* * *
Купол по своему микроклимату напоминал волшебный индонезийский остров Суматру - 365 солнечных дней в году, безветрие, романтические закаты. Поэтому каждый профессор Университета мечтал стать ректором и уехать на "таинственный остров".
Во что бы то ни стало стать ректором, особенно с годами, когда все больше и больше ломило кости, и все меньше работала голова.
Как известно, с годами голова начинает вырабатывать не мысли, а желудочный сок, этим объясняется постоянно возрастающий интерес к ресторанам и магазинам колбасных изделий.
Бывали времена, когда под куполом пребывали молодые - сорокалетние, еще без ревматизма и раннего атеросклероза, с работающим мозгом… Это вызывало справедливое возмущение у профессуры - купол занимали люди случайные, которым солнце не было жизненно необходимо, которые за ним могли еще подниматься в горы, люди, у которых функционировали ноги, руки, голова…
После долгих и утомительных дискуссий было решено, что отныне ректор будет избираться открытым голосованием, по представлению медицинской справки об экстренной необходимости постоянного ультрафиолетового излучения.
Но это мудрое решение еще больше ожесточило борьбу за место в куполе.
На ученом совете шли непрекращающиеся бои:
- Позвольте, господа! Вы хотите избрать ректором человека с легким, начинающимся атеросклерозом, в то время, как у меня застарелый и тяжелый! С необратимыми осложнениями на голову. Я прошу учесть.
- Господа, господа, секундочку! Я не знаю, кого и куда избирают, я не знаю, где мы сейчас находимся, и как я сюда попал, но для меня ясно - избрать должны меня! Если мы избираем по солнцу…
- Нонсенс! Нонсенс и абсурд! При всем моем уважении к полной потери памяти уважаемым коллегой и к его легкому слабоумию, хочу напомнить, что у меня недержание, и вы прекрасно знаете, чего!
- При всем моем уважении к вашему недержанию, я не совсем понимаю, при чем оно к солнцу?!
- Коллеги?! Неужели вы не заметили, что в годы активного солнца я успеваю добежать? И, если не занятно…
Споры велись глубоко заполночь, и можно себе вообразить, как трудно было стать ректором в этом Университете.
Тем более, что профессура все время старела, болела, маразмировала, прогуливалась с явными синильными признаками и кандидатов становилось все больше и больше…
Последнего ректора избрали по сумме факторов - у него было два недержания - мочи и речи, один лишний ген и не хватало шариков.
Консилиум врачей утверждал, что при постоянном солнечном облучении в куполе есть надежда, что лишний ген вскоре перейдет в шарики и все придет в норму. Его избрали единогласно - профессура не возражала. Все считали, что ген быстро перейдет в шарики и место вскоре освободится.
Но ректор сидел уже семнадцатый год - ген ни в какую не переходил, и, более того - откуда ни возьмись, появился еще один. Никто не мог понять, из-за чего?! Но Консилиум утверждал, что из-за Чернобыля.
Профессура возненавидела несчастный город. Очевидно, наличие этих двух генов позволило ректору сделать открытия в самых различных областях, от сельского хозяйства до СПИДа. Например, в экономике. Многие обитатели пятиязычного города помнили "Народный банк", красу и гордость города, который после использования финансового открытия ректора прекратил свое существование.
Многие помнили и городскую картинную галерею, славу Пятиязычного, наряду с Бемом и страусом, все деньги которой по рекомендации ректора были брошены на закупку шедевров живописи, оказавшихся изумительной подделкой.
* * *
На месте галереи построили платный общественный туалет, который никаких рекомендаций не требовал.
Многие горожане помнили… Да чего только не помнили жители го рода. Они умоляли ректора прекратить свои открытия, обращались в Сенат с просьбами ограничить его научную и творческую деятельность - и ректор внял. Он плюнул на науку, начхал на искусство и с головой окунулся в перестройку.
Горожане были счастливы - перестройки в городе, слава Богу, не было, она шла где-то далеко, в заснеженной стране, где носят шапки, где открытия ректора, даже если б они и повредили чему-либо, не лишили бы сна горожан, и город впервые вздохнул свободно - у них оставался еще театр, лингвистическая река и страус в собственном яйце.
Ректор был по уши влюблен в далекую и загадочную перестройку. Такого увлечения он не помнил с далекой юности, когда он ночами простаивал под балконом, который в конце концов на него обвалился, после чего он и решил поступить в Университет.
