- Странное, однако, обращение к президенту.
- "Подонок, изменник и эмигрант, - продолжал читать Виль. - После того, как ты покинул мать-Россию - ты не смеешь касаться своими грязными руками русского языка и его вершину - зеркало русской революции Льва Толстого…"
- Если я правильно понял, - заметил Бем, - это не твой студент. Он, похоже, уже выучил русский…
- Это - завкафедрой древнерусской литературы, - объяснил Виль.
- Вот вам Москва, - вздохнул Бем, - сердце всех народов… Из Ленинграда такого бы не написали…
Минут сорок они искали письмо из Ленинграда и, наконец, нашли. От самого конверта пахло культурой. Петр Первый культурно восседал на благородном коне. Слева, в углу, разместился профиль Пушкина.
- Да, - сказал Бем, - это вам не бывший купеческий город… Культурная столица, колыбель русской поэзии…
- "Старая блядь, - писали из колыбели, - кости тебе переломать! Как ты посмел на бороде зеркала русской революции написать свою подлую фамилию…"
На улице светало. На часах башни старой мэрии пробило пять. Камин догорал. Бем собрал оставшиеся письма и, не раскрывая, бросил в огонь.
- Я нашел путь превращения дерьма в тепло, - сказал он Вилю.
- Не расстраивайся, - успокоил его Виль, - ну, так я не буду ездить из туалета в спальню на "Мерседесе"…
* * *
Прибытие под купол правительственной телеграммы с загадочным текстом вызвало ликование.
Ректор сразу влюбился в три слова, выпил грамм сорок водки, пел "Дубинушку", но эти три слова надо было перевести. Начался переполох. Искали знатоков, эрудитов. Два слова с помощью кафедры славянских языков удалось расшифровать. Но третье - сопротивлялось. Его не знал никто. А именно в нем была вся суть, вся соль.
Ректор был уверен, что перестройка коснулась и языка, а значит и этого таинственного слова, он повторял его на разные лады, распевал, читал справа налево - ничего не помогало, и он сел за телеграмму в Москву:
"А, может, не следует пересматривать великий и могучий русский яз…"
И тут раздалось рычание - с "Литературоведом" на повадке появился Бем. Он распахнул свои объятия, облобызал ректора.
- Гаудеамус игитур, - пробасил он, - сумус профессорум! Где коньяк, коллега?
Он развалился в кресле, сунул в пасть "Литературоведу" профессорский рогалик. Ректор расплылся в улыбке - он обожал Бема. Когда-то писатель сделал его героем своего нашумевшего романа - уважаемый профессор, с признаками начинающегося слабоумия и тремя лишними генами, делающий открытия в туалете.
Всего этого ректор не помнил, все это он начисто забыл - он знал только одно - что был главным героем нашумевшего романа.
- Как вы тогда здорово меня описали, - говорил он, наливая коньяк.
- Еще, профессор.
- Как точно!
- До краев, коллега. Не жмотьтесь!
- Прямо попали в точку. Проникли в душу! Отгадали затаенное.
Бем осушил бокал:
- У вас с памятью все так же? - на всякий случай поинтересовался он.
- Да, да! - успокоил ректор, - что за вопрос!
- Тогда я напишу о вас еще один роман.
- Благодарю вас, - ректор был польщен, - только я бы очень хотел, чтобы в нем была отражена моя роль в перестройке.
- Отразим, - упокоил Бем.
- У меня есть название, - скромно вставил ректор.
- Валяйте.
- "Отец".
- Что?
- Отец перестройки. Ведь есть же отец атомной бомбы, водородной. Я - перестройки!
- Сколько у вас сейчас генов? - поинтересовался Бем.
- Как всегда - 48!
- Не 50?
- Нет, нет, зачем мне столько?
- Как отцу…
Глаза ректора озорно загорелись:
- Судите сами. Только вчера телеграфировал: "А соберите-ка чрезвычайный пленум!" и вот, - он протянул газету, - читайте.
- "Открытие чрезвычайного пленума", - прочел Бем.
- Ну, отец или не отец?!.. Ваш роман будет бомбой, почище опенгеймеровской! Вы когда приступаете?
- В четверг, папаша.
- Тогда я вам кое-что расскажу.
И ректор поведал Бему о своих планах - о введении в России плюрализма, о второй партии и в конце обещал ему обеспечить всех советских людей отдельными квартирами.
- Вот, у меня уже готова телеграмма: "А не обеспечить ли к 2000-му году…"
- Отец, - остановил его Бем, - у меня к вам сыновья просьба.
- Что-нибудь по перестройке?
- Отчасти. У меня есть друг.
- Ваш друг - мой друг.
