Акация зацвела рано. Еще листья распуститься не успели, а ветки уже были покрыты пышными белыми гроздьями. Они быстро осыпались, покрывали тротуары желтоватой пеной лепестков. Утром дворники мели улицы, а к полдню опять все желтело. Ветер подхватывал лепестки, кружил, завихривал, переносил с места на место, наметая "сугробы" под заборами и у стен домов.
- Эх, рано зацвела акация, - тосковали старики, - не к добру это, когда на голых ветвях цвет появляется. К засухе это.
И они не ошиблись. Лето выдалось жаркое, с горячими ветрами, суховеями и черными бурями. Беда уже надвигалась. Стало голодно, особенно в маленьких затерявшихся в степи селах. Появились больные с голодными отеками. Алексей доложил в облздравотдел. Малюгин распорядился увеличить количество коек и принимать безотказно.
Корепанов поставил кровати где только можно было - даже в коридоре, даже в красном уголке. И все равно всех нуждающихся госпитализировать не удавалось. Алексей распорядился, чтобы в первую очередь принимали детей и подростков. Но иногда попадали, и старики. Среди них оказалась и пожилая колхозница Шевчук Настасья Архиповна. Дежурный врач посчитал ее сердечно больной. Таких клали к Ульяну Денисовичу. Но сейчас там все было занято - даже диван в ординаторской, даже кушетка в ванной комнате.
- Положите ее к нам пока, - распорядился Алексей.
После выяснилось, что у старушки сердце здоровое, а отеки от голода. Но выписывать ее теперь уже было как-то неудобно.
Настасья Архиповна быстро выздоравливала. Сестры и санитарки очень привязались к ней.
- Она какая-то особенная, - говорила Люся. - Она совсем не такая, как все.
- А что в ней особенного? - спросил Алексей.
- Душевная она. И говорит красиво так, присказками все… Пускай еще побудет у нас, хоть немного. В случае чего мы приставную койку в коридоре поставим.
- Пускай, - согласился Корепанов.
А когда все же пришло время выписываться, вдруг оказалось, что возвращаться ей некуда. Было три сына, все на фронте полегли. Старик помер с голоду еще зимой. И хаты у нее тоже не было, немцы сожгли. У соседей жила в клуне.
Алексей сказал, чтобы женщину оставили, пока он похлопочет в собесе, но старушка на следующий день пришла к нему в ординаторскую.
- Выпишите, - настойчиво попросила она. - Я же понимаю, что у вас тут не приют, а больница. А я уже поправилась, слава богу… Авось не пропаду. Из беды выручили - и за то спасибо. - Она встала со стула и низко поклонилась Корепанову.
"Заберу к себе, - решил Алексей. - Пускай вместо матери будет".
Архиповна, ее уже все так называли, согласилась не сразу.
- Скоро поедешь, не скоро приедешь, - сказала она. - Да и вообще: скоро делать, обязательно переделывать.
Люся уговаривала:
- Вам у него неплохо будет, Настасья Архиповна. Он хороший. Он, знаете, какой хороший!
- Да я ведь не о себе думаю, девонька. Я ведь о нем, - сказала Архиповна. - Смогу ли угодить. Ведь не простой человек.
- Он простой, он совсем простой. Жалко его. Обедать в столовую ходит… И с уборкой тоже. Мы - кликни он только - любая пошла бы помочь. Так не хочет. Пригласил со стороны какую-то бабушку. Вот она и приходит к нему через день полы помыть да в комнатах прибрать. А обедает он в столовой, завтракает и ужинает всухомятку. Разве это жизнь? Соглашайтесь.
Настасья Архиповна согласилась.
Алексей все собирался объехать районы, посмотреть больницы. Малюгин несколько раз намекал, потом сказал уже твердо:
- Надо бы тебе, Алексей Платонович, по области поездить, заглянуть в районные больницы, с врачами познакомиться. Районные больницы - ведь твоя парафия. Олесь Петрович сказал, что есть решение провести областное совещание главных врачей районных больниц. Тебе на этом совещании обязательно выступить придется, а чтобы выступить, надо людей знать.
