Я усадила ее на диван и принесла полную тарелку: киш, копченую лососину, зеленый салат, картофельный салат с жареным фундуком, какую-то закусь с тертым сельдереем, кусочки дичи с начинкой из сосисок и красную капусту, гвоздичную, рождественскую. Не покупное, отметила я, сами все приготовили.
- Немножко смешалось, - извинилась я.
- Да ладно, - откликнулась она. - Не беда.
Мне хотелось убраться подальше от Делии-Дилайлы, но возможности не было. Столь же сильным оказалось искушение пристроиться рядом, погреться, что ли, и я поддалась этому искушению, но сначала огляделась по сторонам и убедилась, что Шон опять вышел. А может, думала я вовсе не о Шоне, а о Коноре, хотя тот и был далеко.
Жена Фиахра напялила красную футболку поверх джинсов для беременных и маленькое болеро с блестками - по контрасту с обширной грудью чудилось, будто болеро снято с елочной игрушки. Далия пыталась балансировать тарелкой на животе, потом выпрямилась и пристроила ее на коленях, но и это не подошло, и тогда она поставила тарелку на подлокотник дивана и склонилась над ней своим не столь беременным верхом.
- О господи!
Мне послышалось, будто она захныкала, приступив к еде. Жалобный такой хнык. Я отвернулась, но уголком глаза видела, как ее живот раздувается дирижаблем.
- О господи!
То ли волна, то ли тень движения прошла поперек ее живота, и я испугалась - так безотчетно пугаешься при виде паука или мыши. Я невольно уставилась на ее живот, и вот оно снова - словно внутри приподнимается и опускается костлявое плечико, точно кто-то прокладывает себе путь под покровом из латекса, только это не латекс, это живая кожа.
Плечико, а может, и локоть.
- Десерт? - предложила я.
- Боже, да! - ответила она, на меня даже не глянув.
И я ушла, но десерта не отыскала и больше ее не кормила.
Одна из тех вечеринок, где все отказываются от куриной кожи. Сбоку на каждой тарелке оставалась блестящая от меда шкурка с капелькой чили. Я обнаружила этот феномен позднее, когда выносила грязную посуду на кухню, лавируя среди гостей и напевая себе под нос. Посуду я составляла на кухонный столик возле Шона, который прихлебывал спиртное из большой кружки и явно - вероятно - мечтал, чтобы я ушла.
Или чтоб остальные ушли.
- Хорошо провел Рождество?
- Хорошо, спасибо, - ответил он. - А ты?
- Замечательно.
Я-то вовсе не спешила уходить. Мне тут очень даже нравилось.
Возле шведского стола Фиона и мамочки веселились от души. Сплетничали, склоняясь друг к другу, потом откидывались, изнемогая от смеха, прикрывая ладошками рты. О нет! Мимо них скользили гости в поисках выпивки или добавки того и сего. Повсюду стояли мисочки с орехами в глазури и сушеным манго в темном шоколаде. В настоящем черном-черном шоколаде. Процентов 80 по крайней мере.
- Я умерла? Попала на небеса? - вопросила какая-то дама напротив меня, а затем вскинула голову и заорала: - Черт, да мы же с ней вместе учились!
Это насчет пластической хирургии. Действительно, у двух или трех дам был озадаченный вид, который придает лицам ботокс: вроде как чего-то чувствую, а что - не пойму. Одна перекачала губы до такой степени, что не могла толком пить из бокала.
- Дайте ей соломинку! - распорядилась ее одноклассница и сосредоточилась на вишневом бисквите, рассеянно потирая кожу на горле.
У дальней стены я заприметила кое-кого с телевидения и жуткого придурка из "Айриш таймс". Ну точно, Эйлин тоже работает, теперь я припомнила, вроде бы она администратор колледжа, вот откуда эти университетского облика типы в странных нарядах - расселись по стульям и взирают на собрание рыбьими глазами. Мужчины из Эннискерри предпочитали стоя обсуждать недвижимость: комплекс с тремя бассейнами в Болгарии, целый ирландский квартал в Берлине. Шон не столько обрабатывал гостей, сколько играл с ними. Бродил по комнате, сеял шутки и анекдоты из тех, что долго доходят, оглядывался, когда в спину ему ударял смех.
