоть не досыта, а обеспечивает. А вот молоко, мясо…
- Будет хлеб - будет и молоко, и мясо, и колбасы, и все будет.
- Что оно там будет, не знаю, - отвечала тетя Фрося, - а пока на базаре ни до чего не доступиться. Стоит торговка и, сколько язык выговорит, столько и запрашивает. За кило масла половину месячной зарплаты вынь ей и положь. Совсем потеряли совесть, будь они трижды неладные, торговки эти.
- Торговкам совесть ни к чему, - философствовал Гервасий Саввич. - Торговкам не совесть нужна, а ситуация, Евфросинья Ивановна.
- Какая еще там ситуация? - уже ворчала тетя Фрося.
- А такая, - отвечал Гервасий Саввич: - Дороги развезло, с дальних сел привозу нет, вот те, которые ближе, и пользуются случаем, три шкуры дерут. Ну, да это все временное. Потерпим… А весна хорошая. К урожаю весна, Евфросинья Ивановна. Один-два дождика в маю - и с хлебом народ.
Но ни в мае, ни в июне, ни в июле дождей не было. Ветры восточные были, бури пыльные, а дождей - ни одного, как заколдовало.