Да, теперь ехать можно: основные отделения на ходу, а за строительством есть кому присмотреть. Прооперировать тех, кто особенно нуждается, и - в путь-дорогу.
На следующий день он приступил к операциям, как всегда, ровно в семь. Вместе с Лидией Петровной они сделали операции четырем больным. На очереди была Марфа Полоненкова.
- Полоненкову будете оперировать вы, - сказал Корепанов Лидии Петровне. - Не бойтесь, все будет хорошо.
Вербовая обрадовалась. Первая самостоятельная операция на желудке. Но пришла Люся и сказала, что Полоненкова от операции отказывается. Ее муж приехал и сказал, чтоб собиралась домой.
Алексей снял перчатки, стерильный халат и - как был в маске - пошел в палату. Полоненкова сидела на кровати, опустив ноги на пол. Вокруг нее хлопотали сестры и санитарки.
- Что случилось, Марфа Игнатьевна? - спросил Алексей.
- Звыняйте, Алексей Платонович, - начала своим певучим голосом Полоненкова, - так что приехал чоловик и говорит, чтоб не оперироваться, значит. Я что? Я ничего. А он вот не велит. Вы уж сами с ним поговорите, Алексей Платонович.
Алексей сдернул маску, скомкал ее, сунул в карман.
- Да вы же взрослый человек, - сказал он, присаживаясь на табурет. - Если вы согласны…
- Звыняйте, Алексей Платонович, - опустив глаза и разглаживая край марселевого одеяла на своем колене, продолжала Полоненкова. - Я без его дозволу не могу. Поговорите с ним сами. А я согласна хоть сейчас. Только бы дозволил.
Алексей спросил, где муж, и пошел к нему, в приемный покой.
Он был убежден, что ему легко удастся уговорить мужа Полоненковой. Ведь без операции - верная смерть. Но переговоры ни к чему не привели. Полоненков стоял на своем. Избегая смотреть на Корепанова, он твердил одно и то же:
- Если суждено помереть, то ничего не поделаешь. Вы нам лекарства пропишите, какие считаете нужными. А оперироваться она не будет.
Сколько ни убеждал его Алексей, что лекарствами тут не поможешь, что только операция может спасти, и срочная, Полоненков стоял на своем:
- Не станем оперироваться, - спокойно говорил он. - Если хотите, пропишите лекарства, а под нож брать нету моего согласия.
Алексей не сдержался, повысил голос:
- Да кто же вам позволил на смерть человека обрекать, когда ее спасти можно? Кто вам позволил?!
Полоненков посмотрел на Корепанова с удивлением и произнес тихо, но решительно:
- Прикажите, чтоб ей одежду выдали.
Алексей ходил весь день расстроенный, а на следующий попросил Лидию Петровну съездить к Полоненковым домой и поговорить с ними. Ведь нельзя же так оставлять.
Лидия Петровна вернулась ни с чем. Соседи сказали, что муж повез Марфу к бабке-знахарке.
- Нет, вы подумайте только! - возмущался Корепанов. - Ведь этот Полоненков не какой-нибудь безграмотный - счетоводом работает, и вдруг - бабка-знахарка. И к суду его не привлечешь. Нет закона, чтобы оперировать против воли…
- Привезет он ее, - успокаивала Вербовая. - Увидит, что от знахарки проку нет, и привезет.
- А время, время, - чуть не скрежетал зубами Корепанов.
Накануне, перед отъездом в район, Алексей сам поехал к Полоненковой, еще раз поговорить. Ее муж встретил Алексея у калитки, сказал, что они с женой "решили не оперироваться", но на упреки Алексея по поводу бабки-знахарки ответил, что все это пустые слухи, что жена поехала в гости к своей сестре, отдохнуть немного, сил набраться.
Алексей уехал от него с тяжелым сердцем. Он никак не мог простить себе, что упустил больную, которую можно было спасти, если бы оперировать. Хирург должен уметь не только оперировать, но и с людьми разговаривать так, чтоб верили ему. Каждому слову верили.