- Не беспокойтесь, - бросал он через плечо, - утром пришлю вам счет.
И Эйлин от него не отставала. Перехватила меня на пороге кухни, задала кучу интересных вопросов обо мне и моей жизни: "Где ты теперь живешь?" Слегка разгоряченная шампанским - пригубленный бокал в руке, - такая бодрая, жизнерадостная, все у нее под контролем; мне показалось - и я не ошибаюсь, - что я, в рот мне ноги, на собеседовании. На какую должность? Тут не угадать.
Наплевать.
Я к тому времени перепила белого вина, на пальце у меня красовался здоровенный перстень, который мама надевала на танцы, с фальшивым камнем - не иначе криптонит. Я могла бы подняться в спальню и оставить на подушке Шона след поцелуя или китайскую сливу - я видела их в деревянной точеной вазе. Задержаться в ванной, осмотреться как следует: стены зеленые, оливковые, ароматические свечи, видавший виды деревянный Будда, надзиравший над всеми испражнениями в этом доме, а может, их благословлявший. Под раковиной - белый решетчатый шкафчик, просвечивают бутылочки. Можно капнуть на себя чуточку духов его жены или запомнить на будущее марку (впрочем, "Белый лен", пфе…). Какие слова написать на зеркале, чтоб проступили, когда на стекло ляжет пар от горячего душа? В какой угол плюнуть? Шкафчики заперты, половицы пригнаны, однако найдется ведь щелочка, где мой приворот сгниет или принесет плоды: Шон, что это за стринги? Как они попали под нашу кровать?
Но черная магия, само собой, может обратиться и против меня.
Комната, где спали супруги, была белой. Разных оттенков белого. Потолок опускался, следуя за скатом крыши, и все раскрашено до ужаса схожими, но принципиально разными оттенками белого. Я термины палитры мало знаю. Дом был не новый, так что поверим, будто Эйлин сделала все согласно последнему писку моды. Скажем, пол - костяного белого цвета, стены - насыщенного белого, гардероб - жуткий предмет мебели, который приобретается вместе с завитушками и гирляндами, - свинцовые белила, и доминанта - до хруста белые простыни и кипень покрывала на кровати шириной в пять футов.
Как мало у них вещей.
Этому, кажется, я больше всего позавидовала. Ни халатов на крючке, ни тапок под кроватью.
Я толкнула боковую дверь, и за ней открылась ванная: встроенные шкафчики, точечный свет, большая душевая кабина с плоской розеткой на дне - как дно корзины - и другой душ, маленький, в стене на уровне бедра.
Кто способен расстаться со всем этим?
Я вернулась на площадку и прислушалась.
Внизу все так же шумели, а я была окружена тишиной, в мертвой точке циклона. В гостевой комнате на кровати ждет хозяев темная груда плащей. По другую сторону - лавандовое сияние детской, в сумерках почти что ультрафиолет. Еще одна идеальная комната. Ловец снов на окне, узкая белая кроватка. Дверь была открыта, прокрадываться не пришлось. Я высматривала что-то конкретное, пошлое или умилительное, знак присутствия реальной девочки, какие-то наросты на ровной поверхности, - скажем, моя племяшка плотно заклеила дверь своей комнаты картинками с динозаврами, и у родителей не хватило сил их отодрать. А здесь - ничего. То есть ничего такого, что я могла бы с ходу заметить. Я ж только глянула.
Я уже собралась уходить, и тут раздался какой-то звук - тихий, но жуткий, горловой, и сразу же оборвался. Звук явно человеческий, но такой, будто за дверью тихо и покорно издыхает кошка. Я двинулась было прочь, но вспомнила, что у ребенка бывают припадки, и застыла на месте, соображая, как лучше поступить, а слабое, прерывистое мяуканье все продолжалось. То громче, то тише. Снова громче, снова тише.
