К вечеру девушке стало совсем хорошо. А на следующий день во время перевязки, увидев лицо Невинской, Алексей ужаснулся. Лицевой нерв был поврежден, лицо перекосилось.
- А может, тут всего-навсего легкий ушиб и все скоро восстановится? - спросил Ульян Денисович.
- Это действительно ушиб и все восстановится. Но не скоро.
Алексей позвонил Шубову.
Зиновий Романович сразу же приехал, осмотрел больную. В ординаторской, сбрасывая халат, сказал:
- Неприятно, конечно, тем более что вокруг этой девицы так много шума. Но… бывает. И хуже бывает…
Алексей молчал.
- Да бросьте вы отчаиваться, - сказал Шубов. - Такое и у крупного специалиста могло случиться, а мы с вами даже не отоларингологи. Сделали, что смогли.
Зиновий Романович надел пальто, шляпу, взял палку. Одеваясь, он все время поглядывал на молчавшего Алексея, будто раздумывая: уйти или побыть еще немного?
Потом решительно снял шляпу, подошел к столу, сел и, указывая на второй стул, сказал Корепанову:
- Помните, я вам говорил о Ракитине? Талантливый человек. Он после войны в Батайске застрял. Если я ему напишу, он приедет. Дадите ему отделение?
- Дам. Закончим восстановление северного флигеля - и получай, - не раздумывая, пообещал Корепанов.
- А с квартирой как? - спросил Шубов.
Алексей сказал, что об этом надо договориться в здравотделе, а может быть, и с Балашовым.
- Ну вот и договаривайтесь, а как только договоритесь, скажите мне. Я ему, кроме вашего официального приглашения, еще и от себя несколько строк черкну.
Невинская так и выписалась с перекошенным лицом. Корепанов успокаивал ее: со временем все выровняется, надо только аккуратно лечиться. Запастись терпением.
- Как я теперь работать буду? - глядя в сторону, с горечью произнесла Невинская.
- Если вы захотите вернуться к медицине, я возьму вас охотно, - сказал Корепанов.
- Думаете, я не знаю, почему вы это сделали? - вдруг повернулась к нему Невинская. - Знаю! От злости. Думаете, я забыла, как вы тогда угрожали, что никогда не простите мне? Запомнила!
Алексею стало жалко девушку.
- Это в вас говорит отчаяние, Ольга, - спокойно начал он. - Ведь вы сами не верите в то, что говорите…
- Нет! Это так, так! - уже со слезами в голосе крикнула Невинская. Она круто повернулась и вышла из комнаты, но тут же возвратилась. Стоя у порога и не отпуская ручку двери, сказала: - Вам тут принесли тридцать флаконов пенициллина. Для меня вы израсходовали только четыре. Прикажите, чтоб вернули остальные.
Корепанов сказал, что пенициллина у него нет: использовали для других больных.
- Использовали! - со злостью сказала Невинская и вышла, громко хлопнув дверью.
Когда Алексей рассказал об этой сцене Ковалю, Ульян Денисович долго молчал, протирая очки, потом сказал:
- Ну, история с пенициллином - это пустяки, а вот квартира для Ракитина… Послушайте моего совета: сходите сами к Балашову. Нам нужен специалист.
Алексей тоже думал, что история с пенициллином - пустяки. Но через несколько дней спросил о пенициллине Малюгин.
- По закону лечение у нас бесплатное и нечего больных в расходы вводить - покупать лекарства да еще на черном рынке, - сказал он. - Ведь приказ есть, чтобы тем больным, которые на койке лежат, даже в аптеку рецептов не выписывать.
- Ну, этот приказ я выполнять не стану, - сказал Корепанов, - если у нас по какой-нибудь причине нет лекарств, а в аптеках есть - я рецепт выпишу.
А вскоре позвонил Мильченко, попросил зайти.
- Опять на тебя жалоба, Алексей Платонович. Что там с Невинской у тебя? - крепко встряхнув руку и досадливо морщась, произнес он.
Алексей рассказал ему то, что говорил уже Малюгину.