Глава пятая
1
Балашов метался по области. С утра и до поздней ночи он почти не вылезал из своего "виллиса". Нестерпимо жаркий восточный ветер утихал только к вечеру, с тем чтобы утром снова приняться за свое черное дело.
Балашов не замечал ни жары, ни ветра. Дорога лежала перед ним как обглоданная потемневшая от времени кость, сухо поблескивая неровностями. Порой она становилась почти гладкой, и тогда "виллис" шел по ней, чуть вздрагивая, словно по асфальту. Затем неровностей опять становилось больше - машину начинало трясти, как в лихорадке, и Балашов сбавлял скорость.
Иногда он останавливал машину, выбирался из нее и делал несколько шагов в сторону, в степь, туда, где трепетали на ветру худосочные стебли преждевременно пожелтевшей пшеницы. Широко расставив ноги, он подолгу стоял на одном месте, хмурил вылинявшие на солнце брови и всматривался в неоглядную степную даль. Ветер трепал широкие полы его брезентового пыльника, развевал их по сторонам, хлопал ими, как парусами, и тогда Балашов походил на большую птицу с подрезанными крыльями, которая хочет взлететь и не может.
Он срывал несколько стеблей, растирал колосья на широкой ладони, долго ощупывал и рассматривал то, что оставалось в руке, потом подставлял ладонь ветру, и тот мгновенно сдувал с нее шелуху и сморщенные, легкие, как та шелуха, зерна. Затем Балашов опять садился за руль, и машина снова неслась по высушенной июльским солнцем дороге.
Корепанова Балашов догнал километрах в двадцати от Рудневки. Алексей шел, размахивая полевой сумкой. Свернутый трубкой плащ перекинут через плечо. Балашов остановил машину. Спросил не то удивленно, не то строго:
- Куда это?
- Парафию свою обхожу, - ответил Алексей, вытирая пот со лба. - Был в Дибунах, с больницей знакомился. А сейчас в Рудневку шагаю.
- Почему пешком?
- Председатель колхоза на своей полуторке взялся подвезти. Отъехали километров пятнадцать - и поломка. Ну вот я и решил пешком пройтись. Догонит - хорошо, а нет - и так доберусь.
- Садись.
Алексей бросил плащ и сумку на заднее сиденье и забрался в машину рядом с Балашовым.
Несколько минут ехали молча, потом Балашов спросил:
- У тебя что же, в больнице машины нет?
- Почему? Грузовую получил, - сказал Корепанов, - не бог весть какое чудо техники, но все же машина, в хозяйстве подмога.
- А по области - пешком?
- Да это ведь так, случайно, Степан Федосеевич. Как могу, так и добираюсь. Куда пароходом, куда поездом, а куда и на перекладных.
- И давно в дороге?
- Вот уже вторая неделя. Но зато почти все районные больницы посмотрел, а кое-где и участковые.
- Плохо с медициной?
- Плохо, - вздохнул Корепанов.
- В Мирополье не был?
- Завтра собираюсь. Вот из Рудневки прямо на поезд и в Мирополье.
- Ты позвони, пускай встретит. Станция там - за пятнадцать километров. - Балашов помолчал немного, глядя сосредоточенно на дорогу, потом спросил: - С Бритваном не познакомился еще?
- Вот познакомлюсь.
- Интересный мужик, этот Бритван. Хозяйственный.
- Слыхал, - сказал Корепанов.
- Его в главные врачи областной больницы прочили, да в обкоме чего-то не договорились. И районное начальство против. Обеими руками держатся.
- А кому охота хорошего работника терять?
- Это верно, - согласился Балашов.
Он круто повернул машину налево и выехал на широкий грейдер.
- А ведь Рудневка - прямо, кажется? - сказал Корепанов.
- Ничего, мы немного крюку дадим. Заедем в Олений заповедник. Бывал там?
Алексей отрицательно покачал головой.
- Вот и посмотришь, - сказал Балашов. - Место примечательное.