Она пела, вот оно что. Не приступ, а песня. Успокоившись, я приоткрыла дверь пошире. Точно, сидит на полу, закрыв полголовы огромными наушниками, подпевает.
Едва завидев меня, Иви стащила наушники. Даже попыталась спрятать их за спину.
- Все в порядке, - сказала я. Господи, ну и семейка!
- Мама не одобряет, - ответила она.
- Ясно.
- Говорит, я выгляжу глупо, когда так делаю.
- Неужто? - эдаким бодрячком удивилась я.
- Вы себе даже не представляете, - сказала она заговорщическим тоном, как собрат собрату. Типа: "С чем только мне не приходится мириться".
Я рассмеялась.
- Что делал слон, когда пришел Наполеон? - поинтересовалась я.
- И что же?
- Ел траву.
Она закатила глаза.
- Лет-то тебе сколько?
- Типа - скоро десять?
- Ничего, - утешила я. - Это ненадолго.
- Вы за своим плащом пришли?
- Нет пока, - ответила я.
- Он в комнате au pair, - сообщила она и вскочила, чтобы все-таки меня проводить.
К счастью, тут на второй этаж поднялись другие гости, которым действительно понадобилась их одежда. Трое мужчин массивными спинами перегородили площадку от перил до стены. Я подождала, пока они разберутся, потом проскользнула вниз.
Пока меня не было, вечеринка переключилась на другую скорость. Этот момент никогда не удается уловить, но он бывает всегда: неловкость вдруг перерастает в общую дружбу. Очень люблю этот час. Пьющие уже выпили больше, чем надо, а те, кто за рулем, скукожились и отошли на второй план. Я прихватила очередной бокал белого и поплыла по комнате на восхитительной волне шума, пока не врезалась в моего зятя, который проорал мне, что жил три года на самых что ни на есть старомодных антидепрессантах, пока не повстречался с моей сестрой.
- Чтоб хоть немного пригасить, понимаешь?
Нет, не поняла. Мой зять - инженер. Переживает лишь за безопасность строительных объектов, а про остальные его переживашки я предпочла бы ничего не знать, благодарю покорно.
- Подсел основательно, - продолжал он. - Три года, можешь себе представить?
- Попытаюсь.
Мимо проходил Шон с бутылкой вина.
- Ты пьяна? - шепнул он мне.
- Не очень.
- Черт побери, а почему? - прибавил он громкости и плеснул белого мне в бокал. Затем подбавил и Шэю: - Шэй, она же родственница!
- Оставь! - миролюбиво отмахнулся Шэй.
- Что? Думаешь, тебе досталась лучшая? - спросил Шон. Затем обернулся и подмигнул мне.
Занятная тактика: флиртовать, когда в этом уже нет надобности. Некоторая логика тут присутствовала, хотя в глазах Шона мне и померещился отсвет безумия.
Иви вышла к гостям. Я видела, как она переминается с ноги на ногу перед каким-то университетским типом. Старикашка вытянул руку, ухватил девочку щепотью за блузку.
- Иди-ка сюда.
Мне вдруг захотелось, чтобы ради ребенка мы все протрезвели. Лет-то тебе сколько? Она вертелась, извивалась, и ей вроде бы все это нравилось. Хотя и страшновато было оставаться на виду стольких взрослых (они все ничего не стоят, хотела я крикнуть ей, они вовсе не крутые), она улыбалась и закатывала глаза, пока мать не пришла ей на выручку. Эйлин обняла Иви за плечи, и девочка, поднырнув под ее руками, легко просочилась сквозь толпу, оставляя кильватерный след приподнятых стаканов.
Всякий раз, когда я взглядывала на ее отца, я видела, как он флиртует с какой-нибудь дамой. Флирт его казался невинным, потому что Шон невысок. Когда он подавался вперед, заигрывая с женщиной или заводя разговор посерьезнее с ее мужем, это казалось дружеской шалостью. Но он делал это непрерывно, вот на что я обратила внимание. Обнимал каждую собеседницу за талию, согревал своим теплом.
Не может быть, чтобы я ревновала. При таких обстоятельствах - это ведь было бы глупо?
