Бен Фискетти и Фенджер обменялись взглядами, Палмер пытался расшифровать значение взгляда, но смог прочесть только одно: ну вот, начинается. Весьма осторожный обмен взглядами. Но Палмер понял, чей же был этот мальчик Фискетти - ни Фэлса и ни Чарли. Ральф Фенджер был покровителем Бена Фискетти.
- Ну что ж, - Палмер широко распахнул дверь. - Мне кажется, что я испортил весь ланч. Может, дома нам стоит еще раз обо всем подумать. О том, что можно сделать с вашим портфелем предложений. Сегодня, учитывая состояние дел, я не могу представить вопрос о слиянии правления директоров. Наши акционеры повесят меня на ближайшем же фонарном столбе. Но шанс у вас еще есть. Я бы предложил начать с того, чтобы удержать недвижимость, на которую наложены санкции. Я бы не стал расставаться с ней по сниженным ценам. Вас в таком случае ждут одни убытки. Вы согласны со мной, Фэлс?
- Я? Конечно! - Лэсситер поднялся со стула. Он бесцельно обвел глазами комнату, как будто не мог сконцентрироваться на чем-то. Его голова-череп дважды нырнула вниз в знак согласия. Потом он вышел из комнаты, даже не попрощавшись. Остальные последовали за ним, бормоча слова прощания.
Палмер закрыл за ними дверь и пошел к большому ящику из кедра, где лежали сигары. Он достал тонкую сигару, из тех, что банк покупал в ресторане "21", зажег ее и послал к потолку клуб белого дыма.
- Это был не покер, - сказал он, - это была мясорубка.
- Точно, они ушли, харкая кровью, - согласился Донни.
- Я даже не подозревал, что они в таком ужасном состоянии, - размышлял вслух Палмер.
- Но я же вам говорил, - напомнил ему Элстон.
- Да, конечно, у всех нас были подозрения. Но они так слабо защищались сегодня, что подтвердилось худшее. Теперь мы уже не подозреваем, мы знаем точно.
Палмер посмотрел на тонкую, как карандаш, сигару и стряхнул пепел.
- И от этой операции с "Даунтаун: ипотека и облигации", - заметил Донни, - идет жуткий запашок.
- В чем там дело?
Донни посмотрел на него взглядом, в котором ясно читалось: "Как, вы ничего не знаете?"
- Здесь совсем грязная игра, сэр. Вы же из Чикаго, я думал, что вы все знаете об этом.
Брови у Палмера полезли вверх.
- Грязная? Как это?
Донни начал жестикулировать.
- Понимаете. Никто ничего не может точно сказать. Важно, кто владеет этим заведением. Вы когда-нибудь слышали о джентльмене по имени Винни Биг?
- Государство никогда не разрешило бы подобному человеку владеть банком.
- Он нигде и не фигурирует как владелец. Кроме того, "Даунтаун" не является банком. Это просто, ну, понимаете, финансовое учреждение. Что-то вроде того.
Палмер ухмыльнулся.
- Что такое, ну понимаете, финансовое учреждение?
- Ну, я хочу сказать…
Донни сделал неопределенный жест рукой.
- Что вы имеете в виду - коммерческий банк, Сбербанк, ассоциацию накоплений и ссуд, кредитный союз, что?!
- Он хочет сказать, - заметил Элстон, стараясь не злорадствовать по поводу Донни, - что "Даунтаун" понемногу занимается всем этим. Они делают займы физическим лицам. Займы на автомобили. Они финансируют многих производителей одежды. Финансируют дебиторов. Занимаются облигациями и закладами недвижимости. Я хочу сказать, что вы можете заниматься всем этим и не будучи банком.
- Конечно, - согласился Палмер. - Этим могут заниматься частные лица или же компания. Но у них должно быть то же, чем обладает банк.
- Чем? - спросил Донни.
- Поступлением наличности.
Палмер посмотрел на их лица. Но до него дошло на десять секунд раньше, чем до этих молодых людей, что если в деле замешан Винни Биг, "Даунтауну" нечего беспокоиться по поводу наличности.
Глава тридцатая
На первый взгляд в лавке никого не было. На окошке стояла картонка с надписью "Операция Спасение". Лавочка находилась посредине квартала на Медисон-авеню, к северу от Сто шестнадцатой улицы, ничейной территории Гарлема, где пуэрториканцы уступают место неграм, а их ветхие домишки становятся трущобами.
Эдис Палмер вышла из второй машины в этой процессии. Перед первой машиной ехал полицейский на мотоцикле и без сирены. Там сидели жена мэра, жена сенатора, известная контральто-негритянка, два фоторепортера и измученный водитель.
Во второй машине кроме Эдис находились белая жена известного негра, работавшего на эстраде, женщина-поэтесса из стран Карибского бассейна и жена председателя правления крупной страховой компании.