- По сути ты прав, - согласился Мильченко, - и, быть может, я то же самое сделал бы на твоем месте. Но ведь пенициллин-то ее. Может, изыщешь где и вернешь, чтоб не связываться?
- Изыскивать негде, - ответил Корепанов, - а было бы где - не вернул бы все равно. Она тут пишет, что в суд подаст. Пускай подает. Только на суде я перво-наперво спрошу, где они, торгаши эти, столько контрабандного пенициллина достали и денег взяли где, чтоб заплатить? Я ведь знаю, сколько на черном рынке флакон пенициллина стоит: триста пятьдесят - четыреста рублей.
- Все равно пенициллин для нее куплен, и по форме она права.
- Но ведь мы с вами не формалисты, Олесь Петрович? - улыбнулся Корепанов. - Не формалисты, а?
- Однако же ты злопамятный, - рассмеялся Мильченко, - но что верно, то верно: мы с тобой не формалисты. Я с ней поговорю. С директором треста тоже, чтобы оставили в покое.
- Вот это будет правильно, - сказал Корепанов, подымаясь.
4
Ракитин приехал неожиданно.
Корепанову позвонил Малюгин:
- Сможешь устроить с жильем - направлю к тебе. Не сможешь - отдам другой больнице. Квартиру обещают через месяц, не раньше.
Алексей сказал, что сделает все.
- Куда же мы его? - спросил Ульян Денисович, который сидел тут же в кабинете за своим столом и проверял истории болезней.
Алексей ответил, что придется уступить кабинет: другого места не найти.
- А где мы врачебные конференции проводить будем?
- В ординаторской, у меня или у вас. Вы же сами утверждали, что не важно, где говорить, важно, что говорить.
Они прикинули мысленно меблировку.
- А что, совсем неплохо получается, - сказал Корепанов. - Тут кровать станет, тут стол, тут шкаф с книгами… И эту тоже ему отдадим, - продолжал он, переходя в соседнюю комнату, где сидела секретарша. - Нам она без первой ни к чему. Вот эту дверь заколотим. Ту, что на улицу, откроем. Тут перегородку поставим. За ней - плиту. Вот и получится самостоятельная квартира из одной комнаты с кухней, прихожей и парадным ходом.
Не успели они обсудить этот вопрос, как пришел Ракитин - подтянутый, тщательно выбритый. Небольшая бородка аккуратно подстрижена. Он произвел на Корепанова впечатление солидного человека. И одет был солидно - добротный костюм, белоснежная рубашка, аккуратно повязанный галстук.
"Так вот и должен выглядеть врач, - подумал Алексей, глядя в умные глаза Ракитина. - Здоровый, хорошо одетый, спокойный, уверенный в себе. Таким врачам доверяют, не задумываясь".
О себе Ракитин говорил скупо. Окончил институт еще в тридцать втором, ленинградский. Потом долго работал в клинике. До сорок первого успел девятнадцать статей опубликовать. Мечтал о диссертации, да не пришлось: война помешала. После войны застрял в небольшом городишке. Даже ушного отделения нет. А хочется большой работы.
Алексей сказал, что ушное отделение еще только восстанавливается. Но зато к весне будущего года получится то что надо, со всеми удобствами. А пока больных можно принимать в поликлинике. Для тех же, кого надо оперировать, пообещал выделить койки у себя, в хирургии. Оклад…
- Оклад большого значения не имеет. Надо перспективой жить. А в перспективе - отделение областного масштаба. Это меня устраивает. - Ракитин покосился на Ульяна Денисовича и сказал Корепанову - А теперь я хотел бы с вами побеседовать тет-а-тет.
Ульян Денисович поднялся и вышел.
- Слушаю, - сказал Корепанов.
Ракитин сидел, как бы собираясь с мыслями, и молчал. Правая рука небрежно лежала на подлокотнике кресла, левой он барабанил по столу.
- Видите ли, Алексей Платонович, - начал наконец он. - Я люблю, чтобы между руководителем и подчиненным во всем, даже в мелочах, была полная договоренность.
- Что вы называете мелочами? - спросил Корепанов.
- У меня семья: двое детей, мать-старуха…
- Ну это, знаете, не мелочи.