- Вот, вот. И вот наш друг сейчас без работы. Не могли бы вы его взять в ваш Университет?
Ректор замялся.
- Видите ли…
- Невероятно талантливый человек, редких способностей и…
- Вы говорите - талантливый? - лоб ректора наморщился, он насторожился.
Бем мгновенно вспомнил условия Университета.
- Да какое там талантливый, - заторопился он, - так, середняк, посредственность, недалек от дебила.
Упоминание дебила несколько успокоило ректора, складки на лбу разгладились.
- Когда кончил наш Университет? - спросил он.
- Он кончил, но не ваш, другой, почти Гарвард.
- Вы еще скажите Кембридж, Оксфорд! Вы же знаете наши условия!
- Что за вопрос?
- Сколько веков живет в нашем городе?
- Пока немного.
- Ну, примерно? Три?
- Три месяца, - сказал Бем.
- Ясно, - ректор задумался, - бушмен?
- Не совсем, - ответил Бем.
- Ну, хотя бы из Африки?
- Чуть севернее, - заметил Бем.
Ректор развел руками:
- Увы, при всем моем уважении к вам и вашему другу ничего не могу поделать. Не в состоянии нарушить устав. Он должен быть неизвестный, некрупный, 800 лет на наших берегах, выпускник или бушмен. Вы понимаете?!
- Послушайте, профессор, почему такая любовь к бушменам?
- Поддержка третьего мира, коллега.
- Какого мира?!! Они давно уже в ином!
- В смысле?
- Они вымерли, бушмены Калахари.
- Что вы говорите?!! А я все думаю - чего они к нам не поступают. Печально, печально…
- А русские еще есть!
- Что?
- Я говорю - они еще не вымерли.
- Слава Богу! Кто б осуществлял перестройку…
- Вот, вот. Вы не могли б заменить бушмена на русского?
Глаза профессора молодецки заблистали.
- Ваш протеже - русский, господин Бем?
- Настоящий. Свежий, молодой, только что из перестройки.
- Одобряет?
- Обеими руками.
Ректор задрожал от счастья. Он забегал по куполу, подбежал к окну и вперся взором в матушку-Волгу.
- Эх, ухнем! - пропел он.
- Э-эх, ухнем, - подхватил Бем.
- Еще разик, е-еще ра-аз, - пропели они хором.
- Давайте-ка вашего русского немедленно сюда, - сказал ректор и лихорадочно придвинул к себе телеграмму из Москвы.
* * *
Виль прекрасно знал третье слово, но произнести его, увы, не мог.
Ректор с нетерпением смотрел на него, но тот мялся и молчал.
- Не может быть, чтобы перестройка шла такими темпами, - удивился ректор. - Неужели это слово возникло после вашего отъезда?!
- Оно возникло задолго "до", - протянул Виль.
- Тогда в чем дело, родной мой? Общими усилиями мы - я, ученый совет, кафедра славистики - одолели первые слова: "Профессор, идите…" Но куда? Скажите мне, голуба, куда мне идти?
Виль внимательно смотрел на текст телеграммы и не решался объяснить "куда" - он не мог рисковать, не мог послать старого маразматика на хер.
- Ради перестройки я готов пойти, куда угодно, - с готовностью заявил ректор.
- Но это очень далеко, - сообщил Виль.
- Это меня не волнует. Я готов хоть сейчас отправиться в Москву, в Ленинград, в Сибирь, если хотите.
Виль молчал.
- Что, неужели еще дальше? Неужели они там не знают, что у меня два лишних гена? Мне необходимо солнце - как бы далеко это не было… Солнце там хотя бы есть?
Этот вопрос поставил Виля в тупик. За свою долгую жизнь он никогда не задумывался, есть ли на хере солнце.
- При определенных условиях - есть, - успокоил он ректора.
- Спасибо, - проникновенно произнес профессор, - вы меня утешили. Говорите куда - и я пошел собирать чемоданы.
Виль стоял в нерешительности. Он подумал, что если объяснить ректору, куда его послала Москва - то туда пойдет он, писатель Медведь, а не этот мудак из купола. А его, Виля, за последнее время туда посылали уже несколько раз. А ему надо было зарабатывать деньги, эти проклятые деньги, чтобы они сгорели, невесть где, пусть даже в этом хреновом Университете. А тут судьба заставляет его послать ректора этого самого Университета. И он решил, что никогда, никогда не отправит туда столь дорогого ему человека.
- Профессор, - начал он, - я все перепутал. Вас никуда не посылают…
- Не может быть, - побледнел ректор, - неужели они во мне не нуждаются? В столь ответственный момент?
Вилю показалось, что он присутствует при образовании третьего лишнего гена.