Женщин выбрали советники жены мэра. Эдис видела, что они старались в одинаковой степени представить все цвета кожи и различные конфессии. Было одинаковое количество негров и пуэрториканцев. На Эдис и жене председателя правления страховой компании заканчивался список белых англосаксонских протестантов. Потом должна была прибыть еще и делегация из католиков и евреев. Через некоторое время, когда она рассказывала все Вудсу, он объяснил ей, что такое "национальные пропорции" - определенное соотношение евреев, ирландцев, итальянцев, негров, пуэрториканцев к американцам и англосаксам.
- Все мы варимся в этом котле, - сказал ей Вудс. - Здесь и члены совета, и мэр, и губернатор, и сенатор. Существует также соотношение бизнеса к шоу-бизнесу, определенное отношение дирижеров симфонических оркестров к производителям одежды, композиторов-песенников к адвокатам корпораций. Какого черта, Эдис, ты еще не выдвинула свою кандидатуру на один из подобных постов?
Эдис не знала, куда они поедут сегодня. Она получила приглашение лично от жены мэра. Уже две недели назад. Одно из многих приглашений, которые получает жена президента ЮБТК каждый день. Но это приглашение было таким неопределенным, что просто заинтриговало ее.
Эдис наблюдала, как леди из страховой компании приводит себя в порядок, глядясь в маленькое зеркальце. Фотографы доставали свои камеры, треноги и вспышки. Они начали высматривать местных детишек для своих снимков. Эдис взглянула на себя в зеркало в машине. Она заметила, что ей нужно подкрасить губы. В остальном все было в порядке. Она еще раз обратила внимание на то, как они схожи с Вудсом. Оба высокие, худые и светлые. Эдис подумала, что после более двадцати лет совместной жизни люди начинают походить друг на друга хотя бы потому, что они вместе стареют.
Ужасное слово. Ни один из них по-настоящему еще не проявлял признаки старости и разрушения, не так ли? Они не набирали вес и старались, по мере возможности, тренировать свое тело, хотя жизнь становилась год от года более спокойной. Они одевались достаточно модно, но в соответствии со своим возрастом и положением в обществе. Просто в последние годы им приходилось не раз слышать об их подросших детях, так похожих на своих родителей. Если даже не брать в голову, все равно ясно, что родители тоже похожи друг на друга.
Эдис посмотрела на трех полицейских. Они начали сгонять темнокожих ребятишек к магазинчику, где их уже ждали фотографы, нацелившие объективы.
Эдис подумала, что ее, наверное, выбрали не из-за положения Палмера и престижа ЮБТК, а потому, что она была представителем определенного физического типа людей, вымиравшего в больших городах. Ее тип уже стал не моден в бизнесе моды. Кинозвезды и поп-исполнители ее типа тоже устарели. Хорошо, что худая и высокая. Блондинка с голубыми глазами - тоже неплохо. Но ко всему этому у нее еще был узкий маленький нос, высокие скулы, открытый высокий лоб и веснушки, и плюс к этому слегка выступающие вперед зубы - все это делало ее тип абсолютно экзотическим в настоящей ситуации. Эдис казалось, что ее пригласили в качестве живого примера других меньшинств.
Открылась дверь лавчонки, и под бледное мартовское солнце вышел высокий темнокожий человек в узких брюках, мокасинах и трикотажной спортивной рубашке. Он поморгал, глядя на женщин, и неуверенно улыбнулся, потом увидел жену мэра и подошел к ней.
- Мне сообщили, что вы будете в три, - сказал он. - Боюсь, что мы еще не готовы.
Эдис слушала его приятный голос. У него акцент выпускника Восточного колледжа, хотя сам он был похож на негра. Он уверенно вел себя и от этого казался еще выше своих шести футов. Эдис всегда обращала внимание на рост других людей, потому что она сама была без каблуков выше пяти футов.
Готовы они или нет, но плацдарм был уже захвачен важными дамами, фотографами и маленькими детишками, которых почти вежливо сгоняли сюда полицейские. Эдис почувствовала, как ее подтолкнули к входу, и она очутилась внутри магазинчика. Там стояли длинные столы, простиравшиеся в глубину магазина. Вдоль столов - ряды складных стульев. На столах были банки из-под майонеза, служившие для мытья кисточек, в них же находилась и сама краска. Кучки сизаля и прутьев для плетения корзин тоже находились на столах. В воздухе пахло растворителем и краской. Магазинчик напоминал чем-то мастерские по обработке деревянных изделий.
