Мы припарковали мотоциклы у пляжа, чтобы искупаться и поджарить сосиски в пещере. Диган после второго пива уснул на полотенце. Венди устроилась лицом к солнцу, тыльной стороной ладони прикрыв глаза. Я забрался в тень, прислонился к скале и наблюдал за прекрасными парусниками, которые боролись с волнами недалеко от берега. Друга Венди Диган не пригласил – так сильно отец "почитал" ухажера дочери. Я понял, что Диган отдает предпочтение мне, но не знал, как себя вести, чтобы его не разочаровать. Он считал, что нет более подходящего и надежного человека для его дочери, чем я. Каждый день мы доверяли друг другу всё больше. Венди тоже ко мне благоволила.
Я испытывал к Венди симпатию, но не страсть. В первый раз, когда она меня поцеловала, я аж скорчился, но ничего не сказал. Затем она меня обняла. В день, когда она хотела перейти к более интимным отношениям, я аккуратно отстранился, объяснив, что намереваюсь предложить ей руку и сердце, а секс до брака для меня неприемлем. Она не возражала. Я пестовал эту дружбу, хотя знал: Диган в конце концов узнает о том, что я убил бабушку с дедушкой, и отберет у меня дочь, которую я, впрочем, совершенно не хотел. Тем временем завсегдатаи бара "У присяжных" стали считать меня своим парнем и будущим зятем главы уголовного розыска.
Диган проснулся усталым, но, увидев, что Венди спит у меня на груди, улыбнулся. На обратном пути Венди ехала со мной; мы любовались плодородными землями, где мексиканцы, склонив головы, работали, отвернувшись от океана. Дома у Дигана мы устроились на террасе. Шумный парк аттракционов не давал скучать. Постепенно меланхолия отступала, оставляя место благостной лени.
Внезапно зазвонил телефон. Диган не торопился отвечать. Однако уже через несколько минут он предстал передо мной в полицейской форме и попросил его подвезти.
39
Горная дорога петляла. По ней возвращались домой довольные собою серферы – все сплошь красавцы с полотенцем, обернутым вокруг талии, в сопровождении прекрасных девушек. Соль высветлила их кожу, и глаза у них сияли. На балконах двух особняков напротив океана я заметил американские флаги. Неделю назад их не было. Видимо, отпрыски богатых семей погибли во Вьетнаме.
Мы ехали в направлении Хаф-Мун-Бея и Сан-Франциско по дороге номер один. На возвышении, среди леса и песчаных тропинок, столпились люди. Полицейские машины и мотоциклы никого не пропускали. Я следовал за Диганом, перед которым все расступались. Солнце уже почти село. На сером песке, повсюду испещренном дикой растительностью, светлые волосы напоминали чудесные золотые колосья в поле. Большие голубые глаза неподвижно созерцали вечность. Девушка лежала на земле, нагая, с выпущенными кишками, поджав под себя колени, в невероятно неестественной позе.
Диган присел на корточки. Я стоял за ним. Мысль о том, как живая девушка превратилась в труп, мучила меня так, словно не существовало в мире более интересной загадки. Санитары ждали сигнала Дигана, чтобы перенести тело в машину скорой помощи. Я не мог оторвать глаз от прекрасного лица. Меня потрясли необратимость смерти и сила, ее спровоцировавшая. Я вспоминал нелепую позу, в которой застыла бабушка, когда моя пуля ее настигла, и, как результат, удивительное чувство реальности моего собственного существования. Наверное, убийца ощущал то же, что и я. От внезапного чувства эмоциональной связи с убийцей мне стало не по себе.
Оправившись от первого шока, мы принялись за расследование. Девушка направлялась в Сан-Франциско: небольшой рюкзак, найденный рядом с телом, это подтверждал. Прежде чем вспороть красотке живот, убийца пронзил своей жертве сердце и оставил ее на дороге максимум два часа назад. Девушку нашел пес из соседнего дома, который уселся возле трупа и лаял, пока на него не обратили внимание.