Перестройка зачаровывала его, влекла, манила, он потерял сон, видел ее повсюду, шептал ее имя.
Он перестал смотреть в сторону Гибралтара и часами не мог оторвать влюбленного взгляда от Волги.
- Э-эх, ухнем! - часто доносилось из купола. - Е-еще разик, е-еще разок.
Временами печаль нарастала, голос его дрожал.
- Волга-Волга, мать родная, - слезно выводил он.
Многие объясняли эту внезапно вспыхнувшую страсть недержанием, другие - нехваткой шариков, генетики - лишними генами.
Интеллектуалы с кафедры философии саркастически смеялись надо всем этим. Они утверждали, что и мочатся, когда надо, и гены в норме - а влюблены в эту самую перестройку не меньше.
Любовь ректора, как и всякая любовь, была таинственна и необъяснима.
Университет бурлил и разделился на два враждующих лагеря - сторонников перестройки и ее противников, причем сторонников было гораздо больше, чем в России. Естественно, на душу населения. Уж лучше бы эту перестройку проводили в Университете, где успех ей был гарантирован.
Особенно среди мудрецов кафедры философии, поскольку, как известно, среди умных не меньше дураков, чем среди дураков…
Ректор неделями не покидал купол - он слал в Москву приветственные телеграммы, здравицы и рекомендации.
- А не пора ли реабилитировать Бухарина? - критически спрашивал он.
И назавтра читал в газете, что Бухарин реабилитирован.
- А что, если вывести войска из Афганистана? - предлагал он.
И через пару дней видел по телевидению, как уходили полки из Кабула.
- А не совместить ли пост Генсека с президентом? - озорно спрашивал он.
И тут же совмещали.
Ректор почувствовал себя пророком, провидцем и отцом перестройки.
Его страсть к гласности была настолько сильна, что на голове выступило красное пятно, очертаниями один к одному напоминавшее пятно, мелькавшее в Кремле.
Его духовное влияние на российские дела было столь велико, что многие действия стали предприниматься там задолго до ректорских рекомендаций.
Так, например, он только собирался начертать: "А не предоставить ли Эстонии…" - слышит по радио - уже предоставили!
Только подумал: "А не восстановить ли славное имя…" - и видит - восстановили!
"Они читают мои мысли, - думал ректор, - телепатия с метафизикой!"
Он хотел было забросить письменные послания и передавать мысли на расстояние, чтобы сэкономить на почтовых расходах и выиграть во времени, как вдруг там начали вытворять такое, о чем он даже не мог подумать, и никакой телепатией, естественно, не передавал - например, ни с того, ни с сего встретились с Рейганом, которого он презирал. Ректор был очень недоволен и возобновил корреспонденцию. Но уже в отрицательном ключе:
"Не советую встречаться с сионистом Шамиром!", "Ни в коем случае не легализуйте проституцию", "Не торопитесь с реабилитацией иудушки Троцкого".
И опять все вернулось на круги своя - не встречались, не легализовали, не торопились…
Более того - ректор запомнит этот день на всю жизнь - из Москвы пришла телеграмма. Правительственная. Персонально! Всего три слова. По-русски!..
* * *
В то первое лето Бем развернул невероятно бурную деятельность и открыл Вилю школу, которую почему-то называл "Академией" - "Академия русского языка и литературы имени Льва Толстого". Не надо забывать, что Толстой был на первом месте, когда Бем был трезв. Президентом Академии стал Виль, он же был назначен профессором всех трех дисциплин, которые должны были там преподаваться. Короче, Академия пока состояла из одного человека и размещалась в бывшей спальне Бема, который ее освободил, переехав спать в гостиную. Бем вложил в Академию все свои деньги - он закупил парты, установил магнитофоны, на стенах развесил огромные портреты великих русских писателей, в том числе Медведя, который дико сопротивлялся и каждый раз срывал свое изображение, но Бем ночью, когда Виль похрапывал, пробирался на цыпочках в Академию и вновь водружал его. Он заказал Вилю визитку, где было скромно выведено всего два слова: "Президент Академии" - на всех пяти языках города. Он купил ему новый твидовый костюм, бабочку и поменял его ленинградские очки на западные. Президент теперь взирал на мир через дымку. Мир представлялся ему таинственным и загадочным, полным ожидания и обещаний - ведь Виль впервые в жизни стал президентом.