Несколько детей в возрасте от восьми до двенадцати лет бродили по помещению и разглядывали вещи, с помощью которых можно было творить красоту и учиться ремеслу. Эдис решила, что сама идея проекта была достаточно несложной. Может, даже слишком простой для детей большого города. "Операция Спасение" была шагом назад к Уильяму Моррису и его контрреволюции, насаждавшей снова патриархальное хозяйство в качестве противостояния промышленной революции.
Когда Эдис впервые прочитала об этом в "Таймс", ей все показалось достаточно простым. Дети негров и пуэрториканцев, которые были слишком малы, чтобы работать, будут обучаться прикладным ремеслам и зарабатывать деньги во время обучения. В ходе "Операции Спасение" они научатся изготавливать разные вещички, которые можно использовать в хозяйстве и которые будут выдержаны в стиле примитивизма. Вещи, которые обычно изготавливали слепые люди, живущие в горах на Юге. Прихватки, метелки, рожки для обуви, коврики для прихожей, фетровые тапочки, тряпочки для чистки обуви, корзинки для хлеба, разделочные доски, подставки для стаканов и бутылок и т. д. Грустные, некрасивые ненужные вещички, которые должны были как-то камуфлировать благотворительность и придать ей вид бизнеса.
Джошуа Кимберли, высокий темнокожий мужчина, приветствовавший жену мэра, был инициатором проекта и его главным организатором. Он занимался рекламой "Операции" и на сегодняшний день был единственным инструктором и учителем, который должен был учить нескольких ребятишек, променявших восхитительные, страшные и волнующие улицы Гарлема на этот скучный оазис спокойствия и тоски.
Эдис медленно прошлась по длинной комнате, рассматривая вещи, изготовленные детьми. В передней части помещения фотографы расположили двух испуганных девочек-пуэрториканок. Они стояли у стола, где жена мэра весьма внимательно рассматривала плетеные подставки для низких, с толстым дном, бокалов для виски. Без конца сверкали вспышки. Эдис подумала, видел ли кто-нибудь из детей бокалы, для которых они плели подставки? Эдис незаметно для себя очутилась в маленьком ответвлении от главной комнаты. Вдоль стены стояла складная кровать, покрытая армейским одеялом оливкового цвета. На столике рядом с кроватью стояла картонная коробка из-под фруктов. В ней было полно стамесок, зубил и долот, которыми пользуется при работе скульптор. На полу рядом с кроватью стояла высокая, почти доходящая до глаз Эдис скульптура. Она была еще не закончена. Эдис долго ее рассматривала.
Основа была собрана из разных кусочков дерева размерами пять дюймов на десять. Они были приклеены друг к другу и образовывали постамент размерами в один дюйм толщиной. Хотя Эдис сталкивалась с деревом только в виде полированной мебели, она смогла различить кусочки благородного дерева - ореха, дуба и клена. Скульптор использовал распорки, где у тела должны были быть руки и ноги. Он уже начал работать над этим материалом, чтобы изготовить, как показалось Эдис, женщину с огромным бюстом. В верхней части торса скульптор приклеил кусочки дерева побольше и уже выдолбил соблазнительный сосок из ореха. Он торчал упруго вперед и был окружен немного волнистым кругом более темного цвета, переходящим в округлую грудь.
Эдис простояла перед скульптурой гораздо дольше, чем предполагала. Раньше ей никогда не приходилось видеть незаконченное произведение искусства. Она смотрела на картины, рисунки, статуи только в галереях, музеях или в домах коллекционеров. Даже когда они с Вудсом приобрели достаточно дорогие картины для дома, Эдис никогда не задумывалась о том, что до того, как она впервые увидела картины, были лишь чистые полотна и краски в тюбиках. Она никогда не думала и о том, что писалась картина постепенно и вначале она весьма отдаленно напоминала то, что представало перед ее взором. Для Эдис работы художников каким-то образом были похожи на спектакли, которые шли на Бродвее, или же на концерты, услышанные в Линкольн-центре. Это были законченные предметы искусства. Для нее они иначе и не существовали, как только в своей окончательной, идеальной форме.
Для Эдис стало шоком, когда она увидела, как это роскошное, пышное тело только начинает появляться на свет, прорываясь из твердого дерева, стараясь выбраться из него, как бабочка вырывается из кокона, чтобы начать свою блестящую жизнь.
- Вам не следовало смотреть на это, - произнес голос позади нее.
Она повернулась и взглянула в темно-серые глаза Джошуа Кимберли. Вблизи он совершенно не походил на негра, заметила Эдис. Прежде всего, его нос был тонким, с небольшой горбинкой. Скулы высокие и широкие. Если бы не серовато-коричневый оттенок кожи, без всякой примеси красноты, она бы решила, что перед ней индеец с юго-запада страны или из Мексики.
- Простите, это ваша вещь?
Он кивнул, взял армейское одеяло и накинул его на деревянный остов. Быстрым и несколько небрежным движением. Так матадор играет своим плащом.