Диган считал, что девушку убили в машине, там же ей выпустили кишки. Во всяком случае, об этом свидетельствовало расположение внутренних органов. Полицейские немедленно отдали приказ искать автомобиль со следами крови внутри. Диган попросил меня отвезти его в участок.
В участке почти никого не было, кроме охраны. Диган усадил меня напротив себя. Он ничего не говорил, пытался пережить событие. Вскоре заглянул коллега, знакомый мне по бару "У присяжных", и сообщил, что девушка была из Санта-Круса. Диган побледнел. Коллега предложил сообщить страшную новость родственникам. В ответ Диган пробурчал что-то невнятное – он сам намеревался всё сделать.
На этот раз мы взяли полицейскую машину, оставив мой мотоцикл на подземной стоянке. Родители девушки жили слегка на отшибе, вдали от буржуазных кварталов, рядом с тенистым парком. Когда мы подъехали, отец погибшей сидел в саду с толстой книгой в руках. На вид ему было около пятидесяти, седая борода аккуратно подстрижена. Его супруга открыла дверь, удивилась, увидев полицейского в сопровождении великана. Позвала мужа. Диган не знал, как сообщить новость, представил меня своим помощником. Отец погибшей казался достойным человеком. Он усадил нас вокруг стола в саду, жена его тем временем заткнула уши. Диган почти заикался:
– Вашу дочь убили на побережье, ее нашла собака.
Он говорил довольно быстро и по ходу своего монолога задавал родителям тысячу вопросов, словно пытался положить конец их горю, не дать им слететь с катушек. Диган чувствовал свою беспомощность и чужую боль. Оказалось, девушка отправилась в Сан-Франциско на концерт в клуб "Филмор". Она сказала, что едет с друзьями, хотя на самом деле намеревалась добраться автостопом в одиночку. Диган считал, что убийца наверняка из Санта-Круса.
– Как ты представляешь себе убийцу, Эл?
Я ответил сразу же:
– Чуть за тридцать. Психопат. Убийство носит ритуальный характер. И еще – плохая новость, господин Диган: этот парень так просто не остановится.
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю. Я предчувствую. Убийство открыло для него новый мир. То, что он почувствовал, ему захочется почувствовать снова. Он убьет четыре или пять человек, прежде чем успокоится. И вы не обнаружите следов изнасилования. Причины его жестокости – в истории его детства. У него есть оправдание.
– Оправдание?
– Да, мистическое оправдание или что-то типа того. Он хочет себя разрекламировать. Он не хочет маскироваться. Он знал, что девушка едет на концерт. У него было время, чтобы разделать и спрятать тело. Уж Америка-то достаточно большая страна, чтобы нашлось место еще для одного трупа. Однако этот убийца хочет известности, публичности. Он гордится своим актом.
– Надо проверить психиатрические лечебницы!
Атаскадеро – единственная психиатрическая больница, куда помещают опасных преступников штата. Проверяя Атаскадеро, полицейские могли наткнуться на мое досье. А я так стремился впечатлить Дигана, что забыл о правилах предосторожности.
На протяжении нескольких недель меня преследовал образ мертвой девушки. Убийца не просто порешил жертву, не просто раздел, но еще и на радость публике выпустил ей кишки. Картинка распаляла меня. Не то чтобы я желал мертвеца, нет, конечно, но затуманенный, остановившийся взгляд и бледное, почти серое лицо меня возбуждали. Я не чувствовал никакого стыда. Однако не понимал, почему живая Венди оставляет меня равнодушным, а труп возбуждает.
В баре "У присяжных" я опустошил две бутылки вина, молясь о том, чтобы полицейские не прочли мои мысли. После второй бутылки у меня начались галлюцинации, и я отправился спать.