- О, да, это не мелочи. Если хотите, это - все. Для меня, во всяком случае.
- Сюда, - Алексей обвел руками комнату, - вы их взять не сможете.
- Квартиру я получу. Дело не в квартире.
- Говорите напрямик, - попросил Алексей.
- Напрямик, так напрямик, - даже как будто обрадовался Ракитин. - Дело в том, что я… Ну, как бы вам это сказать… - Он замялся на секунду, потом произнес, медленно, спокойно - Я занимаюсь частной практикой и хочу, чтобы вы об этом знали.
- Откровенность за откровенность, Юрий Максимович, - сказал Корепанов. - Мне это не нравится.
- Поймите меня правильно, - опять помолчав немного, продолжал Ракитин. - Я ведь не за разрешением к вам обращаюсь. Частная практика у нас разрешена. Но я не хочу, чтобы меня потом, ну, как это говорится, прорабатывали на общих собраниях, стыдили и всячески унижали.
- Я вам обещаю, что прорабатывать вас не станут, - сказал Корепанов и, чтобы закончить разговор, спросил: - Когда вы сможете приступить к работе?
Хоть завтра.
- Тогда я вас оформлю завтрашним числом.
Когда Ульян Денисович вернулся, Алексей рассказал ему о своем разговоре с Ракитиным. Ульян Денисович заметил, что частная практика - пока еще дело законное.
- По закону вы можете иметь собственный дом, даже двухэтажный, - улыбнулся Корепанов. - Вы хотели бы иметь двухэтажный дом?
- Меня вполне устроила бы двухкомнатная квартира в коммунальном доме. Частная собственность, как известно, порождает беспокойство, а его у меня и так достаточно. И вообще, почему это вы… о двухэтажном доме?
- Нам бы он пригодился, - сказал Корепанов. - Если бы мы опубликовали в газете, что нам требуется заведующий отделением ("квартира обеспечивается"), сколько бы нашлось охотников!.. А так приходится на все условия соглашаться, даже на частную практику.
- Да какое вам дело до его частной практики?
- Противно!
Ульян Денисович закурил, затянулся и, выпустив сизый дымок, сказал:
- В том, что больной приходит к врачу на дом, тревожит его в неурочное время, получает рецепт и платит за это, - во всем этом еще нет ничего плохого. Но возможность наживы кое у кого порождает жадность. И тогда совести приходится потесниться. А это плохо. - Он сделал несколько затяжек и, глядя с улыбкой на Корепанова, сказал: - А вы знаете, мне тоже довелось в свое время хлебнуть частной практики.
- Интересно, - улыбнулся Корепанов.
Это было еще при нэпе. Ульян Денисович тогда закончил университет и приехал на работу в небольшой городок под Ленинградом. Вакантных мест в больнице не было, в поликлинике - тоже. Вот и пришлось ему волей-неволей заняться частной практикой.
- Ну и как? - спросил Корепанов. Ему вдруг стало весело: очень уж забавно было представить себе Ульяна Денисовича в роли частнопрактикующего врача.
А Коваль продолжал:
- Повесил я табличку: "Коваль Ульян Денисович. Принимает от шести до девяти вечера". А больные не идут. Не идут, хоть плачь. Был там известный на всю округу терапевт Зосима Лукич Раскатило - особняк против булгаковского сада. Свой выезд - лакированный фаэтон. Практика - огромная. Так вот этот самый Зосима Лукич и говорит как-то, что вся беда в табличке - табличка, мол, неправильно написана.
Я стал возражать. "Да нет же, правильно все. Принимает от шести до девяти…" "В том-то и дело, что "принимает", - говорит Зосима Лукич. - А надо "принимал бы". И хохочет. Брюхо так и ходит ходуном.
- Не везло, значит?