- Я уже много времени не подходил к ней. Может, неделю, а может, и месяц.
Его, видно, расстроила эта мысль.
Он говорил немного в нос с акцентом, присущим выпускникам привилегированной школы.
- Вы этим занимаетесь, когда не заняты работой по "Операции Спасение"?
- Именно так. - Он помолчал. - Извините, но в этой суматохе никто нас не представил. Я…
- Да, я знаю. А я - Эдис Палмер.
У него в глазах появилось выражение, как будто он старался что-то вспомнить, и Эдис продолжила:
- Мой муж - президент ЮБТК - "Юнайтед бэнк энд Траст компани", Вудс Палмер.
Он что-то вспомнил.
- Вам принадлежит вещь Ханны Керд.
- Да, это так. Она была в офисе Вудса. Потом он одолжил скульптуру госдепу, и год назад она начала выставляться на различных выставках. Мне кажется, что сейчас скульптура находится в Кобе.
Кимберли покачал головой.
- Нет, она в Мельбурне, в Австралии. В Японии она была в прошлом месяце.
- Вы, наверное, следите за подобными вещами, потому что вы - скульптор.
- Моя скульптура тоже участвует в этом показе. Скульптура Ханны Керд и моя вещь вместе путешествуют по свету.
Он секунду помолчал, потом сбросил одеяло, и деревянная скульптура вновь предстала перед взором Эдис.
- Обычно я не разрешаю никому смотреть на мои незаконченные работы. Но вы и ваш муж - коллекционеры.
Эдис покачала головой.
- Работа Ханны Керд - это единственная скульптура, которой мы владеем. И мне она не нравится. Она совсем не напоминает мне наших детей, хотя они и позировали для нее. Поэтому я не жалею, что госдеп забрал ее у нас надолго.
Кимберли нахмурил свой темный лоб.
- Эта работа Керд стоит где-то тысяч пятьдесят долларов.
- Да, это удачное размещение капитала.
В ту же секунду, как Эдис сказала это, она пожалела. Она ведь кое-что знала о художниках и скульпторах Нью-Йорка, могла бы помнить, что они делятся на два типа людей. Очень удачливые из них одевались, как хиппи. Они продавали работы, изготовленные из неоновых трубок, за фантастические суммы, и над ними посмеивались в кругах серьезных ценителей искусства. Менее удачливые одевались аккуратно, подобно Кимберли. Учили детей в трущобах, за это им разрешали жить и спать в той же дыре, где они занимались с детьми. О них обычно хорошо отзывались серьезные критики спустя лет десять после их гибели от голода.
Эдис также понимала, что удачливые художники могли делать все что угодно за деньги, включая порнографию. Менее удачливые, как, например, Кимберли, не могли поступиться своей честью. Им не нравилось, когда об их работах отзывались как о хорошем способе вкладывать деньги.
Эдис поправилась:
- Да, мы поддерживаем культуру, но не делаем на этом деньги.
- Вы жена банкира, - заметил Кимберли своим четким и слегка носовым голосом, - а значит, должны думать о Керд именно таким образом. Это вполне нормально. После того как у нее начался артрит, ее работы пользуются огромным успехом.
Эдис никогда раньше не слышала, чтобы кто-то говорил таким грустным тоном. Все слова звучали очень грустно, как будто губы человека не могли произнести их нормальным голосом.
- Вы хотите сказать, что она не может больше работать?
Кимберли кивнул головой.
- Она уже год не работает, и вряд ли вообще сможет работать. Она не может держать в руках инструменты. У нее нет сил, чтобы месить глину. Все причиняет ей жуткую боль.
- Вы ее знаете?
- Она три года учила меня. Это было очень давно. Недавно я начал учить ее учеников - она уже не может ездить в университет. Так что круг замкнулся.
Он присел на краешек кровати и уставился на незаконченную деревянную фигуру, на ее угловатые поверхности и быстроменяющиеся породы дерева.
- У меня очень странное ощущение. - Казалось, что он разговаривает сам с собой, а не с Эдис. Его серые глаза смотрели в пространство. - Как будто я вожу свою мать в инвалидной коляске. Когда я был маленький, она катала меня в прогулочной колясочке, а теперь…
- Я не знала, что она…
- Конечно.
Кимберли перевел холодный взгляд на Эдис. Он увидел ее растерянное лицо, и его взгляд немного смягчился.
- Вы же пришли сюда не для того, чтобы выслушивать лекцию, не так ли?
Он немного расслабился.
- Я даже не знаю, почему я здесь. Наверное, потому что жена мэра…
- Потому что у вас есть совесть, - закончил Кимберли.
- Как хорошо, что кто-то время от времени начинает вспоминать о совести.