Утром, однако, дурные мысли не прошли. Безо всякого энтузиазма я занялся работой. Молодая пара хиппи хотела купить "Харли". Я порекомендовал им "Спортстер 1200". Они загорелись. Девчонка держалась за парня, как детеныш шимпанзе за родную мать, и я мысленно возмущался. И юноша, и девушка поразили меня своей красотой: оба блондины с голубыми глазами и тонкими чертами лица. Они бросили на прилавок наличные и, подпрыгивая от радости, убежали.
40
Я избегал Венди и давно не видел ее, но однажды почувствовал, что могу ее потерять. С тех пор как она бросила своего серфера-продавца, перед ее домом в очередь выстраивались поклонники.
Я позвонил ей и пригласил на обед. До сих пор не мог поверить, что увлекся мертвой девушкой, и хотел оставить дурное воспоминание позади. Я пошел в атаку:
– Венди, давай поженимся!
Она недоверчиво приподняла верхнюю булочку на своем гамбургере:
– Поженимся? Просто так?
– Нет. Я хочу с тобой построить семью, завести детей, купить фургон и объехать всю страну.
– С тобой всё в порядке?
– Да. Но я понимаю, что наши отношения тебя не вполне удовлетворяют.
Я видел, что утомляю ее.
– О каких отношениях ты говоришь, Эл? Ты меня никогда не целуешь, не держишь за руку, мы видимся пару раз в неделю – и в основном в присутствии моего отца.
Она произнесла это очень спокойно и без упрека.
– Я хотел бы всё изменить.
– Представишь меня своей матери?
Вопрос застал меня врасплох.
– Зачем? К моменту нашей свадьбы она уже подохнет!
Венди посмотрела на меня исподлобья, с тревогой.
– Почему ты так говоришь?
– Она столько пьет, что долго не протянет.
– Но ведь я должна с ней встретиться, разве нет?
– Нет.
Несколько минут мы молчали. Окунув нос в мороженое, Венди спросила:
– И когда ты хочешь пожениться?
Ее согласие меня удивило.
– Не знаю… А ты?
– Я хочу свадебное платье. Думаешь, мы сможем себе такое позволить?
– Я достану денег, Венди.
– Хорошо, что мы оба католики, правда?
Дату мы не назначили. После обеда я снова приступил к работе и всё оставшееся время наблюдал тупую молодежь без гроша в кармане, но с голубой мечтой о шикарном мотоцикле. После закрытия я чувствовал себя неважно и вместо пьянки в баре решил прокатиться до Орегона и вернуться на следующий день утром.
Вечером стало свежо. Я поехал по дороге сто один. Вместе со мной, в основном в Канаду, неслись, словно по рельсам, грузовики с одним-двумя кузовами. Я мечтал добраться до Сиэтла, затем до Олимпии, пересечь границу, увидеть Ванкувер, побывать в самых отдаленных частях Аляски. После ремонта дорог я знал, каких усилий стоило протаранить почву и положить асфальт, сколько на это угроблено жизней и потрачено тонн динамита. Я чувствовал гордость и глубокую причастность к общему делу. Я набирал скорость, не заботясь о правилах. Я, туша в сто тридцать килограммов, управлял мотоциклом "Харли" весом все четыреста, с невероятно мощным двигателем. Ветер давил на мои руки, словно тяжелый груз, но мне было плевать: я мечтал только о свободе.
К двум часам утра я увидел границу Орегона; к тому моменту я уже практически спал с открытыми глазами, наглотавшись кислороду и убаюканный шумом машин. Я знал, что пора возвращаться, но какие-то высшие силы заставляли меня ехать дальше, преступая закон. Бензина осталось мало, и я покинул магистраль. Заправившись, двинулся в противоположном направлении. Мое пари потеряло всякий смысл. Оно вдруг показалось мне смехотворным.
Я успокоился – и не потому, что устал. На приличной скорости я ехал до Пеппервуда. Затем вырулил на дорогу, вдоль которой росли деревья-великаны, головами утыкающиеся в звездное небо. Под ногами было темным-темно, как в погребе моего дома, в детстве. Я старался смотреть перед собой и не думать, но шумы страшной адовой печи всплывали в сознании, словно я возвращался в Монтану. Я поднял голову, вдохнул свежего воздуха – и вдруг у меня под колесами мелькнула маленькая лань. Я не затормозил. Я переехал животное и внезапно сам оказался под колесами собственного мотоцикла.