- Не везло. Тут ведь, кроме знаний, еще кое-что нужно. На какие только уловки, помню, люди не шли, чтобы заполучить больных. До анекдотов доходило. Рассказывали - было это не то в десятом, не то в двенадцатом - приехал туда один врач. Женился на перезрелой девице, хорошее приданое взял и решил обосноваться. Дом купил, обставил кабинет, из Вены аппаратуру привез, а больных нет и нет. Так на какую он хитрость пошел. Каждый день с пяти часов вечера и дотемна разъезжает по городу на извозчике. Лицо озабоченное, коричневый саквояжик с инструментами в ногах. Знакомые к нему: "Зашли бы в гости вечерком, в картишки перекинуться, рюмку вина выпить". "Не могу, - говорит, - занят. Визиты все, визиты". А спустя некоторое время извозчик тот возьми и разболтай спьяна, что никаких визитов у доктора нет. Разъезжает так просто, для форсу. Пришлось бедняге бежать… Вот какие чудеса частная практика иногда выкамаривает.
- Ну, Ракитину не придется на извозчике для рекламы разъезжать. К нему народ сразу повалит: ведь в городе ни одного толкового ушника.
5
Алексей выделил для Ракитина в своем отделении две палаты и решил поставить в операционной отдельный стол. Но один из двух столов, которые в свое время были взяты на барже с трофейным имуществом, не действовал. Стельмах долго возился с ним, разобрал, сменил масло в компрессоре и стал собирать. Ему помогали Люся и две санитарки. Девушки кое-как приподняли тумбу. Стельмах, лежа на животе, старался придать ей нужное направление, чтобы вставить подвижную часть в паз станины. Но дело не ладилось: удержать тумбу девушки не могли.
Люся увидела проходившего мимо Никишина.
- Может, помог бы, - попросила.
- Деликатная штучка, - сказал Никишин, глянув на поблескивавшую эмалью тумбу.
- Между прочим, - заметил Стельмах, - эта деликатная штучка весит около пяти пудов. Троим не взяться, а одному не поднять.
- А ну-ка, девушки, отойдите.
Никишин нагнулся, поплевал на ладони, обхватил тумбу обеими руками, легко, словно она была сделана из дерева, поднял и поставил на место.
- Однако и здоров же ты, черт! - заметил Стельмах.
- Это что, - усмехнулся Никишин и подмигнул девчатам: - Детские игрушки. - Он помог Стельмаху собрать стол. Однако подъемный механизм не действовал.
Стельмах вздохнул.
- Придется опять разбирать.
- Давай помогу, - сказал Никишин.
Он давно искал предлога, чтобы помириться со Стельмахом. Ирина Михеева как-то сказала с укором:
- И чего ты взъелся на него, на Стельмаха? Он хороший парень. И все его любят. По-настоящему любят. С таким воевать - врагов наживать. Солдаты дружить должны…
Никишин тогда что-то пробормотал в свое оправдание. В душе он был согласен с Ириной, понимал: нехорошо получилось.
Они долго возились со столом.
- Придется на завод тащить, - с досадой сказал Стельмах и пошел звонить на машиностроительный.
На машиностроительном у него был друг - Ваня Чернышев. С ним Стельмах познакомился случайно. Вышел просто так, прогуляться. Свернул в переулок. Там, неподалеку от разрушенного дома, на большом ноздреватом камне сидел солдат и смотрел на развалины. На задней, сохранившейся, стене примостилась рыжая кошка и щурилась на холодное зимнее солнце. Солдат сидел сгорбившись, зажав шапку в руках. Мимо него проходили люди. Одни совсем не замечали его, другие останавливались на короткое время, потом шли дальше, озабоченные своими делами.
Стельмах тоже остановился, постоял немного, потом подошел к солдату и тронул за плечо:
- Ты что тут?
Парень посмотрел на него сухими глазами.
- Мой дом… - сказал еле слышно.
- Пойдем! - взял его за руку Стельмах. - И шапку надень: простудишься.
Солдат послушно насунул шапку на лоб, легко подхватил старенький, видавший виды вещевой мешок и зашагал рядом со Стельмахом.
- Ты когда ел? - спросил тот.
- Я вчера только приехал, - ответил солдат.
Стельмах круто повернулся.
- Ко мне пойдем. Тут недалеко.
Они крепко подружились. Вечерами часто встречались в заводском клубе, в комнате радиолюбителей. Вместе монтировали радиоприемники, потом с легким сердцем разбирали их, чтобы соорудить новые, более сложные.