Да и законная жена вроде ничего не имела против.
Мы с ней снова столкнулись в прихожей, когда Фиона собралась домой и поднялась организационная суета.
- Ой, только ты не убегай!
Она коснулась моей руки. Можно было подумать, что она - так сразу верного слова и не подобрать, - что она привязалась ко мне. Как будто я, сама того не зная, пробуждала в ней тоску узнавания и надежду.
- Шон может потом тебя проводить. Проводишь, Шон?
- А, что? - Он стоял в гостиной спиной к нам.
- Проводишь сестру Фионы?
- Что?
- Не беспокойся, - сказала я. - Я уже сказала Фионе, что поеду в город с Фиахром.
Фиахр и его пухлый цветочек никуда не торопились. Для них это последняя вечеринка, они бы, дай им волю, и пижамы с собой прихватили. Женушка уже прикорнула разок на диване, проснулась и хотела еще.
С порога я помахала сестре и зятю и, глядя, как они растворяются в проселочной темноте, пожалела, что осталась. Я смотрела им вслед, пока они не дошли до ворот: Фиона, миниатюрная рядом с массивным Шэем, ухватила его за руку. Я же повернулась к Эйлин и заявила:
- Эти манго в шоколаде следовало бы запретить законом!
Я отошла к Шону и Фиахру, стоявшим над спящей Далией.
- Первый год - о сексе забудь, - бурчал Фиахр в свой бокал. - Ведь так говорят?
- Что такое? - спросила я и присела на спинку дивана рядом с Шоном, оглянувшись через плечо.
- А, перестань, - сказал Шон. - Вы сами себе удивитесь.
Перед нами крепко спала женщина, а младенец в ее чреве - что он там делал? Улыбался, сосал палец, прислушивался и лучше всех нас знал, что к чему? - а тем временем на спинке дивана ладонь Шона соприкоснулась с моей ладонью - лишь краем, ребром. Я почувствовала изгиб его ладони, толстую складку плоти на костяшке. Эта частица Шона оказалась неожиданно горячей. Больше ничего не было. Он не двигался, не двигалась и я.
Но стоит начать - и как остановиться? Вроде бы несложный вопрос, но ответа я не знаю по сей день. Мы что-то начали и не могли закончить, не завершив. Остановиться нельзя, можно только прийти к финалу. Эта женщина, которая угощалась манго в черном шоколаде и присматривалась к вишневому бисквиту, и владелец жилого комплекса в Болгарии с тремя болгарскими бассейнами (два в саду и один на крыше), и публика, пившая на посошок, а потом еще чуток в последний раз, и я - моя рука краешком, суставом касается руки Шона в его собственном доме, и все мы пьяны, само собой, и я не более властна всё остановить, чем младенец Фиахра - задержаться еще на пару лет в утробе. И пренебречь этим было так же легко, как, почуяв в конце пути запах соленой воды, развернуться и поехать обратно, не убедившись, что там и правда море, а не какая-нибудь лужа.
Наши отражения мерцали и перекатывались в старом, со сколами, стекле четырех высоких окон, и вот она, вся прелесть ушедшего Рождества, и как будто все уже было и ничего не будет больше. Мы любили и умерли, не оставив и следа. Все, что нужно было, - все, чего ждал, замерев, целый мир: воплотиться.
Как только Фиона ушла, я ринулась в кухню, стрельнув у кого-то сигарету. Шон возился там с бутылкой красного.
- Это что? - спросил он.
- Выход здесь?
- Перестань, - сказал он.
Я глянула на сигарету, буркнула: "Да ради бога", открыла кран и насквозь промочила сигарету. Затем принялась открывать шкафчики под раковиной, дверцу за дверцей, пока не отыскала личное, домашнее, собственное помойное ведро Шона Валлели. Выбросила, выпрямилась и поглядела на хозяина.
- Ого! - сказала я. - Классная у тебя мебель. Из чего, из дуба?
- В этом роде, - ответил он.
И я отправилась обратно в массовку.