Тяжелое падение помогает ощутить собственный вес. Сначала я думал, что отделаюсь царапиной, потом – что умру; оба варианта меня устраивали. Мотоцикл лежал на боку; фары светили, словно факелы в ночи. Я видел свою левую согнутую руку и вывихнутую ногу. За удивлением и острым чувством собственного бессилия последовала боль. Наступила тишина, и я почувствовал, как жизнь дала мне пинок под зад. Затем ко мне вернулся инстинкт самосохранения, и я отполз в сторону, чтобы меня случайно не сбила машина. Увы, первая машина появилась с первыми лучами рассвета. Из нее вышел лесничий. Его лицо не выражало ничего. Он долго разглядывал мертвую лань, затем встал, уперев руки в боки, и обратился ко мне:
– Хорошо ты расправился со зверем. – Затем лесничий вынул пачку сигарет и закурил. – Впрочем, ты сам еле живой. И слава богу. Много переломов?
– Нога и рука.
Мужик наклонился над мотоциклом.
– Сам я его отсюда не вытащу. Ты совсем не можешь помочь?
Глупый вопрос.
– Я не могу погрузить тебя в свою машину.
В итоге лесничий отправился за помощью в деревню в тридцати двух километрах от места несчастного случая.
41
Обездвиживание очень мне помогло. На несколько дней я от себя избавился и культурно провел время в палате больницы Гарбервиля. Венди не поняла, почему, предложив ей руку и сердце, я отправился на край света.
– Что ты вообще там делал, Эл?
– Не знаю, Венди. Мне хотелось подышать воздухом. Иногда мне надоедает Санта-Крус, туман, океанский берег. Меня непреодолимо тянет в дорогу. Я радуюсь, когда это ощущение проходит. Но так было всегда, Венди.
– И когда мы поженимся, тоже будет так?
– Не знаю, Венди. Я никогда не был женат. Как твой отец?
– Я видела его мельком: он занят. Кого-то снова убили.
– Снова?
– Да, девушку из Эптоса. Она ловила машину, направлялась в сторону Монтерея. Ее нашли у скалы за Кармелом. Ей тоже выпустили кишки, как и той, первой, а в кармане нашли записку.
– Что там было написано?
– Бред сумасшедшего. Мол, божественный голос велел принести в жертву одиннадцать женщин, чтобы спасти Северную Калифорнию от землетрясения. Парень просто повинуется божественному голосу. С его точки зрения, убийство одиннадцати женщин по сравнению с возможной смертью тысяч человек – приемлемое условие. Этот сумасшедший просит полицию смириться. Когда тебя выпишут, Эл?
– Через две недели, если мать отправит мне немного денег.
После операции на руке и на ноге меня посетил шериф. Он выглядел озабоченным.
– Значит, тебя досрочно освободили?
Сложно было отрицать очевидность.
– Ты хотел сбежать в Канаду?
– Сбежать?
– Это я у тебя спрашиваю. Ты уверен, что не натворил глупостей, прежде чем пустился в путь?
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что поблизости орудует маньяк-убийца.
– Я в курсе. А еще я знаю главу уголовного розыска Санта-Круса и собираюсь жениться на его дочери. И, к вашему сведению, это я в первый раз отвез Дигана на место преступления. В тот день мы с ним и с его дочерью катались на мотоциклах близ Кармела, если вас это интересует.
Я почувствовал, что убедил шерифа.
– Ты тот еще фрукт…
– Я убил людей, которые меня угнетали, и сдался. Я не убивал незнакомых людей и не оставлял у них в карманах записок.
Шериф почувствовал, что обидел меня, неловко обвинив в том, чего я не совершал, и умолк. Потом мы виделись с ним несколько раз. Думаю, я ему понравился. Во всяком случае, достаточно, чтобы доверить мне некоторые подробности полицейской жизни.