Еще до войны Алексей слыхал легенду об этом заповеднике. Собирался поехать посмотреть, да не довелось. А если верить легенде, место должно быть и в самом деле примечательное.
Спокон веков лежала там сухая ковыльная степь. Зимой по ней гуляли вьюги, наметали сугробы снега, ранней весной журчали звонкие ручьи, потом буйно зеленели травы, а летом горячий ветер выжигал все, один ковыль оставался.
И вот, давно это было, бежали из турецкого плена запорожцы. Были с ними и молодые парубки и девчата. Вел их молодой чернобровый казак по имени Андрий. А фамилию позабыли люди, потому что давно, очень давно это было.
Вывел Андрий беглецов в приазовскую степь, укрыл от турецкой погони в травах высоких и повел прямиком к реке.
Долго шли они. Кончилась пища, кончилась и вода. Видит Андрий, ослабли люди, еле на ногах держатся. А до реки еще далеко. Ох, как далеко. Что делать? Неужели погибать?
И тут повстречался им дед-бандурист, невысокого роста, сухонький, будто высушенный, волосы - белее ковыля.
Поведал ему Андрий свое горе и попросил:
- Помоги, дедушка.
- А почему не помочь, - отвечал бандурист. - Чтобы до воды дойти, ноги нужны, как у оленя. Хочешь, превращу я вас всех в оленей? Доберетесь до реки, напьетесь живой воды и опять людьми станете. Только услуга за услугу, сынку. Время мне помирать пришло. И хочу я у той синей воды найти свое последнее пристанище. Да только… не дойти мне туда. Заберешь с собой?
- Заберу, - сказал Андрий.
Взмахнул старик рукой - и все полоняне сразу же в оленей обратились.
Пошел Андрий впереди всех с высоко поднятой головой. А на спине - дед-бандурист. Поторапливает:
- Скорее, сынку, скорее!
Но чтобы бежать без устали, мало быстрых ног. Нужна еще и вода. А воды нет. Дует суховей, свистит в тонких стеблях ковыля, смеется:
- Теперь вы мои, полоняне, мои!
- Неужели погибать, дедушка? - спросил Андрий.
- Мой час пробил, - сказал старик. - Дай на землю сойти.
Опустился Андрий на колени. Сошел старик на землю, посмотрел на заходящее солнце и говорит:
- Видишь вон тот курган? Каменная баба на нем стоит. Так вот, у того кургана под землей вода. Ударишь о землю - и забьет родник. Только надо крепко ударить, сынку, очень крепко. - С этими словами опустился старик на землю и умер.
Уже совсем обессиленные добрались беглецы до кургана. Приложил Андрий ухо к земле, слышит - журчит вода. И давай копытом о землю бить. А земля, что камень, не поддается. Передохнул Андрий и опять колотить принялся. И так всю ночь. Уже зорька занялась, светать стало, а воды все нет и нет.
Взобрался Андрий на курган. Видит - лежат его братья и сестры, не в силах подняться, смотрят на него с тоской и надеждой, а у него кровь из-под копыт сочится. И вспомнил он, как сказал старик: "Только надо крепко ударить, сынку, очень крепко".
И собрал в себе последние силы Андрий, разогнался с того высокого кургана - и грудью об землю. И земля раздалась. И хлынула вода. И стало большое озеро у подножия того кургана. Только Андрий этого уже не видел.
Шли годы, вокруг озера выросли большие деревья. В самую жаркую погоду было тут прохладно, как майским утром на лугу. Олени паслись в степи, а воду пить приходили сюда. И отдыхали тоже тут. Они ведь не знали, что им надо испить воды не озерной, а речной, чтобы опять людьми стать. Андрий им этого сказать не успел…
Наконец показался заповедник. Алексей вначале принял его за облачко. Оно лежало у самого горизонта и по мере приближения все росло, росло, пока не превратилось в огромный зеленый курган.
Это было какое-то чудо. Сухая степь, выжженная, мертвая, упиралась в зеленую стену.
Балашов остановил машину в тени высокого кустарника. Они прошли по узкой аллее к пруду.