По вечерам они с Бемом занимались высшей математикой - они умножали дни на часы, все вместе на почасовую оплату, результат по-чему-то возводили в квадрат и умножали на число студентов. Суммы получались ошеломляющими. Только один курс - "Русский язык для дебютантов" - обеспечивал написание романа "Расставаясь с ними", а лекции по Булгакову и Осипу Мандельштаму гарантировали не только спокойную работу над будущими шедеврами, но и поездки на Гаити, в Сингапур и дебри Бенгалии…
- Более того, - добавлял Бем, - ты сможешь ездить на лекции в "Мерседесе". Пусть студенты видят, на чем приезжает профессор.
- Куда на "Мерседесе", - спросил Виль, - и откуда? Из туалета в спальню?
- Мелко мыслишь, профессор, - говорил Бем. - Ты думаешь, что Академия будет все время в спальне? Нет, герр профессор… мы будем расширяться. Присоеденим кабинет, гостиную, а потом… Потом переедем в здание старой мэрии на площади Павлина…
Но на мэрию при всех расчетах денег не хватало.
- Ерунда, - Бем не отчаивался, - всегда можно найти выход - увеличим количество студентов и немного поднимем плату. Хочешь иметь такого профессора - будь любезен, плати!..
Бем быстро производил новые вычисления - и мэрия была у них в кармане…
Так, сидя за столом, гуляя при свете луны, глуша пиво за стойкой бара, они занимались вычислениями, пока вдруг не заметили, что для открытия Академии не хватает самого пустяка, одной из составляющих формулы. То есть часы были, количество денег в час - тоже - не хватает только студентов.
- Это ерунда, - опять сказал Бем, - как только они услышат имя Виль Медведь - они бросятся в его спальню со всего мира, и между нами, даже из России. Опустеют Москва и Ленинград - и все будут в нашей спальне…
В тот же день Бем взял ссуду в банке и заказал тысячу плакатов. Текст был краток: на фоне огромной бороды Толстого, занимавшей весь плакат, было выведено - "Изучайте великий язык Толстого, Чехова и Медведя. Занятия ведет Виль Медведь".
Виль был возмущен.
- Что ты такое написал?!
- А что я мог написать? Занятие ведет Толстой?..
- Убери мое имя из великих!
- Не спорь! Напьюсь - поставлю первым!
- Я выхожу из членов Академии и слагаю с себя обязанности президента! - пригрозил Виль.
- Хорошо, не шуми, пусть будет по-твоему. Но я обязан тебя предупредить - ты сознательно уменьшаешь количество студентов и ставишь под угрозу путешествие в дебри Бенгалии…
Бем задумался и переписал текст "Воззвания".
"На берегах лингвистической реки открывается "Академия русского языка и литературы имени Льва Толстого". Разговорная речь. Стилистика. Практические занятия".
- В спальне, - добавил Виль.
Бем долго ржал, а потом четыре дня раскладывал по конвертам плакаты и отправил их в девяносто шесть университетов Европы, Америки и даже Африки.
- Если эти бляди-доценты развесят их на своих стендах, - резюмировал он, - у нас будет столпотворение…
В ожидании столпотворения Бем повез Виля в поры - надышаться ионами, синим воздухом, поесть свежего козьего сыра и, главное, ни о чем не думать.
- Впустим в наши дурацкие головы немного свежего ветра, - сказал он…
Когда они вернулись, стало ясно, что "бляди-доценты" не поленились развесить - из почтового ящика выпали сотни писем и все с одним и тем же адресом: "Академия. Президенту Медведю".
- Ты меня знаешь, - выдохнул Бем, - я оптимист, но такого количества страждущих я не ожидал.
- Я тоже, - согласился Виль.
Пару часов Бем считал конверты - получилось триста двадцать шесть.
- 326 желающих, - торжествующе вскричал он, - и это при условии, что в каждом конверте только один! А ведь могут записаться и целые коллективы! Скажем: "Мы, группа студентов Пенджабского Университета, давно мечтали..- и тридцать семь подписей! А?.. Тебе не кажется, что надо расширить Академию, не дожидаясь наплыва?
Они энергично начали освобождать гостиную, кабинет, коридоры.
- Я думаю, туалет тоже снесем, - предложил Бем, - могут сбегать и во двор…
- Ни в коем случае, - возразил Виль, - это отнимет у студентов кучу времени, а у меня будет напряженная программа.