Гарбервиль стал своего рода пересадочной станцией для хиппи. Из окна палаты я видел толпы людей. На главной улице они продавали какие-то жалкие побрякушки, якобы предметы искусства, и наркоту. Самые психованные хиппи в голос хохотали, хотя на лицах у них была написана мировая скорбь. Накануне вечером, если верить шерифу, банда молодых людей на "Додже" напала на пару хиппи: мужика отделали, бабу облапали. Мужик донес в полицию, но девушка и слышать о копах не хотела. В результате она от него ушла, а он бросился в реку и утонул. В общем, больница, где я лежал, оказалась настоящей психушкой. Вокруг меня многие молодые люди страдали болезнями, от которых человечество вроде бы давно избавилось, но которые настигали хиппи, чтобы вдребезги разбить их жалкие мечты, привидевшиеся в наркотическом тумане.
В те времена я метался, и мой несчастный случай наконец вывел меня из заколдованного круга. Когда я узнал, что место, где я разбился, называется "Дорога великанов", я решил: это знак, хотя великаны – всего лишь деревья вдоль дороги.
К моменту моей выписки из больницы шериф уже не помнил обо мне ничего, кроме того, что я славный малый, храбрый и упорный, превозмогающий боль на костылях. Я каждое утро самостоятельно добирался до раковины, чтобы побриться. Когда в последний день меня на инвалидном кресле выкатывали из палаты, шериф робко, как ребенок, ко мне подошел и поставил мне на колени большую коробку. Вскоре я открыл ее и нашел там голову лани, которую сбил. Подарок меня очень тронул. Местный таксидермист постарался. И в этом я тоже увидел знак судьбы.
42
Безденежье, которое настигло меня из-за несчастного случая, вынудило блудного сына вернуться к матери. Начальник не принял меня обратно на работу, хоть я и был у него на хорошем счету: ему не понравилось, что я самовольно рассекал пространство ночью. Я позвонил матери из Гарбервиля – сообщить, что денег на медицинские расходы у меня нет, работы я лишился и квартиру снимать больше не могу.
Она отреагировала относительно спокойно:
– С такими людьми, как ты, Эл, всегда случается что-нибудь нехорошее. Ты катишься вниз. Ты, наверное, думаешь, я удивлюсь. Нет, я не удивлена. Ты останешься у меня до тех пор, пока не найдешь другой вариант. Не дольше. Думаешь, я тебя еще не раскусила? Раскусила. Знаю, что ты мечтаешь стать единственным мужчиной в моей жизни и всех вокруг разогнать.
Каких таких "всех"? За матерью уже давно никто не ухаживал.
Дом в Эптосе не особенно отличался от дома в Монтане. А если чем-то и отличался, то не уютом. За несколько недель до моей аварии мать сняла дополнительный этаж – словно предчувствовала, что проведет остаток дней со мной. Всё в этой халупе выглядело зловещим, недоброжелательным, старомодным и безвкусным. Зато коты ощущали себя хозяевами. Стоило открыть дверь – в ноздри врывался запах кошатины. Свет просачивался в дом разреженными лучами – сквозь квадраты скользящих окон.
Я оказался на этаже в одиночестве: нога не позволяла мне активно пользоваться лестницей. В течение полутора месяцев, пока я выздоравливал, мать приносила мне еду и оставляла перед дверью, но никогда со мной не заговаривала. Порой, когда считала нужным, она также заносила мне рулон туалетной бумаги. Иногда я ждал ее на лестнице, стоя на костылях. Я смотрел, как мать поднимается, красная, запыхавшаяся.
– Кажется, будто алкоголь разрушает не печень, а кожу. Кожу лица в особенности.
– Заткнись, Эл, а то подохнешь у меня от голода.
– Ты ведешь себя хуже, чем охранники в психушке. Почему ты никогда не заходишь ко мне поговорить?
Она замерла от удивления.