Наступал тот час, когда все размякают и сокрушаются о том, что пора уходить, но так и не уходят: у кого сумка потерялась, у кого такси не прибыло. Затерянный час несбывшихся планов, и в этот час вне времени, пока Эйлин искала в гостиной сброшенные Далией туфли, я поцеловала Шона - или он поцеловал меня - в комнате наверху.
Во всем виноват Фиахр. Никогда, сколько помню, Фиахр не покидал вечеринку по доброй воле. Трезвый или пьяный, он из тех ребят, кого приходится волочить задом наперед по жизни. Я вызвалась принести им плащи, чтоб хоть немного ускорить процесс, и на середине лестницы услышала, как Шон поднимается за мной: "Я схожу". Гуськом мы пересекли площадку, и я так и не обернулась ни разу, пока не вошла в комнату au pair.
Я ожидала - сама не знаю, чего я ожидала. Столкновения, соударения. Вспышки похоти. А увидела мужчину, чьи зрачки уставились на меня - такие черные, огромные, что радужка почти исчезла. Увидела Шона.
Я поцеловала его рот.
Я поцеловала Шона. Почти невинный поцелуй, разве что затянулся на секундочку дольше. На две секундочки. И в начале второй секунды я услышала, как Иви взвизгнула, увидев нас, а под конец той же секунды снизу донесся голос ее матери:
- Иви! Что у тебя там?
И девочка оглянулась через плечо, а мой взгляд комически метнулся к двери.
Шон оторвался от меня. Передохнул. Он держал меня за бедра. Сказал:
- С Новым годом!
А я ответила:
- И тебя с Новым годом!
Руки Иви взметнулись, захлопали:
- С Новым годом! - И врезалась головой в отца: - С Новым годом, папа!
Он наклонился поцеловать ее тоже, легонько тронул губами ее губы, а дочка обхватила папу обеими руками и сжала, сжимала все сильнее.
- Уф! У-уф! - запыхтел Шон.
Иви обернулась ко мне:
- С Новым годом, Джина!
И подставила мне лицо, чтобы и я поцеловала ее.
Мы разобрали плащи. Иви возглавила нашу процессию вниз по лестнице. Мягкой белой ладошкой она придерживалась за перила и осторожно выступала впереди, один чулок сполз на лодыжку, красный ребристый след от резинки. Волосы слегка растрепались, щека - это выяснилось, когда я ее целовала - липкая от ворованных сладостей. Она позаимствовала у матери чуток "Белого льна", но под одеждой таился запашок усталого, еще не осознавшего себя тела. Вид у нее был гордый: маленький герольд, переполненный непостижимыми вестями.
Входная дверь была открыта, на пороге, лицом в ночь, стояла Далия, а Фиахр задержался в гостиной, допивая последний глоток. Мы спускались по ступенькам, и тут беременная вдруг подняла руки над головой и потянулась. Немного жирноватая даже сзади, спина выгнулась - крепкая, красивая, - а невидимый нам живот приподнялся навстречу ночному небу.
Она опустила руки.
- Домой, - пробормотала Далия, оборачиваясь ко мне. - Ты как?
Эйлин вывела Фиахра в холл, помогла будущим папе и маме облачиться, поцеловала обоих. Затем их поцеловал Шон. Затем Шон поцеловал меня, упираясь руками мне в плечи, - не поцелуй-объятие, а поцелуй-отталкивание. Напоследок меня обняла Эйлин, обняла и отступила, чтобы получше разглядеть. Восхищенно провела рукой по волосам у меня на виске и сказала:
- Приезжай к нам поскорее снова!
И я ответила:
- Ага!
- И Донала привози.
- Конора?
- Да, - сказала она. - Доброй ночи! Доброй ночи! - И осталась стоять, глядя нам вслед, силуэт в проеме открытой двери, рядом с красивым мужем и красивой дочерью, а мы сели в машину и поехали прочь.
- Господи! - вздохнул Фиахр, расползаясь на пассажирском сиденье (жена тем временем возилась с передачами). - Боже всемогущий! Я уж думал, никогда не выберемся.