До войны Чернышев работал в цехе холодной штамповки на машиностроительном и теперь вернулся туда же. На заводе у него было много друзей - и в токарном, и в слесарном. И Стельмах часто обращался к нему за помощью, когда надо было отремонтировать какой-нибудь аппарат или заменить деталь в электроприборе.
Чернышев сказал, чтоб станину привезли к обеденному перерыву. Но ездовой задержался на продуктовом складе, вернулся только к трем часам, так что к заводу Стельмах с Никишиным добрались только к концу рабочего дня.
Цех холодной штамповки занимал огромный корпус. Тут стоял неуемный грохот: натужно ухали прессы, одни редко и надсадно, другие - словно лихой танцор в бешеном переплясе, то чуть замедляя танец, то срываясь на чечетку.
Над головой подернутый синеватой дымкой плыл огромный мостовой кран, неся вдоль цеха тяжелую штамповальную плиту. Шум его моторов порой выделялся из общего грохота, порой исчезал в нем, и тогда казалось, что огромный кран движется совершенно бесшумно. В кабине сидела чумазая девчонка. Никишин встретился с ней взглядом и помахал рукой, словно старой знакомой.
Она недоуменно вздернула плечами, показала язык и отвернулась.
Чернышев работал у громадного стана. Увидев Стельмаха, он что-то крикнул, потом указал на наручные часы и выставил перед собой растопыренную пятерню: подождите пяток минут, ребята.
Никишин залюбовался работой Чернышева: громадный пресс был послушен, как ребенок.
После гудка цех сразу затих. Только моторы мостового крана время от времени заводили монотонную песню да где-то за стеной неторопливо и ровно стучал дизель.
- Сейчас только плиту сменю, - сказал Чернышев и махнул рукой крановщице.
Кран сразу же поплыл к нему. Через несколько секунд тяжелая штамповальная плита уже висела в воздухе, чуть покачиваясь. Чернышев и Стельмах шли вслед за ней, о чем-то переговариваясь. Никишин отстал немного, чтобы лучше видеть крановщицу. Но девушка не обращала на него внимания: она сосредоточенно следила за тем, как движется груз. В конце помещения остановила кран и, орудуя рычагами, отвела плиту сначала немного в сторону, потом стала опускать.
Никишина поразила точность, с которой девушка уложила груз на штабель, и он громко свистнул, чтобы выразить свое восхищение. Крановщица на мгновение обернулась в его сторону, и…
Это мгновение стало причиной катастрофы.
Чернышев успел отстегнуть один тросе, но второй натянулся, приподнял плиту, сдвинул ее с места; тогда он уперся в плиту руками. Стельмах бросился ему на помощь, но не успел: тяжелая плита упала, ударилась углом о рельсу - одну из двух, поддерживающих штабель, и придавила Чернышева.
Рельса согнулась. Штабель накренился, угрожая рухнуть. Подскочил Никишин и попытался удержать, но тут же понял, что это бессмысленно. И еще он понял, что если не удержать, штабель свалится на Чернышева и раздавит его.
Позади - стена. Никишин прижался к ней спиной. Уперся ногами в штабель. Теперь почувствовал, что удержит. Недолго, но удержит.
Стельмаху показалось, что после того, как закричал Чернышев, в цехе повисла мертвая тишина. Только минутой позже он понял, что никакой тишины не было: что-то кричала крановщица, кого-то звал на помощь старик, остановив свою вагонетку с грузом. Кричали и куда-то бежали люди.
А за стеной стучал дизель. Мощный дизель. И пол в цехе ритмично вздрагивал. В такт этому стуку покосившийся штабель тяжелых штамповальных плит тоже вздрагивал.
"Дизель надо остановить, немедленно, сию минуту", - подумал Стельмах и побежал к выходу, но тут же вернулся: все равно не успеет - Никишину долго не удержать гору сползающих штампов. И никому не удержать. И выбраться Никишину теперь тоже не удастся: как только силы оставят его, многотонная масса металла рухнет и раздавит его вместе с Чернышевым. И помочь Никишину нельзя, потому что в узком проходе между штабелем и стеной может поместиться только один человек.