- Что вы, что вы, - произнес он, - как раз наоборот! Идите на хер - это идиома, одна из самых распространенных и лучших идиом великого русского языка!
- Я так и думал, - успокоился профессор, - и что же она означает?
- Всенародную любовь, - брякнул Виль, - и признание.
На глазах ректора появились слезы.
- Неужели народу уже сообщили, что я - отец перестройки? - только и спросил он.
- Согласно идиоме - да! - ответил Виль.
- Гласность, воистину гласность, - протянул профессор и вытер слезу. - Всенародная любовь, - он покачал лысой головой, - это надо же!.. Я им отвечу тем же, именно тем же, пусть там знают, как их любят здесь…
Он вызвал секретаря и начал диктовать, бегая по кабинету мелкими шажками.
- Москва, Кремль, всем, всем, всем! Идите вы все на хер!..
Профессор протянул телеграмму Вилю.
- Взгляните, ошибок нет?
Ошибок не было.
- Все правильно, - сказал Виль.
- Отлично! - вскричал профессор. - Пусть и они знают, что я к ним испытываю всенародную любовь… и признание…
* * *
На следующий день Виль приступил к работе. Приказ отца перестройки был краток и четок: "Зачислить великого русского писателя, знатока идиом Виля Медведя, как бушмена, на кафедру славянских языков". Таким образом, ректор сумел, не нарушив устав Университета, взять себе неоценимого помощника - никто не мог гарантировать, что из Москвы завтра не поступит новая идиома…
Вся славянская профессура города была возмущена. Она даже хотела провести демонстрацию протеста, были подготовлены лозунги, написаны обличительные речи - но пошел дождь, и никто не явился. Все возмущались в кафе.
Надо сказать, что почти вся русскоязычная профессура была безработной. Город, помимо страуса и Бема, славился еще и низким уровнем безработицы. Экономические кризисы, биржевые крахи, падение цен на нефть и очередная речь американского президента не отражались на нем. Безработных городу поставлял только Университет, особенно кафедры философии и славистики. Городские власти много раз умоляли Ученый совет Университета закрыть к чертовой матери эти кафедры, чтобы свести безработицу к нулю и хоть в чем-то выйти на первое место в мире, но после долгих и упорных боев обе кафедры продолжали свое черное дело. Каждый год на них защищалось около десяти диссертаций, после чего доктора, даже не заходя домой, бежали в офис по безработице становиться на учет. К моменту прибытия в город Виля там уже скопился небольшой, но сплоченный отряд докторов наук, которые и хотели выйти на демонстрацию.
И это было вполне справедливое возмущение - их предки обитали здесь по восемь-девять веков, все они обладали учеными степенями, говорили хореем, заказывали пиво по-латыни и не произносили ни одной фразы без предварительного семантического анализа…
А Виль произносил. И даже писал.
И взяли - его…
Особенно их возмущало, что Университет попирал свои же многовековые принципы - они были середняками, посредственностями, никому не известными - а взяли этого, крупного, известного, переводимого во всем мире…
В соответствии с теорией этой монолитной группы, язык мог преподавать только тот, кто его знает плохо, а еще лучше - если не знает совсем. Только такой человек, считали они, мог по-настоящему прочувствовать проблемы, стоящие перед студентами.
А Виль язык знал. И даже идиомы. Как же он мог преподавать?..
Резкий протест вызвало и то обстоятельство, что Медведь даже не слышал о методике преподавания русского языка, предложенной в семнадцатом веке в Северном Китае крупным лингвистом Бао-Дэ. А по их глубокому убеждению, это была единственная методика, по которой следовало вести преподавание.
Самое страшное, что бесило докторов и доводило их до кипения - это отсутствие у Виля филологического диплома…
- Профессор литературы с дипломом пищевого института, - хохотали они, - лучше бы Бем устроил его к своему брату!..
Через несколько дней после назначения Виля они гурьбой ворвались к ректору, выкрикивая свои доводы, резоны, аргументы. Они стучали по столу дипломами и методикой Бао-Дэ и потрясали генеалогическими деревьями, с которых сурово и осуждающе смотрели их предки.
- Well, - произнес профессор, - bene! Переведите мне это и я возьму любого из вас.
И он протянул телеграмму.
Профессора долго рылись в Бао-Дэ, что-то выискивали в своих диссертациях, некоторые пристально смотрели в окно, стараясь увидеть Волгу…
- Подите прочь, - приказал отец перестройки, - и заберите вашего китайца вместе с дипломами. Что вы знаете о всенародной любви?..
Долгие годы кафедра готовила безработных, и вот, когда появилось одно вакантное место, всего одно на полсотни - появилась русская блядь, наполовину еврейская - и захватила его!
И все это только из-за того, что все они не знали, куда послала Москва ректора…