- Ладно, - сказал Бем, - ты - президент, ты и решай… Я вот думаю, - продолжал он, - что в этой блядской перестройке что-то все-таки есть… Конечно, едут из-за тебя, но интерес возрос из-за нее. Возможно, если бы не она - у нас писем было бы раза в два меньше. Во всяком случае, из России б не поехали. А ты только взгляни, сколько писем оттуда…
К утру они очистили весь дом, включая чердак и подвал. Бем, лежа на тахте, критически оглядывал Академию.
- Нет, - с сомнением произнес он, - не поместимся. Когда я получил премию "Медичи", тут собралось двести хулиганов - и все терлись друг о друга жопами… В Академии это неудобно. Пошли снимать мэрию. Нечего ждать!
- Подожди, - сказал Виль, - может, сначала все-таки откроем конверты?
- Тебе не терпится узнать точное количество? Я тебя понимаю. Ты, наверно, прав. Вполне возможно, что, когда подсчитаем, увидим, что и мэрии не хватит… Ну, открывай!
Бем протянул Вилю белый ножик из слоновой кости. Они долго выбирали первое письмо и, наконец, нашли - с самой красивой маркой: Диковинная птица сидела на диковинной ветке и пела что-то диковинное.
Письмо было из Ботсваны.
- Только за эти марки мы могли бы перекусить у братца, - сказал Бем.
Виль осторожно вскрыл конверт.
- Читай вслух, - потребовал Бем, - и с выражением.
- "Дорогой господин Медведь, - начал Медведь, - мы, группа русских жен, живущих в Ботсване…"
- Видишь - уже группа! Сколько?
- Пока не сказано, - ответил Виль и продолжил, - "… живущих в Ботсване, с большой радостью узнали о создании Академии…"
- Короче, - сказал Бем, - меня сейчас не интересуют их излияния… Сколько их, этих жен, сколько?
- Подожди, дай дочитать. Все мы по образованию филологи, кончившие университеты в Москве, Ленинграде и Киеве…"
- Филологи! - воскликнул Бем, - с самыми престижными дипломами! А? С чего начинаешь?!
- …"сидим в проклятой Ботсване без работы", - продолжил Виль и почувствовал что-то недоброе, нехорошее.
- Это нас не интересует, - гаркнул Бем, - пусть мужья платят.
- …"сидим в проклятой Ботсване без работы и очень бы хотели преподавать в вашей Академии…" - Виль безучастным голосом начал перечислять подписи: Тоня Воспрякова, Нина Сухова, Катя Кабылина…"
- Постой, - оборвал его Бем, - я что-то не понял: чего они хотят?
- Преподавать… у нас…
- Это-то ясно. А сколько они собираются платить нам за это?
- Это мы им должны будем платить, - объяснил Виль, - "…Вера Попкина, Оля Заяц, Маша Нечипайло… Всего двадцать семь человек". Целый коллектив, как ты мечтал…
- Хрен им в рот, - проревел Бем, - всем двадцати семи!.. Давай другие письма, не спеши, я выберу сам!
Бем выбрал почему-то самое неказистое, без марки, с размытыми дождем чернилами.
- Надо уметь выбирать, - назидательно произнес он, - читай!
Виль открыл.
- "Вот уже три года я сижу без работы, - безнадежно начал он, - да и что делать в Сирии русской жене, преподавателю русского языка…"
- Эта блядь думает, что ей есть что делать у нас! - вскричал Бем, вырвал письмо из рук Виля и резко открыл третье.
- "По образованию я - филолог…", - прочел Виль и заскрежетал зубами.
- Так, все ясно, - Бем разжег камин и первые три письма полетели а него. - Смотри это! Без работы?!
- Без работы, - кивнул Виль, - Мадагаскар.
- Мы что здесь открыли - Академию или бюро по трудоустройству безработных филологов? - прорычал Бем…
В каждом последующем письме были русские жены, таинственные страны, необычные судьбы - и всюду - филологи. Некоторым из них ценой неимоверных усилий удалось вырваться из гарема, иные все еще пребывали в нем - кто восемнадцатой женой, а кто и двадцать шестой. Некоторые были разведены и оставлены без жилья, прямо под палящим солнцем. И всем хотелось преподавать… Камин пылал. В Академии было жарко и душно.
- К чертям собачьим этот дряхлый, загнивающий мир, - кричал Бем, - почитаем-ка письма из страны бурлящей перестройки и шипящей гласности… Вот, пожалуйста: Москва, Московский университет имени Михайлы Ломоносова… Читай!
Виль вскрыл конверт слоновым ножиком.
- "Подонок" - прочел он.
- Как? - переспросил Бем.
- Подонок, - повторил Виль.