Вода в пруду была холодная, словно подземные родники питали его. Но никаких родников там не было. Просто пруд очень глубокий, и огромные развесистые деревья почти целиком закрывали его от солнца.
- Хорошо! - восхищенно прошептал Алексей.
Злой степной ветер не долетал сюда, только шелестел верхушками деревьев, прежде времени желтил листья, сбивал их, и они медленно падали, ложились на воду золотистыми бликами. В степи даже цикады притихли, а тут неумолчный птичий гомон, буйное раздолье зелени, золотистые блики на темно-голубом зеркале.
"И в самом деле - живая вода", - подумал Алексей.
- Вы знаете легенду об олене? - спросил он, выкладывая из полевой сумки на белую салфетку бутерброды.
- Знаю, - сказал Балашов, тоже вынимая из большого портфеля снедь - огурцы, вареные яйца, сало. - В действительности, конечно, было не так. Все было проще, прозаичней. Облюбовал эту степь богач-помещик, пробил артезианский колодец, выкопал пруд, построил усадьбу, вокруг усадьбы посадил деревья, понавез потом всяких диковинных зверей и оленей в том числе. Их здесь много было до войны. Во время оккупации немцы перестреляли всех до единого. Вот она, какая быль, - продолжал он, нарезая хлеб крупными ломтями. - Горше полыни эта правда для народа. А народ хочет, чтобы все красивое чистыми руками делалось и людьми с чистой совестью. Потому и придумал он такую легенду.
Ел Балашов с аппетитом и характерной для крестьянина неторопливостью, с уважением к еде. Он разрезал огурцы на половинки, густо посыпал их солью и, прежде чем отправить в рот, смотрел на них. И к ломтю хлеба тоже присматривался, прежде чем откусить.
Алексей бросал в пруд крошки хлеба и следил, как серебристые рыбки гонялись за ними. Иногда показывалась и крупная рыба. Выставив широкую черную спину с красным плавником, она тоже бросалась к хлебу, но, завидев людей, тут же испуганно уходила вглубь. И все это - прохладная вода, густо-зеленая трава на берегу озера, птичий гомон и сытое довольство природы - никак не вязалось с тем, что видел Алексей за последние дни, кочуя из района в район, - засухой, нуждой, недоеданием.
"Удивительное дело - вода", - думал Корепанов. На прошлой неделе был он в Степном, познакомился там с другом Гервасия Саввича - Глыбой Иваном Гордеевичем. И вот этот Глыба тоже мечтал о воде. Он показал Алексею местное чудо-юдо - усадьбу многодетного колхозника по фамилии Калабуха. Был у этого Калабухи на приусадебном участке сад вишневый - особая вишня какая-то, крупная, мясистая. Прошлой осенью поругался этот Калабуха с фининспектором, выплатил налог, а весной все деревья - под корень. А на их месте кукурузу посадил. И выросла кукуруза как в сказке - почти в три метра высотой. Початки огромные и по нескольку штук на каждом стебле. Иван Гордеевич говорил, что Калабуха со своего участка не меньше ста пятидесяти пудов зерна возьмет, потому что - вода. Усадьба у самой реки расположена. Утром - ни свет ни заря - он всех домочадцев на ноги подымает и давай воду носить. Вот и выросла. Не кукуруза, а лес дремучий. "Каждое утро специально хожу, чтоб полюбоваться, - говорил Глыба. - А в поле у нас вся пожухла".
Алексей рассказал об этом Балашову.
- Видел я это "чудо-юдо", - почему-то нахмурив брови, сказал Балашов. - Несуразица.
Алексей удивился: почему несуразица?
- Если колхознику на приусадебном участке выгоднее вместо вишневого сада кукурузу выращивать, это - несуразица.
- Такую бы несуразицу да в каждый двор, - сказал Алексей. - Было бы чем и семью прокормить, и для коровы хватило бы. Иван Гордеевич говорит, что этого Калабуху надо бы премировать. И, знаете, я тоже думаю, что надо бы…